Глава V. Пепел Варшавы и грёзы о весне.

В прошлой части мы остановились на поэтической ноте – автор полностью процитировал пушкинское “Клеветникам России”. Бесспорно, выдающееся с чисто поэтической точки зрения, стихотворение, конечно же, оценивалось тогда (да даже и сейчас – в чём то парадоксальным, а в чём то и закономерным образом оно всё никак не желает утрачивать актуальность) в первую очередь по своему политическому содержанию. Отдельные представители отечественной интеллигенции, доходившие в своей ненависти к самодержавию до пораженчества, либо предпочитавшие уважение европейских друзей мнению соотечественников, осудили Пушкина. Например, Вяземский – на что возможно повлиял достаточно продолжительный период его проживания в Варшаве (с 1817 по 1821 год). Негативно воспринял “Клеветников” и Белинский. Однако подавляющее большинство образованной публики отнеслось к стихотворению совершенно иначе и, что ещё важнее, оно быстро оказалось куда шире её круга, шагнуло в народ и в армию. Находившийся непосредственно на театре военных действий полковник Алексей Философов говорил о произведении так: «Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадали своё призвание. <…> Стихотворение к врагам России особенно замечательно; это я говорю вам. <…> Пусть говорят, что хотят — а мы пойдём вперёд!». Стихотворение превратилось в настоящее оружие, способствуя повышению боевого духа. Это было настолько очевидно, что в начале сентября 1831 года сборник с этим и несколькими другими стихотворениями Пушкина и Жуковского будет отпечатан в специальной брошюре по распоряжению и в счёт средств военного ведомства. Аналогично смотрели на дело и в Польше. Поэт Адам Мицкевич целенаправленно в ответ на “Клеветников” написал резко переходящее на личности стихотворение “К друзьям-москалям”, где обвинял Пушкина и других людей его круга и образа мысли в том, что они продались царизму, изменив идеалам юности. Задетый за живое Александр Сергеевич тоже не замедлил с ответом, так что в итоге имела место быть целая поэтическая дуэль или, как сказали бы сейчас, прости господи, версус-батл.

Ну да оставим в покое муз и их поклонников. В описании военных действий точка была поставлена на сражении при Грохове, открывшем войскам Дибича путь непосредственно к стенам Варшавы. Уже закончив предыдущую статью и отослав её для публикации, автор выяснил, что и здесь поляки оказались верны себе и успели, проиграв битву, преуспеть на войне с памятью. На поле брани по повелению Николая I после окончания восстания был установлен памятник, который гордые ляхи благополучно уничтожили в 1920-х. В феврале же 1831 русские войска, оставив Грохов позади, встали у польской столицы. Несомненно поляки были тогда в смятении. Главнокомандующий князь Радзивилл сложил с себя полномочия, предав их генералу Яну Скрижнецкому. Последний участвовал в Наполеоновских войнах только на излёте, никакими значимыми боевыми заслугами похвастать не мог и, вероятно, оказался просто единственным военачальником, согласившимся взять на себя ответственность за продолжение борьбы, не выдвигая при этом политических требований к сейму и руководящей группировке “националистов”. Не только в районе Варшавы, но повсеместно польские силы отходили за Вислу.

Генерал Ян Скрижнецкий — польский главнокомандующий на протяжении большей части войны

В то же время положение русских войск тоже не отличалось ни прочностью, ни стабильностью. Столица Польши была крепким орешком, а решимость повстанцев оборонять её до конца – несомненна. В условиях штурма и городских боев и без того далеко не подавляющее превосходство русской армии в силах должно было неизбежно вовсе нивелироваться. Но ключевой проблемой и ошибкой было другое. Ещё на стадии планирования налицо была существенная недооценка противника и ожесточённости тех схваток, которые придётся претерпеть войскам, отбивая назад Царство Польское. После первого же масштабного столкновения налицо была существенная нехватка боеприпасов. Линии снабжения были уязвимы – как ввиду продолжающего развиваться прямо в тылу восстания, так и в силу того, что протяжённая линия фронта не оставляла никаких шансов надёжно пресечь выдвижение мобильных кавалерийских отрядов в 1,5-2 тысячи человек численностью, каковые в самом скором времени были высланы поляками для атаки на русские коммуникации. Если первая же решительная атака на город принесёт успех, если вслед за этим последует коллапс организованного сопротивления в Польше в целом, если не изменится резко международная обстановка, то это, конечно, может быть не столь уж и важно. Однако генерал-фельдмаршал Дибич решил, что для него этих “если” всё же слишком много, а риск не оправдан. Затяжка времени позволяла накопить сил, реорганизовать и замирить тыл и в целом работала на укрепление русских куда больше, чем поляков. После того как барон Крейц, попытавшийся переправиться через Вислу ниже Варшавы, чтобы обойти и отрезать город, оказался отражён контрвыпадом отряда Дверницкого, Дибич остановил операции, приказал войскам отступить от городских предместий и расположил их на зимние квартиры по деревням. Наступила пауза, нарушенная только действиями всё того же Дверницкого, который 3 мая по решению политического руководства был послан с отрядом в направлении Волыни и Подолии, чтобы поднять их на восстание. Несмотря на уже отмечавшиеся автором высокие военные дарования генерала это была авантюра – русское командование оперативно отреагировало, бросив против 6500 польских бойцов, переправившихся через Вислу на восток, 3-й резервный кавалерийский корпус и Литовскую гренадерскую бригаду, а затем дополнительно усилило их, принудив неприятеля запереться в крепости Замостье, где он перестал быть значимым оперативным фактором.

Перерыв завершится в самом конце марта месяца, 31 числа – к тому, что было дальше на русско-польском фронте, мы, конечное же, ещё возвратимся. Но сейчас совершенно необходимо посмотреть на европейскую картину целиком, благо без понимания политической сути момента весь рассказ о Польском восстании становится попросту бессмысленным – он лишён центрального пункта. Итак, как мы помним, в октябре 1830 года стартовала Лондонская конференция держав, которая должна была найти удовлетворительное решение для Бельгийского вопроса. К этому моменту ключевым политическим акторам уже видна истинная мера революционности нового французского правительства, и, как следствие, возможность войны с ним за восстановление Карла X, либо его наследников на троне как будто снята с повестки дня. Даже Николай I пришёл к этому ещё в августе. В силу вышесказанного французская делегация в полноправном статусе присутствует среди прочих. Возглавляет её, к слову, виртуоз дипломатии Талейран – для него это, в сущности, последний бенефис за долгую карьеру. Общественное мнение Франции настроено решительно, однако истинная цель её правительства заключается в скорейшем урегулировании кризиса. Нелёгкая задача! Совершенно очевидно, что бельгийцы не позволят возвратить себя под власть Виллема I без борьбы, причём голландская армия разгромлена и де факто навязать Брюсселю прежнего монарха и статус можно только интервенцией кого-то из великих держав, либо сразу нескольких, действующих сообща. Последнее французы никак не могут допустить – им придётся ответить. Как по внутриполитическим причинам – проявленная слабость и уступчивость может просто смести Луи-Филиппа в пользу республики, так и по военно-стратегическим – Бельгия это идеальный плацдарм, откуда можно маршировать прямо на Париж, и нет никакой гарантии, что оказавшись там бывшие члены Священного союза и Антинаполеоновских коалиций не передумают и не нанесут удара.

Соответственно нужно найти решение в Лондоне. И это – независимость и нейтралитет для Бельгии. Она не должна принадлежать ни голландцам, ни французам, но только сама себе. Формы её внутреннего устройства при этом дискутабельны. Это программа, от которой Париж не может отступиться. Талейран прилагает всё своё искусство, он сооружает неудобный для всех вариант с разделом Бельгии, от которого потом сможет красиво отступиться, как и прежде творит настоящую дипломатическую магию, но и этого могло оказаться мало.

Формально выдвинутый французами план разграничения

Все ожидали резкой и напористой линии на реставрацию прежнего положения дел от представителей России. И тут – Варшава, восстание, война – и серьёзное ослабление переговорного веса Петербурга. Принципиальное значение приобретает мнение Британии – хозяйки конференции. Для Лондона вся история крайне неприятна. Когда-то это именно его воля создала Объединённое Королевство Нидерланды – и нельзя сказать, чтобы те виды, которыми руководствовались политики в 1814 году, успели устареть. С другой стороны негибкость многократно повышает шансы новой грандиозной войны, где Англии придётся принимать сторону. Страна же совершенно не желает этого. Её положение благоприятно, экономика растёт, выводя Альбион на позицию локомотива мирового прогресса – и тут оказывается, что нации нужно проходить через Наполеонику 2.0? Ради чего? Как консультации с Талейраном, так и общая логика подсказывают, что у нынешней Франции нет стремления к экспансии – она ударит, только если её вынудят. И что тогда? Финансировать, как когда-то австрийцев, пруссаков и русских разом? Чтобы последние однажды обскакали истощённую Британию в дележе османского наследства? Чтобы трио консервативных монархов распоряжалось на континенте, смотря на Англию в лучшем случае в качестве пристяжного? Выступить на сей раз вместе с французами? Нет, тут подводных камней не меньше. Мир! Нужно сохранить благословенный мир!

И вот, позволяя Талейрану разом запугивать и успокаивать Австрию (и в меньшей степени Пруссию), а также действуя самостоятельно, Лондон уже в декабре 1830 подводит конференцию к итоговому решению. В двух словах оно: Бельгии быть! Нюансов куча. Как точно будут пролегать её границы? Кто будет королём – а страну намереваются организовать по французскому образцу, т.е. близко к Июльской монархии, дозволяющей лишь ограниченные перемены и давящей радикалов? Предложений масса. Например, Наполеон II – мальчик успел превратиться в юношу и всё ещё ждёт своего часа в Шённбурне. …Нет. Слишком громкий ход. Он может как успокоить бонапартистов, так и распалить их, такое соседство взорвёт Францию, Орлёнок однажды пролетит птицей путь от Брюсселя до Парижа. Слишком опасно. Классический вариант - какой-нибудь малозначительный германский принц. Да, как то так. Начинается процесс согласований и уточнённый. Но, так или иначе, главное сделано.

В какой-то мере Лондонскую конференцию 1830 можно сопоставить с Мюнхеном 1938 – как и в случае с чехами, державы, определяющие судьбу малого государства, его представителей и близко не пустили в круг тех, кто принимал решения. Вот только Виллем I Оранский-Нассау был совсем не похож на Эдварда Бенеша. Удивив всех, он решил сражаться. В самом деле, никто не мог отобрать у него на это права! Кто, какая страна решится на интервенцию, чтобы отнять у правящего короля законно и легитимно принадлежащую ему территорию? Только Франция могло это сделать – но это тоже вписывалось в план, больше того, было бы самым лучшим вариантом. Исход драки Бельгия vs Голландия один на один был неопределённым. А вот если через границу, как в 1815 во время Наполеоновских 100 дней, хлынут в Валлонию и Брабант синие мундиры, то у властителей континента просто не останется выбора – забыв про все малозначительные в новых условиях распри, они объединятся – и поддержат Виллема!

20 декабря 1830 года европейские державы объявили независимость нового государства и регламентировали выплату долгов. Бельгия должна была заплатить 51,6 % долгов и перенять годовой долг в размере 14 миллионов гульденов. За это Нидерланды были обязаны предоставить Бельгии доступ к порту Антверпена через Шельду и к торговым рынкам нидерландских колоний. Виллем I, апеллируя дополнительно к тому, что принятие подобных унизительных требований грозит волнениями уже в Голландии, а также тем, что и сама Бельгия отказывается полностью признать документ (дело в том, что согласно ему граница должна была быть установлена по линиям 1790 года, а значит, Брюссель обязан был уступить значительную часть Лимбурга и Люксембург), решения конференции не принял. Весну и начало лета 1831 король деятельно готовился к наступлению на юг. Напряжённость, несмотря на все действия миротворцев, сохранялась – и Польша чувствовала, что у неё еще есть шанс.

В конце марта 1831 Дибич вновь начинает действовать. Скорее всего, вынужденно и его план предполагал более протяжённый период остановки и сосредоточения. Дело в том, что, несмотря на отсутствие помощи со стороны регулярных сил, поляки на территории 8 восточных воеводств, а в частности в Литве, сумели организовать восстание. В 10-х числах марта они начинают брать города. При этом в районе Вильно, являющегося их стратегической целью, у русской армии имелась всего одна неполная дивизия численностью в 3200 штыков. Был велик риск её разгрома по частям, если она рассредоточится для контроля над больше территорией. Концентрация же в Вильно обнажала всю систему снабжения армии в Царстве Польском. В целом зона восстания ощутимо ширилась, и высочайшая воля ясно диктовала Дибичу необходимость ускориться. Нужно взять Варшаву! Не отважившись на прямой штурм, генерал-фельдмаршал решил повторить обходной манёвр с формированием Вислы южнее польской столицы, только на сей раз не сравнительно небольшим отрядом, а сразу главными силами, чтобы их невозможно было опрокинуть и отбросить назад за реку. Но выдвижение русской армии не осталось незамеченным. Поляки под руководством Скрижнецкого принимают смелое, но единственно отвечающее обстановке решение – упредить русских с атакой, благо их контрудар мог развиваться по более короткой операционной линией. В районе варшавских предместий Дибичем был оставлен ослабленный VI корпус барона Розена, чья численность по итогам зимних боёв просела до 13 000 пехоты и 5 000 конницы. Причём не стоит забывать и о том, что VI корпус – это бывший Литовский и, хотя его подразделения вроде бы продемонстрировали свою лояльность ранее, теперь, когда Литва восстала, всё могло измениться.

Генерал Розен — командир VI корпуса

31 марта 40 000 поляков при 116 орудиях ударили по русским у местечка Дембе-Вельке – сперва по удалённому и изолированному авангарду корпуса под началом генерала Гейсмара, а затем по его основным силам. Внезапность, существенное численное превосходство и пыл атакующих привели к тяжёлым последствиям. При минимальном уроне со стороны поляков русские потеряли 5 500 человек, причём большинство – до 3 000 – пленными. Литовский пехотный полк в полном составе сложил оружие. Розен отступил на Седельце, с трудом реорганизуя оставшиеся в его распоряжении войска.

План сражения при Дембе-Вельке

Поляки нависли над флангом Дибича, его наступление было вчистую сорвано, но генерал-фельдмаршал, что хуже всего, этого ещё не понял. Болезненное поражение могло обратиться в катастрофу, если бы основные силы, уже перейдя Вислу, обнаружили бы вдруг, что позади низ всё рухнуло. Польские уланы наседали на русские арьергарды, мешали организации связи. До 10-х числе апреля Розену не оказывалось почти никакой помощи. Решающим событием стало сражение при Игане 10 апреля. У поляков было как минимум те же 40 000 человек, причём из Варшавы прибыли и дополнительные подкрепления. У командования VI корпуса осталось под началом всего 11 000 бойцов – четырёхкратное превосходство. Поляки были воодушевлены своими успехами и надеждой новой победой надёжно обеспечить безопасность своего отечества как минимум на ближайший год. А если Европа всё же вмешается, то… Для русских вопрос стоял так: выстоять или умереть. Отход делал гибель или пленение сил Дибича неминуемым.

И они выстояли! Отступая с одной промежуточной позиции на другую, но за каждую давая дьявольски жестокий бой, выдерживая наскоки кавалерии и непрерывный обстрел с разных направлений конной артиллерии поляков. К исходу дня неприятель оставил попытки пересечь небольшую речку Мухавку, с высокого берега которой гвоздили по врагу русские пушки. Потеряв 1500 человек, Розен и руководивший вначале сражением Гейсмар смогли перемолоть 4000 поляков.

Генерал Фёдор Клементьевич (он же Фридрих Каспар) Гейсмар

Неудача под Дембе-Вельке во многом оказалась отомщена, стратегическое равновесие частично восстановлено. Через сутки авангарды Дибича начали выходить на Седельце, соединяясь с VI корпусом. Тем не менее, глобально хорошего для русских было мало. Поляки деятельно развивали преследование, больно кусали арьергарды и отдельно действующие отряды. Всего за начало весны 1831 русская армия в Царстве Польском лишилась 16 000 человек, 30 орудий, были утрачены даже отдельные знамёна. Численное превосходство плавно переходило к полякам, они владели и инициативой. Всю кампанию по восстановлению власти Петербурга надо было по большому счёту начинать заново. Крайне неприятным было моральное воздействие от происходящего – в Польше, России и Европе.

Хорошие для русских новости пришли из Литвы. Тыл устоял. Не оставляя без внимания стойкость и отвагу русских войск и недостаточную подготовку и часто негодное вооружение повстанцев в этом регионе, главной причиной поражения выступления следует считать его чрезмерный национальный уклон. Восставали поляки, ради Польши, с памятью о славных страницах её прошлого, с болью за угнетённое настоящее и ради свободной и великой будущности. Для белорусов, литовцев, тем более евреев ничего этого не существовало: они могли либо попытаться сделаться “политическими поляками” – и отнюдь не факт, что были бы после этого приняты на равных, либо вечно оставаться второсортными. Повстанцы поднимали на своё знамя католицизм, в отрядах часто присутствовали, а порой и верховодили ксендзы, монастыри служили восставшим базами. К другим конфессиям и религиям они относились резко нетерпимо. Вспомним ещё раз и о том, что конституция 1815 года отдавала все без исключения государственные должности одним только полякам. В гипотетических реалиях победы восстания и воссоздания западной границы Польши на 1772 год громадное количество людей оказалось бы совершенно точно лишено пассивно, а, весьма вероятно, и активного избирательного права.

Крестьяне, естественно, не забивали себе голову подобными вещами. Но они видели, что повстанцы не только не подвергают сомнению права местных помещиков – они прямо находятся под руководством последних. Целый ряд видных феодалов (Солтаны, Корсаки, Пляттеры, Бжеетовские и др.) стали на сторону восставших. Никакого передела земли и собственности – во всяком случае, такого, который мог бы быть выгоден простым селянам. Зато в подконтрольных повстанцам зонах создавались уездные правительства, которые приводили жителей к присяге, а затем объявляли рекрутские наборы. За интересы ненавистных иноплеменных господ умирать желающих практически не было. Особенно после того, как царское правительство сделало мудрый ход и объявило, что крестьяне, добровольно сложившие оружие, будут прощены. Шляхтичи же, принявшие участие в восстании, подлежат судебному преследованию, а их имения — конфискации. После этого даже отдельные крестьяне польской национальности стали горячими сторонниками властей.

Патетический польский взгляд на восстание в Литве. Реальность существенно отличалась от изображенного здесь всенародного порыва.

Как ни парадоксально, у повстанцев имелся шанс только в сценарии классического военного противостояния. Нужно было штурмом брать Вильну, а затем удерживать её возможно дольше, оказывая мощное косвенное воздействие на события на основном фронте. В действительности же вышло иначе. Немедленного удара не было – к решению задачи приступили только в середине апреля, когда отряд Кароля Залусского пошёл в наступление на столицу губернии.

Кароль Залусский — профессиональный дипломат, человек, до 1831 года никогда не имевший отношения к военному искусству, что делает его полководческие ошибки во много извинительными.

Организована она была дурно – не добравшись до города, поляки попали под контрудар, который рассеял их ряды и заставил отходить по частям. После этого русские силы уже не упускали из рук инициативы. Они стали один за другим проштурмовывать малые населённые пункты. Поляки же, вместо того, чтобы стянуть все что у них было для повторного удара на Вильно, или решающего полевого сражения повелись на эту тактику частных схваток, где лучшая выучка в сочетании с локальным численным превосходством русских неизменно решала дело в их пользу. К началу мая на театр стали прибывать подкрепления из России, неудачей окончилась атака на приморскую Палангу, взятие которой позволило бы получать снабжение и запасы по морю за счёт заграничных закупок – и Залусский принял решение перейти к партизанской тактике. Это была стратегическая ошибка. Бесспорно, при благоприятных условиях герилья может давать блестящие результаты, но фундаментальным, самым главным из них является лояльность местного гражданского населения – а как раз её и не было. Поляки уже к июню обнаружили себя скрывающимися по лесам в тотально враждебном окружении. Положение русских день ото дня становилось всё более прочным.

Не стоит думать, что польские партизанские отряды даже в таких реалиях быстро утратили боеспособность и капитулировали, или просто рассосались по округе. Одним из примером подлинно отважной борьбы можно считать действия отряда Эмилии Плятер, уже упоминавшийся мельком в прошлой главе, графини, революционерки и польской амазонки.

Эмилия Плятер в годы восстания

С детства юная аристократка, получившая блестящее образование, читавшая Гёте и Шиллера, помимо музыки увлекалась верховой ездой и стрельбой, а её идеалами были женщины-воительницы – Жанна д’Арк из далёкого прошлого и свежий пример с Балкан – знаменитая в те годы гречанка Ласкарина Бубулина. В семье при этом жила патриотическая традиция, помнили и чтили имена Костюшко и Понятовского. Как только Эмилия узнала о начале восстания в Варшаве, она стала призывать ближайших родственников и знакомых начать подготовку восстания и у них, — в Литве и Беларуси. Вместе с кузенами она даже разработала подробный план по захвату Динабургской крепости. И хотя этим грандиозным планам было не суждено осуществиться, в энергичной девушке все увидели истинного лидера. Местные дворяне, ещё помнящие обычаи когда-то славного Ливонского ордена (и, вероятно, сознающие пропагандистское значение подобного шага), посвятили Эмилию в рыцари-Девы по всем старинным обрядам. 29 марта 1831 года, произнеся речь после мессы, вместе со своим родственником Цезарем Плятером Эмилия организовала в посёлке Дусяты партизанский отряд из 280 стрелков, 60 всадников и нескольких сотен косиньеров, и повела его на Двинск.

До Двинска/Даугавпился Плятер и её люди не дошли, но ряд побед по дороге одержали. 30 апреля они присоединились к главному отряду Кароля Залуского. 4 мая участвовали в неудачной битве при Преставянах и, вскоре после этого — в сражении при Майшаголе. 17 мая отряд Плятер занял Вилькомир и 5 июня влился в относительно регулярно организованную группу под началом генерала Хлоповского. Тот, видя громадную символическую значимость Эмилии для польского дела, особенно в приложении к попыткам распропагандировать Европу, начал оберегать её от реальных сражений, назначив почётным капитаном одной из рот. Однако в целом войска Хлоповского вели вполне настоящую и серьёзную войну. В июне они прибыли в Ковно, где произошла одна из крупнейших битв в литовских губерниях, окончившаяся победой русской армии. 8 июля Хлоповский принял решение об отступлении на запад, к прусской границе, что означало курс на интернирование и прекращение борьбы. Пламенная Эмилия, не желавшая позорно отступать, ослушалась приказа и всего с двумя сопровождающими отделилась от основных повстанческих сил, чтобы добраться в осаждённую Варшаву. Самое поразительное здесь то, что она почти преуспела! Но переутомление, усталость, бессонница и голод по дороге тяжело сказались на здоровье 25-летней девушки. Она слегла в селе Юстианово, лишь чуть-чуть не дотянув до границы Царства Польского, каким оно было с 1815 по 1830 год. Из одного из крестьянских домов революционерку вскоре перевезли в особняк дворян Абломовичей, которые ухаживали за ней, выдавая за новую приболевшую учительницу. Но Эмилия угасала. Её не стало 23 декабря 1831, но память о ней жива в Польше и поныне. В годы Второй мировой в составе Армии Людовой, её 1-й пехотной дивизии имени Тадеуша Костюшко был создан 1-й отдельный женский пехотный батальон имени Эмилии Плятер, в основном привлекавшийся для охраны штабов и тыловых учреждений, но и в этом качестве несколько раз принимавший участие в боях.

Однако от судьбы Жанны д’Арк 1830 года и партизан возвратимся к главной линии фронта и большой войне. К концу апреля 1831 то оперативное окно возможностей, которое поляки сумели себе создать, в общем и целом закрылось. Ни на фронте, ни в тылу по-настоящему крупного, способного резко изменить ход борьбы и действительно гулко отозваться за границей поражения русские войска не потерпели. Главное же – поляки начали ощущать постепенное исчерпание возможностей для собственного усиления, дефицит хороших ходов. Восстание в бывших 8 воеводствах явно проваливалось. Попытки оживить его искусственно извне приводили к болезненным неудачам. Те регулярные части, которые удавалось в обход основного ТВД на центральной Висле забрасывать далее к востоку в изоляции, как правило, оказывались разгромленными. Польша потеряла на этом помимо прочего, пожалуй, лучшего своего генерала – Дверницкого. Развитие кампании в марте-начале апреля вновь позволило его отряду обрести необходимую мобильность, покинув ранее блокированную крепость. Командование вновь ставит перед ним прежнюю задачу – прорыв на Волынь, с целью оказания помощи местным пропольским силам.

Памятник Эмилии Плятер

 

Движение частей Дверницкого и отдельных повстанческих отрядов весной 1831 года

Дверницкий сумел достигнуть цели – только для того, чтобы обнаружить отсутствие на месте сколь-либо значимого сопротивления власти царя. И тут же, будучи на значительном удалении от баз и любых подразделений, способных оказать помощь, попал под мощный контрудар вновь прибывших на ТВД частей 10-й и 11-й пехотных дивизий, только что возвратившихся с территории Османской империи, в войне с которой они недавно участвовали и приобрели ценный боевой опыт. В сражении у местечка Боремель более 9 000 русских с 36 пушками нанесли поражение польским силам. Дверницкий, оставив жидкий заслон пехоты, организовал мощную фланговую атаку конницей при поддержке 12 имевшихся орудий, но наскоком сокрушить противника не смог, а вязкая битва на истощение была для него гибельна. Польский отряд отошёл, чтобы сохранить свободу манёвра, но понёс при этом заметные потери – до 250 только пленными, в том числе были оставлены все раненные.

Атака польских улан

Дверницкому удалось продвинуться ещё дальше – в Подольскую губернию, но и там его ждали одни лишь разочарования. Население было настроено нейтрально, либо враждебно по отношению к польскому делу. Число русских войск все более возрастало. Если бы сразу после Боремеля, т.е. 20 апреля, генерал повернул бы своих улан назад, то у него ещё, возможно, был бы шанс вновь соединиться со своими. Углубление на восток уничтожило подобную возможность. Всё, что Дверницкий ещё смог сделать, чтобы избежать плена – это непрерывно маневрируя вывести оставшихся людей на границу с Австрией и, перейдя её, оказаться обезоруженным и интернированным до конца войны. Любопытно и достойно особого упоминания то, что австрийцы тем самым де факто признали Польшу воюющей стороной, а не инсургентами-мятежниками, которых следовало бы немедленно выдать законному правительству. Почему? Возможно, они тем самым дополнительно страховались от польских выступлений на собственной территории. Возможно – и в целом более вероятно – несмотря на весьма условную консервативную солидарность, пытались насолить России. К сожалению, Николай I если и отметил этот факт, то далекоидущих выводов из него делать не стал.

На главном участке фронта Дибич, реорганизовав отступавшие войска и приведя в порядок ближний тыл, уже 24 апреля собирался вновь начать собственное наступление. Последнее только кажется дерзким. Охватить русских с фланга у поляком возможностей больше не было. Фронтальное движение при должной осторожности могло привести либо к успешному продавливанию обороны врага, либо к “разменам” живой силы в примерно равной пропорции, что склоняло чашу весов в пользу армии Империи, к которой всё более широкими, превращающимися уже в полноводные реки потоками стекались подкрепления. В начале мая русские весьма решительно отражают несколько откровенно выглядящих вялыми попыток поляком проявить активность. 9 мая отряд Хршановского, всё же запоздало двинутый на выручку Дверницкому, был близ Любартова атакован генералом Крейцем и едва успел отступить во всё ту же крепость Замостье. Остаток мая по большей части проходил в манёврах, где осью для русской армии выступал город Седлец. Разумный с точки зрения логистики и оперативной конфигурации выбор привёл, однако, к высокой скученности в продолжение почти 4 недель. В итоге развилась холера, приносившая некоторое время едва ли не больше неприятностей, чем враг. В конечном счёте именно от неё скончается главнокомандующий на театре генерал-фельдмаршал Дибич.

Это случится 29 мая. Титульно за несколько дней до этого полководец успеет ещё дать крупное сражение, однако в реальности командовали там уже другие люди. Итак, началось всё с того, что на театр прибыла дивизия русской гвардии. Польское командование, скорее в пропагандистских целях, решилось практически сразу прощупать её ударом. Тяжелый урон элитных сил Империи мог бы помочь Польше в заигрывании с европейским общественным мнением. Однако очень быстро именно польские силы оказались в угрожаемом положении. Не доводя дела до схватки главнокомандующий Скржинецкий отдал приказ отходить главными силами к Остроленке, где и закрепиться. Однако сделать этого полноценно не удалось – де факто вся битва 26 мая 1831 прошла в форме преследования и авангард-арьергардных боёв. При близких общих величинах армий (35 000 и 30 000 у русских и поляком соответственно) войска Империи в силу этого имели почти во всех случаях превосходство. Взаимное ожесточение было очень велико. Русские офицеры и солдаты желали поскорее победно завершить позорно, по мнению многих, затянувшееся противоборство. Поляки сознавали, что только стойкость и выигрыш времени оставляют для них хоть какую-то надежду. Это предопределило очень большие в процентном измерении потери.

Закрепившийся на подступах к городу и прикрывавший переправу большей части армии через Нарев отряд Лубецкого был атакован превосходящими силами и, после яростной схватки, сам принуждён к отходу. Прикрывавшая в свою очередь это отступление бригада Богуславского была совершенно разбита, а сам город Остроленка занят русскими войсками, вслед за тем перешедшими на правый берег реки. Тут уже польские основные силы решили воспользоваться разобщённостью русских, уничтожить ближайших преследователей, а затем оторваться, либо даже по обстоятельствам закрепиться с опорой на водную преграду. Поляки несколько раз бросались вперёд, но атаки их были отражаемы отрядом генерала К. Е. Мандерштерна, чему особенно содействовали русские батареи, развернувшиеся на левом берегу Нарева. По прибытии подкреплений успех окончательно начал склоняться на сторону России. Поляки, дравшиеся с геройской храбростью, потеряли около 1/2 сражавшихся, и в том числе многих из старших начальников, среди них генералы Кицкий и Каменский. Потеряв 9 000 человек против 5 000 у русских, неприятель стал оттягиваться к Варшаве. Упорное, смелое и тесное продолжение преследования могло по некоторым оценкам дать быструю победу, благо поляки были деморализованы, но помимо воли Дибича отдавать такое приказание не решились, а тяжело больной генерал-фельдмаршал отдал его только утром следующего дня, когда время было фатально упущено.

Битва при Остроленке — хорошо видна временная переправа через реку на заднем плане.

После неудачи у Остроленки авторитет Скржинецкого сильно упал. Генерала винили в том, что он упустил возможности начала весны, а также в том, что у него теперь нет плана, который позволял бы не упустить инициативу. Последнее было верно, но выведенный из равновесия Скржинецкий допустил в итоге окончательную, фатальную ошибку. Понимая шаткость своего положения в польских политических реалиях, генерал пошёл на компромисс, что на войне почти всегда приводит к негативным последствиям. В целом следуя своей линии и концентрируясь на обороне Варшавы, он выделил целых 12 000 человек для, в общем-то, заведомо обречённой попытки прорыва в Литву. Да, из-за холеры и смерти главкома временно ставшая неповоротливой русская армия допустила проход мимо себя корпуса генерала Гелгуда ненамеренно, но оно вполне могло бы быть и следствием осознанного решения. Воспрепятствовать полякам сразу – значит, хотя и нанеся некоторые потери, возвратить их к остальным защитникам столицы. Пропустить – значит с большой долей вероятности вывести из игры полностью.

В общем-то, так и случилось. 19 июня, когда Гелгуд начал подбираться к своей цели – Вильно, он обнаружил, что дорогу ему преграждает русская армия. Чего он не знал, так это того, что против 11 000 поляков были сконцентрированы 25 000 человек с мощным приданным артиллерийским кулаком аж в 70 орудий. Попытка пробиться завершилась быстро и бесславно. 2 000 трупов и минимум успехов. Потерявшие впятеро меньше русские незамедлительно приступили к преследованию, в итоге вытеснив остатки корпуса Гелгуда в Пруссию, тем самым исключая из дальнейшей борьбы. На главном театре тем временем 13 июня к войскам прибыл новый командующий генерал-фельдмаршал Паскевич. Последний как полководец в целом превосходил Дибича.

Генерал-фельдмаршал граф Иван Фёдорович Паскевич-Эриванский. Почётную приставку к фамилии получил за кампанию против Османской империи.

Военачальник был настроен решительно, однако предпочитал не спешить. После окончательной ликвидации угроз в Литве, на Волыни и где-либо ещё, восточнее основной линии фронта, он предпочёл выждать подхода новых сил. К 25 июня у графа Паскевича насчитывалось 50 000 человек, плюс ожидалось скорое прибытие ещё 14 000. Поляки за то же время нарастили гарнизон Варшавы до 40 000 бойцов, из которых, однако, существенная часть была в полной мере ополченцами – скверно обученными, управляемыми и оснащёнными. Цвет польской кавалерии уже был выбит. Возможности по части маневренных контрударов падали едва ли не день ото дня. Дибич, попытавшись отрезать польскую столицу зимой, попал под мощную ответную атаку. Паскевич мог считать себя гарантированным от подобного развития событий.

В итоге пунктом переправы через Вислу Паскевичем избран был Осек, близ прусской границы. Скржинецкий хотя и знал о движении Паскевича, но ограничился высылкой вслед за ним части своих войск, да и ту скоро вернул, решившись двинуться против отряда, оставленного на Брестском шоссе для демонстрации пр<