Глава II. Заморозки в Испании.

В прошлой главе мы остановились на Аахенском конгрессе 1818 года и поднятом там Испанском вопросе. Что, собственно, произошло и что обсуждалось державами на заседаниях 22 и 28 октября? Испанский двор составил и направил европейским державам ноту, из которой следовало, что Мадрид сильно обеспокоен восстанием в своих латиноамериканских владениях и рассчитывает на благожелательное посредничество европейских монархий в переговорах с восставшими, а в случае неудачи этих переговоров на помощь Священного союза в вооружённом подавлении восстания. Мадридский двор выражал также заинтересованность в своём участии в заседаниях Ахенского конгресса.

Уже здесь очень много интересного. Если придерживаться позиции Испании по правовому статусу её колоний, то она де факто запрашивала дипломатического, а в случае необходимости и вооруженного вмешательства в свои внутренние дела. Подобная практика имела мало прецедентов в истории Европы со времён окончания Тридцатилетней войны и закрепления самого понятия суверенного государства. Если же смотреть на вещи реально, то испанцы и вовсе просили начать коалиционную войну (поскольку к 1818 году было уже очевидно, что без борьбы молодые государства Нового Света не пойдут на реинтергацию с метрополией) на той стороне Атлантики, при этом как бы ничего не предлагая взамен – ни денег, ни территорий. И в то же время на самом деле, давая очень и очень многое. Это не было обращение к сильным государствам о создании временного ситуативного альянса, что было в порядке вещей в XVIII веке – это был призыв к жандарму, мировому полицейскому исполнить свои обязанности. И, одновременно, признание его авторитета и прав в подобном качестве.

А с какой, собственно, стати? Испанский вопрос не имел никакого касательства к Наполеону и ликвидации последствий войн с Францией, где четыре державы ещё могли бы иметь решающее слово как основные победители. То есть мы сейчас как современные историки можем рассуждать о степени влияния европейский событий на развертывание национально-освободительной борьбы в Южной и Центральной Америке, но и только. Молодые государства Нового Света не вступали в союз с Бонапартом, не объявляли формально войны никому, кроме Испании, не были затронуты договором в Фонтенбло и решениями Венского конгресса. Теперь же державам предлагалась решить их судьбу – и каким: уже не тем, что одолели корсиканца. На Аахенском конгрессе к Священному Союзу монархов присоединилась побеждённая Франция – и теперь она тоже входила в круг мировых жандармов – скорее это британцы в известной степени выпадали из него, не желая чем-либо себя формально связывать.

Кто уполномочил Священный союз для такой роли? Никто! Если Венский конгресс был по задумке и в несколько меньшей степени по воплощению форумом всех народов и правительств Европы, исключая лишь османов, то круг участников Аахенского конгресса был весьма узок – собственно, ту же Испанию в него, несмотря на её желание, так и не ввели. Единственным обоснованием реально выступало право силы. Но, пусть трижды нелегитимным, реакция была готова пользоваться Священным союзом с огромным удовольствием.

Памятная медаль в ознаменование Аахенского конгресса. На аверсе — главный вдохновитель, император Александр I. На реверсе помимо прочего весы — символ судии — и именно в таком качестве державы Священного союза поставили себя над остальным миром.

Непосредственно в 1818 году решение о помощи Мадридскому двору так и не было принято – прежде всего ввиду значительных технических сложностей в организации трансатлантической экспедиции для всех участников конгресса, кроме Великобритании, но именно она взирала на происходящее с наибольшим скепсисом. Тем не менее, на уровне риторики и в какой-то степени дипломатии испанские притязания и предложения были державами Союза поддержаны. При этом приглашать представителей Латиноамериканских стран и как-либо учитывать их мнение никто даже и не подумал. Уже из этого ясно видно, что цели стран-участниц конгресса были отнюдь не миротворческими.

Ну а уже следующий, Веронский конгресс 1822 года был в большей свой части посвящён Испанскому вопросу, расширившемуся от проблемы колоний до вопроса об организации интервенции непосредственно на территорию Испании. В конечном итоге такие решение будет Священным союзом принято, а претворение его в жизнь возложено на… Францию! Да-да, ту самую, главную возмутительницу европейского спокойствия, опасную, побеждённую с огромным напряжением сил державу. 7 апреля 1823 года французские войска пересекут испанскую границу. И если верховное командование принадлежало родственнику короля Людовика герцогу Ангулемскому, то в остальном командный состав был практически полностью представлен наполеоновскими кадрами: в интервенции участвовали маршалы Удино, Молитор и Монсей, генералы Лористон, Бордесуль и Гильемино. Сложно сказать намеренно ли – чтобы не оскорблять еще сильнее чувств испанцев, или, напротив, просто по безалаберности руководства Франции эпохи Реставрации, в предприятии не были задействованы те командиры, которые уже сражались прежде на Пиренеях в 1808-1814 годах, но на фоне прочего это уже не столь важно. От момента, когда последний солдат наполеоновской армии покинул пределы Испании, к 1823 году не прошло и десятилетия.

Луи-Антуан, герцог Ангулемский. До 1823 года толком ни где не воевал, так что главнокомандующим числился номинально - реальное управление осуществляли опытные наполеоновские командиры. Впрочем, Луи-Антуану хватало ума как минимум им не мешать.

Для сравнения по своему психологическому эффекту и политическому значению это (хотя, конечно, и с известной степенью условности) можно соотнести с тем, как если бы в том же году, когда была возрождена германская армия и возник Бундесвер (июнь 1955 – примерно те же 10 лет от мая 1945), она была бы послана на подавление беспорядков в одной из ранее оккупированных нацистами стран, причём со знаковыми фигурами из бывшего командования Вермахта во главе. Французы даже внешне выглядели так же как в 1808-1814 – изменения в униформе и знаках различия носили сугубо косметический характер.

В принципе уже вышеперечисленных моментов в какой-то мере достаточно – и автор мог бы перейти здесь к краткой характеристике сторон и описанию хода боевых действий. Но представляется, что более любопытным – и более исторически корректным будет углубить повествование и изложить предысторию и предпосылки испанских событий, которые именуют Гражданской войной и Революцией 1820-1823 годов. Отступить назад придётся довольно существенно – впрочем, по крайней мере, по началу, нашим темпом будет галоп. Итак…

В XVI и первой половине XVII веков Испания была одной из величайших держав своего времени, реальным претендентом на европейскую, а то и глобальную гегемонию. Окончательная ликвидация государственных образований мавров на Пиренеях, открытие Нового Света и мощный накопленный заряд пассионарности (в том числе буквально выражавшийся в большом количестве умелых воинов, жаждущих найти новое применение своим клинкам) позволили Испании стремительно набирать в силах. Достигнув апогея при Карле V, процесс пошёл на спад, чтобы сделаться стремительным и необратимым после Тридцатилетней войны с середины XVII столетия. Подкосили Испанию не столько сражения как таковые – из большинства из них она как раз таки выходила победительницей, а слава терций, испанской пехоты гремела по Европе и дальним морям, а экономика. Страна увязала в долгах, а приток чистых драгметаллов не улучшал, а усугублял ситуацию, приводя к инфляции и внутреннему дисбалансу хозяйства. Хуже всего же было то, что очень слабо развивалось производство – настолько, что ожесточённо воюя с Англией и особенно Голландией, испанцы были не в состоянии разорвать торговые связи с ними или хотя бы диверсифицировать импорт. Во многом это было связано с архаичной внутренней структурой страны, сохранившей много средневековых институтов и жестким, завязанным на церковь, консерватизмом. При поздних Габсбургах Испания только деградировала, равно как и они сами.

Смена династии в начале нового, XVIII столетия породила известные надежды на воскрешение великодержавия в союзе с могучей Францией и определённую модернизацию, однако первый импульс скоро угас. Уже к 1750-м Испания – периферия европейской политики и экономики. В двух крупнейших войнах эпохи – За Австрийское наследство и Семилетней – роль Испании оказалась малозначтельной, в целом страна так и не сумела даже покончить с унизительным для себя наличием британской крепости на своей территории, контролирующей вход в Средиземное море – речь, естественно, идёт о Гибралтаре. Падало влияние Испании в Италии, столь сильное ещё со сколь славных, столь и давних времён Гранд Капитана и Итальянских войн.

При короле Карле III страна пыталась произвести реформы – и частично даже преуспела, но попутно обнажились весьма острые противоречия. Устранение преград для свободной торговли и предпринимательства вели, особенно на первом этапе, к обнищанию заметной части крестьянства, вынужденной покупать товары по новым ценам, но не имеющих пока новых источников дохода, а оно в свою очередь приводило к восстаниям, тайно, а то и явно поддерживаемых церковью. После мятежа 1766 года король даже со скандалом изгнал из страны иезуитов – решение, которое ещё недавно показалось бы всем в Испании просто немыслимым. Тем не менее. За время правления Карла III (1759-1788) доходы страны увеличились более чем втрое, а население возросло на 4 миллиона.

Король Испании Карл (строго говоря конечно же Карлос) III

Это в свою очередь стало основой для ведения более активной внешней политики. С разумной осторожностью выступая тогда, когда оппоненты были по тем или иным причинам не в лучшем положении и связаны необходимостью действовать против других врагов, испанцы одержали ряд побед над Португалией, укрепив своё положение доминирующей силы в Южной Америке, а в итоге одержали верх даже над ненавистными и играющими в первой лиге мировой политики англичанами, вступив в ряды их противников во время Войны за независимость США. По итогам подписанного в 1783 году мира Испания возвратила себе ранее утерянную несколькими десятилетиями ранее Флориду, приобрела Багамские острова и Минорку. Всё это привело к тому, что стремление к возрождению прежнего величия (естественно не забытого) обострилось на Пиренеях как раз к моменту начала великих перемен в Старом Свете – 1790-м годам.

В конце 1788 года (12 декабря) на престол вступил король Карл IV.

Король Испании Карл IV

Этот человек отличался выдающейся слабохарактерностью (фактически перед нами эталонный пример куколда, да ещё и коронованного – но об этом позже), полным отсутствием политически способностей и вообще изрядной ограниченностью. Единственным его достоинством было то, что он всё же был лучше своего старшего брата – Филипп, герцог Калабрийский, родился умственно отсталым. Поначалу Карл доверял решение всех вопросов министрам отца. А вот потом… Женой короля была Мария-Луиза Пармская – женщина не особенно умная, но властная и грубая, она умела подавлять супруга. Вероятно, она изменяла ему и прежде – по воспоминаниям современников королева отличалась порочностью, но одному из фаворитов суждено было обрести особенный статус, могущество и влияние. Мануэль Годой (полное имя, как и положено уважающему себя испанцу, на порядок длиннее) происходил из бедного дворянского рода, с 1784 года служил в гвардии. В 1785 году своей красивой внешностью он обратил на себя внимание супруги тогда ещё инфанта Марии Луизы и вскоре сделался её любовником.

Нет никаких сомнений в том, что за оставшиеся до своего воцарения годы Карл IV обо всём узнал. Что же, по-вашему, сделал он, превратившись в полновластного монарха? Казнил, сжёг, четвертовал негодяя? Или благородно простил, но твёрдо прервал отношения гвардейца с королевой? Ни то, ни другое – король подружился с любовником собственной супруги! И настолько, что вскоре уже можно было говорить о том, что Годой стал и его фаворитом тоже! Сомнительно, чтобы в этом был прямо сексуальный подтекст, но в целом образ и без него сильный. Годой делает головокружительную карьеру. В 1791 году стал генерал-адъютантом лейб-гвардии. 15 ноября 1792 года, после падения кабинета Аранды, возглавил испанское правительство. Иностранные наблюдатели сравнивали неограниченное влияние красавца Годоя с фавором его одногодки Платона Зубова в России. Вот только Екатерина II даже под старость ещё была умна, а вот испанская правящая чета никогда этим качеством не отличалась – Годой вскоре начал действовать практически бесконтрольно.

Что было дальше хорошо знают те, кто некогда знакомился с авторским циклом по предпосылкам Гражданской войны в США – применительно к Луизианской покупке там давалось достаточно пространное отступление про испанскую внешнюю и внутреннюю политику. Чуть сместив акценты, повторим его и здесь.

После Великой Французской Революции и по мере её развития Испания занимала всё более неприязненную позицию по отношению к северному соседу. В марте 1793 года, когда Революционный Конвент, следуя своей обычной практике превентивного объявления войны, официально порвал с Мадридом, испанцы уже сконцентрировали на границе две ударные группировки по 25 000 человек каждая, начавшие действовать практически немедленно – естественно, наступательно. Испания управлялась Бурбонами, и, соответственно, для них династическая солидарность с французской родней имела куда больше содержания, нежели некое довольно абстрактное сочувствие других европейских дворов, а казнь Людовика XVI определённо была для правящей четы ударом. По просьбе короля и королевы Годой предпринимал дипломатические попытки спасти гражданина Капета и его супругу, но, разумеется, безуспешные. Помимо этого, много более консервативную и имеющую в сущности, куда тяжелейшие внутренние противоречия, чем Франция на 1789 году, Испанию пугала перспектива экспорта революции. Наконец, видя, какая коалиция сколачивается против французов и как стремительно разваливается и слабеет из-за массового исхода офицеров-дворян их армия, испанцы просто желали присоединиться к победителям – и что-то из этого выгодать. Кто же мог знать, что это армия Революционной Франции сперва выстоит, а затем в следующем, 1794 году начнёт одерживать одну впечатляющую победу за другой? Уж точно не недоумок Карл IV и не Годой.

Мануэль Годой в свои лучшие годы (на фоне играет композиция певицы Ёлки «Мальчик-красавчик»

Мануэль Годой в, надо думать, ещё лучшие с его собственной точки зрения годы — отъевшийся и вальяжный.

К слову сказать, в 1793 испанцы действовали достаточно успешно и даже взяли несколько небольших французских городов, но в целом их фронт был сугубо второстепенным. К концу 1794, хотя в боевых действиях и не было особенного прогресса (хотя в целом чаша весов начала клониться в сторону Франции – её войска в ряде пунктов пересекли границу и вошли в Каталонию), Мадрид осознал стратегическую безнадёжность своего положения. Изолированная от других союзников, Испания была обречена пасть в тот момент, когда в Париже обратят на неё внимание. С другой стороны из-за внутриполитических событий (падения Кабинета общественного спасения и постепенного отхода от новаций Лазара Карно и принципов тотальной войны) началось постепенное ослабление обретшей громадную мощь армии Республики, возникала и стала нарастать нехватка сил. В этих условиях Конвент предпочёл ликвидировать путём заключения мира второстепенный фронт в пользу основных. После вялых боевых действий в первой половине года 22 июля 1795 года в нейтральном швейцарском Базеле был заключен мир между Францией и Испанией. В нём содержались минимальные территориальные перемены, но потенциально крупные политические: по условиям договора Франция возвратила Испании завоёванные ею территории (Гипускоа, часть Страны басков) (ст. 4), но взамен получила испанскую часть острова Сан-Доминго (ст. 9). Испания же обязалась заключить союзный договор с Францией – и от решений Мадридского правительства зависело, наполнять ли этот альянс реальным содержанием, или нет.

Годоя всё это время шатало как флюгер. Он то верил в силу Коалиции, то до ужаса боялся французов. То предъявлял фантастические по наглости требования к Франции, касавшиеся её внутренней жизни и политики, например восстановление в полном объёме прав католической церкви (не исключено, что всё это вообще было таким красивым, эпатирующим жестом, которым Годой желал произвести впечатление на королеву, изобразив себя рыцарем – защитником веры, а не добиться каких-либо результатов во внешней политике), то готов был мириться едва не на любых условиях. По временам Годой вообще помышлял о союзе с Францией – в духе дореволюционных времён Бурбонов. Наконец, амбиции победили здравый смысл. 27 июля 1796 года Испания формально перезаключила союз с Французской Республикой в Сан-Ильдефонсо. В августе 1796 года началась Англо-испанская война. Страна – флот, армия, колонии, финансы – оказалась к этому абсолютно не готова. Рассчитывая на то, что британцы будут скованны противостоянием с главным врагом, Годой и прочие совершили стратегический просчёт – и расплатились за него разгромным поражением на море при Сент-Винсенте (4 захваченных англичанами линкора и жестокое унижение), утратой Минорки, Тринидада, а главное – жесткой морской блокадой, практически разорвавшей и без того неидеальную связь между метрополией и колониями. Именно с этого момента начинается отсчёт событий, которые приведут к массовым движениям в испанских владениях в Новом Свете за свободу и независимость.

Битва при Сент-Винсенте

Тем не менее, страшась французов, Мадрид держался союза с Парижем. Годой в это время, в отличие от страны, лишь богател - общая стоимость его имущества превышала годовой бюджет. В 1801 году победы Наполеона привели к фактическому краху Второй коалиции – из войны вышла Австрия по Люневильскому миру. В 1802 году за ней вынужденно последовала и Британия, подписав мир Амьенский. Казалось бы, для Европы вновь наступает время мира. Не будем сейчас вдаваться в подробности, почему это было не так, однако, как известно, в 1803 году мир был разорван, а Бонапарт стал готовиться к десанту на Альбион. В этих условиях Испания, а вернее её флот, приобретал стратегическое значение. Де факто война возобновляется уже в 1804 – именно тогда англичане захватили у Кадиса испанский Серебряный флот. Но полноценно война вновь началась в 1805 – и против Франции вновь выступила могучая коалиция держав, включающая обладающих сильными сухопутными войсками Австрию и Россию. Основным театром военных действий для Наполеона и его союзников стала Германия, так что Мадрид опять отошёл на второй, а то и третий план. 21 октября 1805 года случился Трафальгар.

Эпизод Трафальгарского сражения. Не то чтобы он здесь очень нужен, но автор любит красивую батальную маринистику. Кроме того здесь изображен эпизод. подсвечивающий участие Испании — на картине смерть адмирала Косме Дамиана де Чуррука и Элорса

Несомненно, он был трагедией для Франции и её планов в отношении Англии. Но, о чём обычно забывают, для Испании он был катастрофой. Её вес радикально упал – если ещё недавно она действительно могла считаться полновесный союзников Бонапарта, без которого его ключевой план становится трудновыполнимым, то теперь… Даже флот французам было восстановить легче, нежели их пиренейскому другу, всё сильнее превращавшемуся в клиента. В 1806-1807 году англичане чуть было не овладели вице-королевством Рио-де-ла-Плата (современной Аргентиной), причём ключевую роль в отражении удара сыграли местные силы, всё более критично настроенные по отношению к метрополии. Было понятно, что при желании англичане могут повторить попытку в другом месте – прикрыть свои громадные колониальные владения для Мадрида было совершенно нереально.

Годой, которого в стране уже откровенно ненавидят, мечется. Он начал тайные переговоры с противником и в октябре 1806 года осмелел до того, что призвал к войне против Франции. Это было как раз в начале войны 4-й коалиции, к которой присоединилась Пруссия (однако откололась не восстановившаяся до конца Австрия). Но тут Наполеон одерживает одну из самых блестящих своих викторий, буквально сносит первостатейное европейское государство с долгой и славной воинской традицией за шесть недель – и, естественно, Годой мгновенно забывает о своем необдуманном порыве. Тем более, что внимание завоевателя обращается, наконец, на Испанию и её окрестности. Не без видов на то, чтобы таким образом повлиять и на испанцев, было решено разобраться с Португалией. Страна много лет являлась британским союзником, очень серьёзно зависела от Англии экономически, а сама при этом в военном отношении была чрезвычайно слаба. Ровно через 2 недели после заключения знаменитого мира в Тильзите, в Лиссабон поступил ультиматум Наполеона, требовавший не только немедленно закрыть порты для англичан, что, наверное, ещё было бы можно сделать, уповая на контрабанду и тайные контакты, но и вступить в войну на стороне Франции, чего Португалия сделать уже никак не могла. Последним шансом была затяжка времени – неопределённые ответы, всевозможные проволочки. Вдруг Францию вновь отвлечёт какая-нибудь из великих держав, и до края континента её внимание и силы просто не дойдут. Но португальцам не повезло – Австрия решится вновь бросить вызов Наполеону лишь в 1809. А в 1807 он сам принял решение испытать и дополнительно привязать к себе испанского союзника.

Годой к середине 1807 вертелся, как угорь на сковороде – он сто раз проклял, вероятно, своё старое решение включиться в войну, а теперь метался между двумя страхами. Он боялся и мощи Наполеона, и хитрости, денег, ну и, разумеется, флота британцев. Он не без некоторых оснований считал, что любое крупное поражение – кто бы его стране ни нанёс, будет поставлено ему в вину, и использовано его внутриполитическими оппонентами – в первую очередь принцем Фердинандом, для его окончательного сокрушения. В итоге ставка была всё же сделана на Бонапарта и французские штыки. Тем более, что по итогам переговоров, завершившихся подписанием 27 октября 1807 года договора в Фонтенбло, лично Годою была обещана южная часть Португалии – провинция Алгарве, под персональное княжество. Наконец, французы не постеснялись и банально предложить фавориту денег, которые он с радостью принял. В конце года распоряжением короля, но по инициативе Годоя, в страну вошли французские войска, которые вроде бы как должны были атаковать португальцев, но вместо этого первым делом заняли все ключевые крепости Испании – благо их туда впустили. Годой не знал, что под влиянием донесений о творящемся в Испании бардаке, а может и просто не желая иметь дел с таким отъявленным (и, что важно, вызывающем изжогу у всей нации) мерзавцем, повелитель Франции его уже списал. Газеты империи Бонапарта начали публиковать статьи с резкой критикой временщика. Его время стало стремительно уходить – а на Пиренеях, как казалось, появился подлинный хозяин.

В 20-х числах ноября корпус французского генерала Жюно пересёк границу Португалии. 24 числа адмирал Сидней Смит, прибывший с английским флотом, обеспечил погрузку на суда королевской семьи португальской династии Браганса для последующей эвакуации в Бразилию. В целом страна пала в рекордно короткие сроки – уже 30 ноября Жюно всего с 11,5 тысяч человек, не встречая нигде сопротивления, достиг Лиссабона. Только через 3 недели в Лиссабоне собралось до 16 тысяч французов. Испанские войска генералов Таранко и Солано заняли северные и южные провинции Португалии. Жюно вступил в управление страной, собрал 100 миллионов франков контрибуции, из которой к страшному разочарованию испанцев, им не досталось почти ничего, распустил половину португальской армии (36 тысяч человек), а из оставшихся — 12-тысячный корпус отправил во Францию, а 6 тысяч распределил по дивизиям своего корпуса, получившего название Португальской армии. Всё, казалось бы, боевые действия окончены – и они действительно были окончены.

Но в конце 1807 года в Испанию был отправлен II наблюдательный Жирондский корпус Дюпона (25 тысяч человек) и наблюдательный береговой корпус Монсея (24 тысячи человек). Дюпон занял Вальядолид, Монсей расположился в Бискайе. Кроме того, Восточная Пиренейская дивизия (12 тысяч человек) Дюгема собиралась в Перпиньяне и готовилась вступить через границу. Всё это выглядело как оккупация уже Испании. С огромной скоростью росла популярность принца, а ненависть к Годою, наконец, превратилась и в ненависть и презрение к королю. Все открыто агитировали в пользу перемены монарха. Настолько открыто, что для Фердинанда дела едва не окончилось плохо. Сразу нескольких анонимных известий о замыслах наследника против Карла побудило последнего дать приказ об его аресте и предании суду. Карл намерен был лишить его трона в пользу другого сына, Карлоса. Сделать этого, однако, король не успел.

Португальская королевская семья грузится на корабли, чтобы отправиться туда, где много-много диких обезьян

В ночь с 17 на 18 марта в загородной резиденции Аранхуэс, расположенной недалеко от Мадрида, произошёл, строго говоря, дворцовый переворот. Основную роль сыграла гвардия – местные крестьяне присутствовали скорее в качестве любопытных. Участвовали в деле и многие придворные. Во-первых, поймали в его же доме Годоя, которого привели к королю Карлу и вынудили последнего освободить своего любимца от всех занимаемых им должностей (в противном случае, скорее всего, Годоя бы попросту убили). Ну а через два дня, видя слабость и податливость монарха, который и сам быстро пал духом, уже его самого принудили подписать отречение в пользу сына. В иное время на том бы и конец. Но теперь существовал такой фактор, как Наполеон Бонапарт. Французы стремительно входят в Мадрид – 23 марта он уже занят ими. Оба короля – и старый, и новый, оказываются в их руках и фактически под арестом. Оба едут в Байонну во Франции, где, как предполагалось, они сами должны были уладить отношения между собой, а император французов определиться, кто из двоих в итоге останется править. Но тут происходит событие, смешавшее все планы и расчеты. В Мадриде разыгрался грандиозных масштабов бунт. Искрой, воспламенившей восставших, стала попытка французского маршала Мюрата выслать ещё и дочь и младшего сына Карла IV, Франциско де Паула, в Байонну. Первоначально правящий совет города отказался выполнить требование Мюрата, но, в конце концов, дал согласие после получения письма от Фердинанда VII, находившегося в Байонне.

Только вот для самих мадридцев подобных бумаг было совершенно недостаточно. 2 мая перед Королевским дворцом в Мадриде начала собираться толпа. Люди вломились в здание, чтобы предотвратить высылку Франциско де Паула. Мюрат прислал батальон гренадеров из состава императорской гвардии и артиллерийские расчеты. Артиллерия открыла огонь по собравшейся толпе - и этим дала сигнал - восстание начало охватывать другие части города. Плохо вооруженные горожане вступили в уличные бои с французскими войсками. Мюрат объявил военное положение и ввел большую часть своих войск внутрь города. Стоит отметить, что испанские войска, находившиеся в городе, согласно полученным приказам остались в казармах. Единственным подразделением, присоединившимся к восставшим, были артиллеристы из казарм Монтелеон. Командиры этого подразделения, Педро Веларде и Луис Даоис по сей день считаются героями восстания. Оба погибли во время французских атак на казармы.

Мюрат действовал жестко – и его тоже можно понять. Кое-кто, вероятно, должен был догадываться об истинном отношении испанцев, но основная масса солдат и офицеров полагала, что находится в столице союзника, которому помогает справиться с внутренними трудностями. Немало французов, в том числе прошедших до того через горнило великих битв предшествующего этапа Наполеоники, или даже Революционных войн, нашли свою смерть совершенно неожиданно на улицах Мадрида. Горячий гасконец Мюрат взбеленился не на шутку - вечером 2 мая он создал военный трибунал под председательством генерала Груши. Трибунал выносил смертные приговоры каждому, захваченному с оружием в руках. В выпущенном в тот же день приказе Мюрат писал: «Жители Мадрида, давшие увлечь себя на ложный путь, предались мятежу и убийствам. Была пролита французская кровь. Это требует мести. Все, арестованные при бунте, с оружием в руках, будут расстреляны». Все общественные собрания были запрещены, был выпущен приказ сдать оружие французским властям. Сотни пленных горожан были казнены в ночь на 3 мая - эта сцена отражена в знаменитейшей картине Гойи, которая так и называется «3 мая 1808 года в Мадриде». Следствие – ещё большее озлобление и ненависть по отношению к французам и стремительное расширение зоны восстания на всё новые регионы страны.

Гойя, 3 мая 1808 года в Мадриде

Дело могло поправить только одно – немедленное вмешательство своего, испанского монарха. Но тут большую ошибку – вообще одну из немногих своих по-настоящему значимых совершает сам Наполеон. Видимо Бонапарта просто достали абсолютно некомпетентные и бездарные короли отец и сын, которые продолжали вяло выяснять отношения, оба дрожали перед своим пленителем, оба были в целом довольно жалкими людьми – Карл в чуть большей, а Фердинанд – в несколько меньшей степени. И оба по своему масштабу совершенно не соответствовали тому, что заваривалось в их стране. В общем, как бы там ни было, но из двух вариантов как всегда оригинальный корсиканец не выбрал ни одного. И первый, и второй короли подписали бумагу об отречении от престола 6 мая 1808 года. А корона досталась старшему брату Наполеона – Жозефу, который 6 июня 1808 сделался повелителем Испании… на бумаге.

Король Испании Жозеф Бонапарт

Ни в 1808, ни позднее полноты власти в его руках не было. Судя по всему, Жозеф был довольно заурядным – но всё же потенциально куда более удачным монархом, чем его предшественники Бурбоны, он упразднил инквизицию, даже дал стране подобие конституции. Ни в каких явно идущих вразрез с интересами Испании действиях он тоже замечен не был. Вот только сами потенциальные подданные не желали его знать. Началась вторая по тяжести, после русской 1812 года, кампания Наполеона. А Испания в одночасье – естественно не та, что под Жозефом, а в реальности французскими генералами и маршалами, а та, что восстала, сделалась союзником Англии.

Здесь не место и не время говорить о Пиренейской войне 1808-1814 годов – это тема совершенно особая, масштабная, да к тому же я не собираюсь есть хлеб уважаемой леди Будниковой, которая, хотя и с ярко выраженным британским акцентом, блестяще повествует об этом в своих материалах для Сат-Сата. Нас интересует политика и только она.

Во-первых, нужно отметить, что подобный эквилибр во власти метрополии просто не мог не сказаться на колониях. Ещё в период до 1808 года они были во многом предоставлены сами себе – и в деле обороны против британцев, и во внутренних и экономических вопросах. После 1808 до того надёжно закупоренный Королевским флотом Владычицы морей океан был открыт – вот только сама Испания была совершенно “не в форме”, больше того, было вообще непонятно кто же является легитимной властью как для неё самой, так и для всех её владений по Земному шару. Именно 1808 год считается рубежным в истории антиколониального движения в Латинской Америке – почти во всех испанских колониях скоро во всю силу начнёт развиваться борьба за независимость.

Во-вторых, радикальная трансформация начинается в самой Испании. Итак, оба претендента на престол из своей династии – испанских Бурбонов – отец Карл IV и сын Фердинанд VII под давлением Наполеона отреклись от престола. Поставленный же им король Жозеф Бонапарт всеми в Испании воспринимался исключительно как креатура оккупантов. Большую роль в период Пиренейских войн в Испании играли англичане, но они не могли взять на себя управление государством. Кто же правил? 1808 год, восстание в Мадриде, а затем и по всей стране, стало моментом могучего пробуждения национального духа – наряду с эпохой величия времён Габсбургов, это время считается сейчас в Испании одной из самых славных страниц в своей истории. С давних времён на Пиренеях укоренилась сильная система местных региональных представительских властей – кортесов. Можно сказать, что Испания была одной из тех стран, где полнее и дольше всего функционировали институты, характерные для сословно-представительной монархии. На базе ряда подобных кортесов в 1810 году, 24 сентября были созваны новые общенациональные кортесы. Разумеется, ни о каких выборах в воюющей и в значительной мере оккупированной стране говорить не приходилось. Легитимность созданного органа с юридической точки зрения была сомнительной – но это с лихвой компенсировалось общим признанием практически всех сражающихся группировок партизан-герильяс.

20 февраля 1811 года Кортесы переместились в город Кадис, который и дал им название Кадисских Кортесов. В чём-то парадоксальным, а в чём-то и логичным образом, воюя с постреволюционной, прогрессивной Наполеоновской Францией, испанцы стремительно начали адаптировать и пересаживать на свою почву демократические новации. В октябре 1810 года в попытке удержать владения в Новом Свете был принят закон о правовом равенстве между испанцами и латиноамериканцами, почти тогда же установлена свобода слова и печати. В августе 1811 года издан закон об уничтожении сеньориальных прав и привилегий. В феврале 1813 года была упразднена инквизиция и приняты законы против религиозных орденов; кортесы приступили к конфискации и продаже церковных земель и отменили ряд налогов, которые шли в пользу церкви, ликвидировали цехи и гильдии и установили свободу торговли между метрополией и американскими колониями. В общем, сделано было многое – а апогеем, важнейшим решением Кортесов было принятие в 1812 году Конституции – одной из самых либеральных для своей эпохи. Конституция 1812 года установила конституционную монархию, где законодательная власть принадлежала кортесам и королю, исполнительная — только королю, и принцип народного суверенитета. Король приносил присягу конституции и не имел права распустить кортесы, либо отсрочить время их созыва. Кроме этого провозглашались всеобщее избирательное право для мужчин, свобода личности, неприкосновенность жилища, свобода печати и свобода предпринимательства. Вся сражающаяся с оккупантами Испания буквально кровью расписалась под этой самой новой Конституцией, Кортесы и их лидеры были чрезвычайно популярными.

«Принятие конституции 1812 года» кисти Сальвадора Виньегры

И Карл, и Фердинанд всё это время находились вне страны, участия в борьбе не принимали. Теоретически можно бы было сказать, что отец и сын пребывали в плену, вот только условия их жизни были, мягко говоря, не узническими. Например, Карл получил от французов во владение замок Компьень – одну из старых королевских резиденций французских Бурбонов. “Пленники” не предъявляли требований, не писали прокламаций, не налаживали тайных контактов – одним словом не делали ни черта. Война шестой коалиции, завершившаяся первым отречением Наполеона, окончилась в мае 1814 – и лишь незадолго до этого Фердинанд VII возвратился в страну, чтобы вновь воцариться в Мадриде. Почему именно он – ведь отец и сын отреклись под давлением Бонапарта оба? Видимо всё дело в было в том, что у младшего из испанских Бурбонов на 1808 год име