Письмо 14 15 января 1884 г. Адьяр, Мадрас

  Дорогой князь!

Поздравляю вас с Новым годом. Ваше доброе, милое письмо стало для меня лучшим поздравлением. Я — действительно аватара! Я думала, что вы на меня рассержены, и поэтому перестала писать. А для вас это тоже хороший урок: надо отправлять послания заказными письмами. Быть таким крупным русским политиком — и посылать простые, не заказные письма, если в них есть хоть капелька политических новостей! Разве вы не знаете, что за шельмы эти Булли[375], шустрые, как зайцы, и застенчивые, как кошки? Ваше письмо из Москвы до меня так и не дошло. Последнее письмо получила из Петербурга. Уверена, что то письмо скорее всего украли и прочли либо здесь, либо в Австрии. В Англии такого не делают. Короче говоря, здесь они сущие черти. Я жаловалась на почте, устроила большой шум, но они все отрицали и прикидывались невиновными. «Мы тут ни при чем, — говорят, — вините ваших соотечественников или австрийцев». Знаем мы их невинность — она сродни невинности этих розанчиков из Нантерра, не первой свежести.

Наследник престола, опасный соперник, русский князь, аватара Южной России, подозрительная личность и прочее — все это как-то сомнительно. Ваше письмо наверняка украли. Я им так и сказала, а они обиделись. Что же касается высланных вами денег, то тут уж вы обижаете наших теософов в Бомбее. Разве они могли украсть деньги, адресованные мне и канцелярии Теософского Общества!

Скорее всего, произошло следующее. 17 декабря 1882 года мы выехали из Бомбея, чтобы обосноваться в Мадрасе. Деньги прибыли, но служащие не стали утруждать себя поисками моей персоны: этих людей не интересуют русские аватары. Сотрудники почты либо забыли про меня, либо отправили деньги обратно в Лондон с пометкой «адресат выбыл». Но также возможно еще и то, что их украл ваш банк в Париже. Как иначе все это объяснить? Если даже нас не нашли, то все равно прошел уже целый год. Как же могло случиться, что они не выслали их вам обратно? Значит, они ограбили вас так же, как и меня. Мы собираемся обратиться с запросом в местную полицию и добиться правды. И вам, мой дорогой князь, тоже не мешало бы направить запросы в ваши банки в Париже и Лондоне. Вас, милый князь, всегда выслушают с уважением, ну а мы — маленькие, никому не известные люди, пусть даже в некотором роде аватары, — кто мы такие?

Теперь доложу вам о своих делах. Мой бедный дядюшка серьезно заболел. Вы не слышали об этом? Он сейчас в Одессе. Мы уже совсем было перестали надеяться на его выздоровление, но, слава Богу, теперь ему уже лучше. Все мы стареем, кроме вас. И зачем вам источник вечной юности, если ваше сердце молодо 14 часов из 24? Лишь на один час ваше сердце отягощается печалью, но поскольку она относится к прошлому, то это не страшно.

Подумайте о горестях других людей, милый князь, и проявите сочувствие. Внимательно прочтите то, что я приложила к этому письму, и вы увидите, как бедная женщина, мать шестерых детей (куда мне, жалкой грешнице, до нее), которая осталась добродетельной, мучается в этом жутком мире, голодая вместе со своими детьми. У вас есть возможность убедиться в том, к чему приводит безгрешная жизнь, исполненная самопожертвования и самоотречения.

 Милый князь, сжальтесь над этой несчастной сестрой. Не сердитесь на нее за резкость и достаточно грубый намек в вашу сторону; попытайтесь как добрый христианин понять всю безнадежность ее положения. Боже праведный! Она зарабатывает в месяц 38 рублей, и у нее нет даже 14 копеек на почтовую марку! У меня сердце кровью обливается, как подумаю о ней. Ради Христа, в которого вы веруете, помогите ей, дайте ей денег. У меня денег нет, но я посылаю ей две индийские шали, которые преподнесли мне махараджа Бенареса и махараджа Кашмира. Пусть она их продаст и деньги возьмет себе. Мне эти шали не нужны. Все равно я постоянно теряю свои вещи.

Взять, к примеру, мои письма из Индии «Из дебрей Индостана». Еще до того, как они были закончены, Катков[376] стал продавать их по два рубля за книгу. Сама я об этом ничего не знала, и, похоже, за эту книгу я не получу ни копейки. А то я могла бы отдать все деньги этой женщине. Вам это может показаться странным, но у меня нет ни гроша, ни одного пая[377]. В Штаб-квартире Общества никому не разрешается относиться к деньгам как к своей собственности — все вкладывается в общий фонд. Нас 37 человек, и мы круглосуточно трудимся в общине, и, пока не подсчитаны все приходы и расходы, никому не позволено тратить на себя ни единого пенни. Однако вам это вряд ли интересно.

Так что, милый князь, вы — моя единственная надежда в том, что касается помощи этой женщине. В конце концов, что вам стоит распорядиться, чтобы ей выплатили 600 рублей? На вашем месте я бы вообще раздала всю казну бедным, как я и поступаю со своими деньгами, когда они у меня бывают. Царь — и тот милостив. У меня просто сердце разрывается. И зачем я только на свет уродилась? Временами я ненавижу себя за это.

Но не стоит вас чересчур утомлять моими стенаниями Лазаря. Что поделаешь, если такова моя судьба? Вместе с этим письмом вы получите письмо от Веры. Следующее мое послание будет более бодрым. Сейчас мне не до веселья.

У нас неприятности. «Илберт-билль»[378] встал нам поперек горла, хуже горькой редьки. Празднование нашей восьмой годовщины прошло великолепно, об этом вы сможете прочесть в газетах. Прибыло 77 делегатов — по одному от каждого Теософского Общества, то есть от каждого нашего филиала: из Америки, Франции, Англии и со всех концов Индии.

У нас 123 общества по всему свету, и одно из самых мощных — английское. Три члена Королевского общества Англии являются братьями «Лондонской Ложи Теософского Общества». И при всем этом я остаюсь альфой и омегой нашего Общества. Я — его основа и уток. Как немец изобрел обезьяну, так я создала Общество. Я его вскормила, поставила на ноги, а теперь даже выучила плясать. Членов Общества все прибывает, как грибов после дождя; в одном только Лондоне их уже более трехсот.

В России Е.П. Блаватскую держат за дурочку, а на другом берегу океана ее ценят. Прочитайте приложение к январскому номеру «Theosophist». Посылаю вам вырезку из газеты, которая в этом ничего не смыслит. Умрем мы или нет, но Общество наше не погибнет. Надеюсь, это мое письмо никто не похитит и оно дойдет до вас и застанет в добром здравии, имеющим все, чего вы желаете себе от источника юности.

Пару слов обо мне самой. Честь имею сообщить вам, что у меня парализовало обе ноги и что вот уже два месяца меня возят из комнаты в комнату в инвалидной коляске. Если мне не станет лучше, то, значит, пришло время умирать. Без ног все же не очень-то удобно. Да защитит вас Парабрахман от подобной напасти!   До самой смерти преданная вам Е. Блаватская

Письмо 15 [16 февраля 1884 г.] Сихор Каттьявар

   Дорогой князь!

  Эврика! Интрига распутана и тайна раскрыта. Ваши деньги вот уже год лежат в сейфе одного бородатого банкира, представителя Национального банка Франции, или чего-то в этом роде, в Бомбее. Их получили, навели справки о моем адресе и, узнав, что я уехала из Бомбея, даже не удосужились известить ни меня, ни других людей. А вы, мой дорогой князь, вы уж меня простите, но вы совершили большую ошибку, не снабдив меня рекомендациями, поэтому, когда я приехала в Бомбей, то была вынуждена ходить по всем банкам, чтобы попытаться получить необходимую информацию. В конце концов я ее нашла и мне удалось-таки получить эти деньги.

Бремя вашей кармы отяготилось вследствие тех подозрений, которые вы выдвигали в отношении бедных теософов, но это уже мелочи. Извините, если я вас расстраиваю. Простите меня и за мое безрассудное письмо.

Я сейчас не дома, а в гостях у раджи Вадхвана — раджпутского князя, у которого есть своя армия из семнадцати солдат, вооруженных деревянными и картонными мечами и одетых в военную форму семнадцати различных видов. Раджа только что вернулся из-за границы, из Парижа, где он видел на картинах образцы русской военной формы, приобрел кое-какие из них и, возвратившись домой, сразу же вырядил в них своих престарелых слуг (думаю, это была форма уланов), за что был сурово наказан своим опекуном, государственным резидентом, который эту униформу конфисковал, организовал ее публичное сожжение и посадил раджу под арест. Теперь вот я скрашиваю его одиночество. Убежденный теософ, он в своем горе воззвал ко мне, и я примчалась. В порядке мести резиденту этот горячий молодой человек устроил мне пышный прием на своей собственной железнодорожной ветке, и всю дорогу я ехала «с развевающимися знаменами».

Когда я прибыла, меня приветствовал полковой оркестр, причем вместо «Боже, храни королеву» музыканты сыграли американскую песню «Янки Дудль», а на последней станции, где меня вышел встречать сам раджа со своими придворными, соорудили большую триумфальную арку, которую украшал подсвеченный сзади транспарант с надписью на русском языке: «Будьте счастливы»!!!

 Я чуть не лишилась чувств от неожиданности и от страха за бедного раджу. Он ведь поплатится за это. И все же доблестный раджпут просто великолепен. Он готов мстить англичанам «зуб за зуб». Юноша говорит: «Можете сколько угодно растаскивать мое царское наследство, но не препятствуйте моему самовыражению, иначе продам свое царство евреям, разобью корону о ваши головы и махну в Америку»! Мне очень трудно его урезонить.

А вот еще одна новость! Когда вы получите это письмо, я буду уже в Европе — наверное, где-нибудь в Швейцарии или Булони. Врач заявил мне, в точности, как и госпоже Курдюковой[379], что мне уже пора отправиться попить немецкой минеральной водички «в обществе лордов, графов, принцев и вообще людей благородного происхождения». Еще он добавил: «Если вы сейчас не отправитесь в Европу, то через три-четыре месяца отправитесь в нирвану». У меня не было ни малейшего желания ехать. Я хочу умереть в Индии. Но теософы подняли крик: я им нужна живой, а не мертвой, так что я еду. Они дали мне личного секретаря, одного музыканта с ситаром[380] (который обязан каждую ночь убаюкивать меня каким-нибудь ведическим гимном, а по утрам — будить величественным гимном рассвету), а также слугу-индийца.

  Отплываю 20 февраля[381] (сегодня 16-е) пароходом французской почтово-пассажирской компании — не желаю садиться на английский корабль. Терпеть не могу самодовольные и надменные лица британцев. Через три недели буду в Марселе; быть может, заеду в Ниццу, загляну к графине Кейтнесс (герцогине де Помар)[382]. Она является президентом парижского отделения нашего Общества — «Теософского Общества Востока и Запада». Оттуда уже поеду на тот курорт, куда меня направят. Напишу вам оттуда, если позволите. Если не хотите, можете не отвечать мне. На отпуск мне дали лишь четыре месяца. В июле я должна вернуться, так как примерно 11 августа в Калькутте состоится конгресс всех теософов Индии; кроме того, я должна побывать в Бирме. Король Тхибоу очень просит меня приехать и обещает преподнести в подарок белого слона.

Конечно, все это произойдет только в том случае, если я сумею дожить до зимы. Милый князь, чувствую я себя просто ужасно; все мышцы погрузились в спячку, как раки зимой, жизненная энергия иссякла, и поэтому нет никаких сил и мозги отупели; я просто разваливаюсь на куски! Врачи говорят (впрочем, все они — ослы), что я перенапрягла свой мозг. «Мозг переутомлен», — изрек один такой лондонский оракул. Да откуда же у меня мозг? Наверное, когда я умру и они захотят разрезать мое тело на части, выяснится, что я — как тот джентльмен, который пытался вышибить себе мозги, однако не преуспел в этом деле по той простой причине, что мозгов у него не было. Так и у меня никогда не было никаких мозгов, за исключением тех «корневильских корней», о которых я вам уже говорила.

Скорее всего, вам это не очень-то интересно, но было бы весьма недурно, если бы и вы смогли отправиться за границу и мы бы где-нибудь с вами встретились, и тогда бы вы смогли вколотить немного разума в голову сего индийского чуда. В письмах ведь всего не скажешь. Verba volant, scripta manent[383], как говорят мудрецы. Письма часто пропадают, и ваши тоже могут затеряться. На этом позвольте мне откланяться. Завтра уезжаю в Бомбей, и надо успеть собраться. О, я, несчастная, совсем как Вечный Жид. Помереть не дадут спокойно.

Да ниспошлет вам Господь... вот только чего?

Изнуренная, сбитая с толку и все же преданная вам до гроба Е. Блаватская