Баллада об отважном мореходе

Легенда бродит по миру,

 из рода в новый род,

О том, как ходит по морю

отважный мореход.

Карибское, Тасманово,

Японское моря

уже открыты наново

 ему благодаря.

И где-то в Порт-Антонио,

 водой окружена,

грустит о нем достойная

 красавица жена.

На пароходе рейсовом

 с потрепанной кормой,

на клипере, на крейсере

приходит он домой.

Торговые скитания

 вперед на много лет:

табак возить в Британию,

 машины – в Новый Свет.

Какие камни жаркие –

сапфир, агат, берилл, –

какие полушалки ей

 красивые дарил!

«Фольксваген» растаможенный,

порядочный доход, –

но вместе с ней не может жить

 отважный мореход.

 

Без страха и без жалобы

 умеют моряки

рубить на шаткой палубе

        акульи плавники,

глотать волну соленую,

 летя сквозь ураган, –

канаты просмоленные

 под стать таким рукам.

Манит вдали от гавани

 вожатых корабля

заросшая агавами

 и пальмами земля.

Израненные души

 мечтают о тепле –

но трудно им на суше

 и тяжко на земле.

 

Противно после плаванья,

 убравши паруса,

смотреть на ваши гавани,

 на ваши небеса,

на ваши баобабы

 под сеткою морщин,

на клубы, кебы, пабы,

на женщин и мужчин,

ползучее, туземное, --

 лишь я один, пижон,

как море Средиземное,

 землею окружен.

Туман в глаза бросается,

тошнит на берегу,

и жить с тобой, красавица,

я тоже не могу.

 

26 ноября 1999

 

* * *

       She lives on Love Street.

                   The Doors

 

Ее косы спелым дышали колосом,

и нектаром – платье. Она была

несравненна станом, лицом и голосом,

Как огонь стройна, и носила волосы

цвета белого воронова крыла.

 

Не пристала грязь к золотому кружеву,

к загорелым, детским ее рукам.

О, когда б я мог отыскать похожую –

но она подобна одним лишь бежевым,

на ветру смеющимся облакам.

 

Воплощенье счастья, любви и верности.

И гулять по лугу. И мять траву.

И порок навеки из сердца вытрясти –

но не может, не может такая вырасти

из того, чем я до сих пор живу.

 

7 декабря 1999

 

 

* * *

 

Не пеняй мне за ревность,

оправдаюсь вполне.

Даже ветхая древность

на моей стороне.

 

Хоть бояться другого

не пристало Отцу,

ревновал Иегова

к золотому тельцу.

 

Мы из праха и тлена.

Нечестивую плоть

до седьмого колена

поражает Господь.

 

И того лишь спасает,

кто в Господней руке.

Это в книге Исайи

видно в каждой строке.

 

Все евреи, арабы

себе ставят на вид:

выживает лишь слабый,

кто Его не гневит,

 

соблюдает субботы,

не читает Рембо

и не ищет свободы,

потому что слабо.

 

4 января 2000

 

 

* * *

 

Тебе нравится заката радужный узор.

Тебе нравится токката си бемоль мажор.

Изумрудная камея, ветхая скамья

тебя трогают сильнее, чем любовь моя.

 

С изумленною душою, личиком бела, --

о, когда бы ты чужою для меня была!

Все, что есть, одним ударом рушишь на куски

со своим великим даром видеть пустяки.

 

Восхищают спозаранку милое дитя

листья с матовой изнанкой, по ветру летя,

черный камень парапета по пути домой,

строки Гоголя и Фета и себя самой.

 

Хорошо пройтись по лугу, лучше босиком.

Вот стою я, бедолага, рядом с васильком.

Желтый, белый, синий, красный, -- вот твоя семья.

Слепота бывает разной, милая моя.

 

8 января 2000

 

 

* * *

 

Сбылась мечта: приехал принц на лошади,

пришел фрегат об алых парусах.

Народ с утра толкается на площади

с неверием и завистью в глазах.

 

О Золушка, девица-бесприданница,

сестрицы искусали локотки.

Из них любая здесь навек останется,

а принц пришел просить твоей руки.

 

Красавица, о, сколько же ты вынесла,

с тоскою, со слезами и мольбой,

за то, чтоб нынче крылья ясна финиста

вдруг зашумели прямо над тобой!

 

И ты уедешь – юною, красивою,

ты, падчерица, младшая сестра,

взмахнувши на прощанье конской гривою –

и завтра будет лучше, чем вчера.

 

Тебя любили гуси, осокори,

акации, собаки и жуки,

и вот – чужак увозит за три моря.

Для них, увы, все принцы – чужаки.

 

Тебя любили нежно, беззаветно

две кошки, козы, ржавая пила,

и голуби, и мальчик незаметный –

простой пастух из вашего села.

 

Ты помнишь, как носила кости бобику,

как юноша пил мед из уст твоих?

Ты помнишь, но теперь все это – побоку,

и Боливар не выдержит троих.

 

Вот – листопад, полей осенних золото,

забор, часовня, старая ветла, –

и едет мимо царственная Золушка,

не глядя на все то, что предала.

21 февраля 2000

 

* * *

 

Любовь, морока, исчадье ада –

уйди до срока! Тебя не надо!

Еще мне долго ль бродить по свету,

слезу роняя на ветер лета

и исполняя твои заветы,

где так жестоко ты шепчешь, лгунья,

про свет с востока, про весть благую,

целуют в щеку – подставь другую…

 

7 марта 2000

Из стихов, не вставленных автором в канонический текст «КОРАБЛЯ ТРАВЫ»

НЕВЕСТА

 

Не весталка, тем паче не Веста,

ты встречалась со мной при луне.

А теперь ты чужая невеста

и прощаться приходишь ко мне.

 

Твой жених целовал тебе руки

нынче утром, и думает он,

что ты впрямь узнаешь у подруги

подвенечного платья фасон.

 

Мне давно уже не интересны

твой загар и разлеты бровей.

Все в тебе мне постыло и пресно,

кроме будущей свадьбы твоей.

 

Так, читатель, и нечего охать,

этот способ довольно остер,

чтоб подстегивать вялую похоть,

подливать керосину в костер.

 

Не грусти. Здесь морали не место.

И забудем давай о плохом.

Я и сам женихом был, невеста,

я успел побывать женихом.

 

Все мы булки единого теста,

и усыпаны маком греха.

За кого ты выходишь, невеста?

Непохоже, чтоб за жениха.

 

Я страшнее картины не видел:

равнодушье, усталая месть,

но не тем, кто и вправду обидел,

а тому, кто в наличии есть.

 

Похотливой, тупой обезьяне

не приснится такое меню.

До свиданья. Мы будем друзьями.

А потом я ему позвоню.

ОСТРОВ, ПОЛНЫЙ ЗВУКОВ

 (март – август 2000)

 

ХОЗЯЙКА ЛЮБОВЬ

 

Хозяйка любовь, хлопотавшая было в кухне,

резавшая морковь, квасившая капусту,

чистившая картошку и лук на завтрак,

делавшая котлеты и борщ на ужин!