ГАЛЕРЕЯ (октябрь 1997 – июнь 1998)

 

ДВА ВОПРОСА

 

         1

А ко мне приходят такие мысли:

будто все, что было со мной, -- лишь ясли,

лишь детсад души, приглядеться если,

по сравненью с тем, что случится после.

 

Утопиться, что ли, в холодной Висле...

 

           2     

Может быть, земля – это лишь землянка,

из суглинка наспех срытая лунка.

И когда мы в ней отлежимся, Ленка, --

нам другую жизнь распахнет заслонка.

 

А иначе к чему эта вся волынка?!

 

 

* * *

 

Еще нет ничего. Только кружится шар.

   Еще мертво вокруг.

Еще нет ни намека на звонкий пожар,

   на пылающий звук.

 

Но уже -- приглядись -- засверкали глаза,

   уже дрожь по струне,

уже искра упала, и втайне лоза

   поплелась по стене.

 

А потом -- запылает древесная плоть,

   заплетемся и мы

виноградными лозами, песнями вплоть

   до грядущей зимы.

 

Но тогда -- не печалься и писем не рви,

   не гляди ей вослед,

ибо самое лучшее время в любви -

   то, когда ее нет.

 

 

          ЛИТЕРАТУРА УПАДКА

                    

Ты из тех дам, кто пешкой берет ферзя.

Между орлом и решкой моя стезя.

 

Ты была в ней зигзагом; среди лугов

трепетным миннезангом цвела любовь.

 

Бежевым летом, под звуки шмелей и арф,

ты была вся как билеты в Большой театр.

 

Все, все предметы казались моей любви

карими, как загар, как глаза твои.

 

Я говорил, из света на свет скользя:

"Литература расцвета моя стезя!"

 

...Если кого и виню -- так а вам на что?

Скоро полгода дню, когда все прошло.

 

Нет мне расчета ждать от тебя ничьей.

Литература течет, как вода в ручье,

 

лезут, как скороходы, из лебед

чертополохи, всходы моей беды.

 

Нет. И не явится агнец меня спасать.

Если б я знал твой адрес и смел писать -

 

почта б разбогатела... Смотри, судья,

как покидает тело душа моя.

 

Вспуганной куропаткой; вернуть -- нельзя.

Литература упадка моя стезя.

 

  13 декабря

 

                            

                       * * *

 

Вот, пейзаж нам задан: домик, мезонин.

Запах -- то ли ладан, то ли вазелин.

Здесь живут две женщины, странная семья:

память о прошедшем и любовь моя.

Горечь и красу мирка делят на двоих.

Память бродит в сумерках в комнатах своих,

как аббат у Чосера, с каменным лицом,

там, где ты расчесывала волосы с концов,

собирала листья в пламенный букет,

улыбалась, чистя каменный паркет,

завивала волосы с печкой визави,

пела звонким голосом о своей любви,

где полвека минуло, как четыре дня.

Там, где ты покинула навсегда меня.

А любовь все кружится в платьице из роз,

осушая лужицу памятиных слез,

приставляя лесенку к чердаку зимой,

напевая песенку о себе самой.

 

2 мая 1998

                 

                    ПРИТЧА

 

Вот тебе, милая, притча почти библейская.

Город был -- Кана, кажется, Галилейская.

Свадьба. И не хватило вина, как солдатам -- пороху.

Но, шесть сосудов водою наполнив доверху,

слугам сказал Иисус: "Понесите, хватит им!" -

и появилось вино на нарядной скатерти.

И, пригубив напиток, в стекле играющий,

поворотясь к жениху, закричал незнающий:

"Что ты, жених? Или гости твои непрошены?

Что ж ты -- сперва плохое, потом хорошее?"

 

После же, на кресте, у порога смертного,

глас Его умолкал, и заря померкнула.

И, надрывая душу, взахлеб, мучительно

ученики оплакивали Учителя.

"Господи, как вино Твое было сладостно!

С миром сравнить его, с медом, с левкоем,

 с ладаном!

Как оно было легко -- с облаков, из рая ли -

как оно ранило души сынов Израиля!

Что с нами будет дальше? Почто мы брошены?

Что ж Ты теперь -- плохое после хорошего?.."

 

Милая, знаешь ли, как я тебя оплакивал,

как я в плохое вино свою плоть обмакивал?

Пока ты была со мною -- русалка, фея ли --

я был богат, как Иосиф Аримафеянин.

Что мне теперь богатство -- в юдоли бредовой?

Разве купить плащаницу любови преданной...

"Господи, -- я шепчу, и летит стаканами

прямо в лицо мне, потоками, океанами

снежное, ледяное, гнилое крошево. -

Что ж Ты теперь -- плохое после хорошего.

 

14 марта 1998

 

                    

                     ВОЛНА

 

Это море. Туапсе, Керчь или Тамань.

На прибрежной полосе -- солнце ли, туман...

И, как чья-нибудь рука, весь пустынный пляж

одевают облака в темный камуфляж.

За поверхностью рябой -- точка-альбатрос,

и гудит сплошной прибой у песчаных кос.

Свежий, сильный, полный бриз, волны опьяня,

вихрем белых пенных брызг захлестнет меня!

Невидимкою луна, и ее расчет,

что зеленая волна с ног меня собьет.

Море, встань сплошной стеной, строй валы и рвы,

окати меня волной с ног до головы!

Та, что морю отдана серебром ручья,

белопенная волна -- это жизнь моя.

Утоли земную боль, море постели.

На губах моих -- лишь соль. Это соль земли.

Через версты пустоты, через годы, впредь

долго-долго будешь ты в раковине петь.

Голубая до зари, синяя в тени,

все, что хочешь, забери, но звени, звени!

 

Моя милая, сейчас, с морем наравне,

с теплым ветром обручась, ты поешь во мне.

Все в тебе поет, звеня, у тяжелых скал.

Отразила ты меня в тысяче зеркал,

глубина твоя без дна, на исходе дня

твое тело как волна захлестнет меня!

Растопи меня как лед, накати, отхлынь!

Сладкой ты была как мед, горькой как полынь,

через смех, унынье, плач, в Тартаре, в раю

ты волной несешься вскачь через жизнь мою.

Ты, подобная волне с мокрой головой,

ты, поющая во мне звонкой тетивой, -

говори же, говори, полно, не тяни!

Все, что хочешь, забери, но звени,

                                            звени.

 

8 апреля 1998

                         АВГУСТ

 

Помнишь, бывший ангел мой, берег речки –

                                        мелкой, скромной,

у которой за спиной полыхал закат огромный?

Там мы были влюблены. Август был, кончалось лето.

Через десять лет войны я ль могу забыть все это?

Как, прищурясь на восток, подперев бока руками,

невысокий городок окружал нас облаками,

и как в солнечных глазах золотились все кувшинки,

и как в милых волосах заблудились две пушинки.

Вечер лета за окном. Как мечталось, пилось, пелось!

Этим розовым вином напоить весь мир хотелось!

 

Солнце, август. Та пора, когда лето на исходе,

и резвится детвора, краткой радуясь свободе,

но уже, как рыбаки, над рекою цвета меда

простирают пауки тонкорунные тенета.

Мы вдвоем, и мы юны, и везде, везде мы дома!

Через десять лет войны все я вижу по-другому.

Так сгущается закат над рекою, как над морем,

и не ведают пока о грядущем нашем горе

ни кувшинки, ни трава, -- но уже уходит лето,

и лишь вещая листва по ночам шумит об этом.

 

Помнишь, милая моя, берег скромной речки этой,

вниз стекавшей в три ручья, становясь подземной Летой,

забывая прежний пыл, летний блеск -- согласно правил.

Так ли я тебя любил, а потом навек оставил,

так ли, царственно легки, не нужны мы больше свету...

Это все -- изгиб реки, воскресенье, солнце, лето,

листья, травы, облака, что тиранят нас, нахлынув,

запах лета, молока, запах горечи полынной -

это все волнует кровь, будоражит, колобродит

и, как первая любовь, оставляет и уходит.

 

Апрель 1998   

 

    ЭЛЕГИЯ

 

Моя милая, потому ли,

что две тени на потолке,

что созвездья все потонули

в лунном бежевом молоке,

излитом из ее фаянса

и стекающем по трубе,

я никак не могу приняться

за элегию о тебе.

 

Если так сохранить возможно

счастье бархатное мое,

твои кудри оттенка сложного,

твои руки нежнее нежного,

твое тело вкуса пирожного -

мне бы век не писать ее!

 

Вот за этой дверью скрипучей,

что давно бы смазать пора,

сколько раз ночевала тучка

на груди моей до утра!

В час восхода я, как Овидий,

проклинал Аврору, и ты -

ты зажмуривалась, увидев

на окошке ее персты.

 

И сегодня, когда за шторой

одинокий тлеет восход,

я гуляю по коридору,

вспоминая об эту пору

наши встречи, после которых

я облизывался, как кот.

 

Так впусти же меня в окошко!

Выдвигающийся засов

распугает окрестных кошек,

перебудит окрестных псов.

Нам не нужен ни лай, ни скрежет,

и на что нам эти коты?

(А как только заря забрезжит,

я исчезну до темноты.)

 

Не снимая белых подвязок,

ты падешь в обьятья мои,

воздух в комнате станет вязок,

и тогда, не жалея связок,

запоют на ближайших вязах

восхищенные соловьи...

 

29 июня 1998

 

 

             * * *

 

Вот дом, который хотят поджечь.

Хозяин ли влез в долги,

в соседях напротив взыграла желчь,

но есть у него враги.

 

Еще и замысел их нетверд

и не скреплен нигде,

еще только вилами пишет черт

судьбу его на воде,

 

Еще не сделана их игра,

все может пойти на слом,

но первая крыса сбежала вчера

в гостиницу за углом.

 

Уже нетверды его косяки,

и двери скрипят не так,

и мнится, как алые языки

его обращают в шлак.

 

Уже ненадежны его венцы,

и крыша скрипит уже,

и суетятся его жильцы

с кошками на душе.

 

Как алый парус, как алый мак,

безумным, адским огнем

он каждый вечер пылает так,

что ночью светло как днем.

 

О Поджигатель, зачем тебе

тратить спички и пыл?

Пусть ветер гуляет в его трубе,

и пусть он стоит как был.