Глава VIII. Осенняя горечь Моонзунда

 

После захвата Риги германское командование решило взять под котроль Рижский залив и уничтожить находившиеся там русские морские силы.

Если верить начальнику штаба корпуса, захватившего архипелаг, полковнику фон Чишвицу, который в своей книге признал, что «настоятельной необходимости занятия островов не было, и их роль для последующих операций была ничтожна», то в этой операции не было никакого смысла.

Стратегическое положение германской армии или флота в результате захвата архипелага не улучшилось.

Вести какие-то широкие операции на востоке германская армия была уже не в состоянии.

Тем не менее, кайзер отдал приказ:

«Для господства в Рижском заливе и обеспечения фланга восточного фронта надлежит совместным ударом сухопутных и морских сил овладеть островами Эзель и Моон и запереть для неприятельских сил Большой Зунд».

И причины для этого были.

Осенью 1917 года вспыхнуло восстание на кораблях германского военно-морского флота, находившихся на стоянке в главной базе флота, — в Вильгельмсгафене.

Дело дошло до того, что на некоторых кораблях восставшие матросы расстреляли и выбросили за борт наиболее ненавистных им офицеров.

Примерно в это же время начали стачку и голодовку экипажи двух крупных боевых кораблей: «Принца-регента Луитпольда» и «Пиллау».

После окончания стачки 400 восставших матросов демонстративно покинули свои корабли.

Наказание последовало незамедлительно.

По приговорам военно-полевого суда многие матросы были расстреляны, многие заточены в тюрьмы.

О том, насколько германское командование было обеспокоено революционными выступлениями на флоте, можно судить по высказываниям генерала Людендорфа.

«Длительный период покоя, — писал, — благоприятствовали распространению в нем революционных идей».

Германское командование было заинтересовано в том, чтобы крупной активной операцией отвлечь матросов и солдат от революционной борьбы.

Вполне возможно, что эта операция явилась своеобразным отвлекающим маневром немецкого Генерального штаба от геноссе Ленина, который в эти дни лихорадочно готовил вооруженное выступление.

Все эти причины и привели к тому, что с 29 сентября по 6 октября 1917 года немцы провели комбинированную операцию военно-морского флота и сухопутных сил под общим названием «Альбион».

Для захвата Моонзундского архипелага немцы выделили Морской отряд особого назначения, состоящий из 300 кораблей различных классов (в том числе 10 линкоров) под командованием вице-адмирала Шмидта.

Для высадки десанта на Моонзундских островах, закрывавших вход в Рижский залив, был предназначен 23-й резервный корпус генерала фон Катена (25 тыс. чел.)

Рижский залив защищали 116 кораблей и вспомогательных судов (в том числе 2 линкора) под командованием контр-адмирала Бахирева.

Русский гарнизон островов насчитывал 12 тысяч человек.

 

Рано утром 4 октября 1917 года капитан находившегося в дозоре эсминца «Деятельный» по радио известил вице-адмирала М. К. Бахирева о том, что противник направляется к рейду Куйваст.

В ответ поступил приказ принять бой.

Подняв флаг, моряки крейсера «Баян» повели корабль в наступление.

Следом выдвинулись тяжелые линкоры «Слава» и «Гражданин».

Судно, на котором находился немецкий вице-адмирал Бенке, вместе с другими линейными кораблями укрылось за полосой минного заграждения.

Впереди было решено выставить тральщики, которые при пятикратном превосходстве должны были сломить оборону линкора «Слава».

Экипаж линкора «Слава» начал интенсивный обстрел, и немецким тральщикам пришлось взять курс на восточный фарватер, оставив попытки обойти русский флот с запада.

Закрепившись в новой позиции, немецкий тральщик «Кенинг» вновь открыл огонь по «Славе», а «Кронпринц Вильгельм» — по «Гражданину».

Десятикратное превосходство противника заставило русские корабли начать отступление на север.

«Слава» успела произвести всего 11 выстрелов, когда из строя вышли механизмы орудий, находившихся на носовой башне.

За последующие полчаса корабль получил семь пробоин.

«Слава» дала течь и накренилась на левый борт. Для выравнивания судна экипажу пришлось затопить коридоры правого борта.

Два следующих снаряда противника вызвали пожары на батарейной палубе.

Огонь потушила аварийная группа под руководством старшего офицера, капитана 2-го ранга Л. М. Галлера. Помощь пострадавшим оказывал, пренебрегая собственным ранением, младший врач И. Лепик.

Некоторые из молодых матросов поддались панике, однако командиру «Славы», капитану 1-го ранга В. Г. Антонову, удалось быстро восстановить порядок на судне.

Но ненадолго, поскольку получила восемь попаданий.

Линкор стал крениться от воды, хлынувшей в пробоины. Темне менее, артеллеристы сумели дать последний залп и попали в головной дредноут, где возник сильный пожар.

Немцы прекратили стрельбу, а корабли Бахирева, воспользовавшись замешательством противника, покинули зону досягаемости орудий «Кронпринца» и «Кенига».

Кайзеровский флот не отважился на преследование.

Из-за резко увеличенной осадки «Слава» уже не могла пройти через Моонзунд.

Единственным правильным решением в такой ситуации было взорвать корабль у входа в узкий канал.

Таким образом, осевший на дно корабль превращался в непреодолимую подводную преграду.

Но в самый последний момент адмирал направил к «Славе» миноноски, чтобы спасти ее экипаж.

Ни судовой комитет, ни офицеры уже не имели власти над людьми.

Последними минутами корабля управляла паника.

«Матросы, — вспоминал М. К. Бахирев, — бросались в беспорядке на миноносцы.

Командир пытался хотя бы задержать машинную команду, чтобы поставить судно точно в канал, но все, кроме офицеров, покинули свои посты, комитет не смог или не пытался собрать машинистов.

Поэтому линкор сел на мель раньше, чем вошел в канал…

Раненых из операционных мест выносили только врачи и офицеры».

«Да, поднялась паника, — писал по этому поводу морской министр Д. Н. Вердеревский. — Поэтому Керенский просил не оглашать фактов для газет».

Для подстраховки вслед за «Славой» затопили еще четыре транспорта.

Теперь пути в Финский залив для врага не стало.

 

12 октября 1917 года немецкий флот подошел к острову Сааремаа и, подавив огнем русские батареи, начал высадку десанта.

131-й пехотный полк практически без сопротивления высадился в бухте, и вскоре его авангарды без боя захватили обе русские батареи вместе с личным составом.

При подходе к берегу, линкор «Байерн» и линейный корабль «Гроссер Кюрфюрст» подорвались на минах, получив легкие повреждения.

Затем на Кассарский плес проникли германский миноносец и 3 тральщика, попавшие огонь русских эсминцев «Генерал Кондратенко» и «Пограничник».

Немцы поспешно отступили под прикрытие «Эмдена», бронепалубного крейсера, получившего известность благодаря успешным рейдерским действиям против торгового судоходства и военных кораблей союзников в Индийском океане.

Германские эсминцы под прикрытием дымовых завес и огня «Эмдена» вскоре вышли из узкостей и атаковали «Грозящий» на дистанции от 65 до 40 кабельтовых против 4-х орудий канонерской лодки они имели 15.

Отступая, русские корабли, к которым присоединился эсминец «Разящий», вели огонь только из кормовых орудий.

Несмотря на частую перемену курсов, «Грозящий» на 52-й минуте боя получил первое попадание 105-мм снарядом, а потом еще два.

В 17 часов 30 минут к месту боя подошел эсминец «Десна» под флагом контр-адмирала Г. К. Старка.

Развернувшись бортом на узком фарватере, «Десна» двумя залпами отогнала из Малого Зунда миноносец Розенберга и с дистанции 64 кабельтова перенесла огонь на головные эсминцы противника, сразу добившись накрытия.

Встретив неожиданное для него решительное противодействие русских, коммодор Гейнрих отвел свои корабли с Кассарского плеса и запросил подкреплений.

14 октября линейный корабль «Кайзер» серьезно повредил русский эсминец «Гром».

В ходе боя оставшися один на тонущем эсминце старшина Федор Самончук выпустил торпеду в неприятельский миноносец, затем зажег факел и бросил его в пороховой погреб.

Эсминец мгновенно затону, но вместе с ним пошёл ко дну и подбитый немецкий корабль.

Но самым удивительным во всей этой истории было даже не беспримерное мужество Самончука, а то, что он остался в живых.

Правда, узнали об этом только через 37 лет.

В Соэлозунде германский флот потерял 4 эсминца, один из которых сел на мель, а три других вышли из строя, коснувшись винтами грунта.

Русский корабль «Победитель» третьим залпом накрыл германский эсминец «G-103» и и заставил его выйти из боя.

Вскоре в бой вступили «Храбрый» и «Гром», на которых противник сосредоточил огонь с дистанции не более 40 кабельтовых.

В «Гром» начались попадания, вызвавшие пожар на рострах и повреждения орудий, после чего эсминец затонул.

Русские корабли отошли к Моонзунду, где встретились с прибывшими на поддержку восемью эсминцами под флагом начальника Минной дивизии.

Г. К. Старк ограничился обстрелом противника с предельных дистанций.

Гейнрих, в свою очередь, отступил в Соэлозунд, оставив в Малом Зунде миноносцы Розенберга.

В Ирбенском проливе, где отряд контр-адмирала Гопмана начал подготовку к прорыву в залив главных сил своего флота, батарея Цереля открыла огонь по германским тральщикам.

Имея всего три крейсера с 150-мм орудиями, Гопман не мог устоять против обстрела тяжелой батареи.

Ему на помощь прибыли 3 дредноута, которые вступили в бой с батареей Цереля, отвечавшей из двух орудий (против 30 германских).

15 октября германский эсминец «В-98» подорвался на мине.

Пытаясь обойти заграждение, «В-110» и «В-112» выскочили на мель, при этом последний получил серьезные повреждения и вышел из строя.

В Ирбенском проливе русскую батарею обстреляли два дредноута, но большинство их снарядов ложились на дистанции 1000 метров от орудий.

Командир батареи лейтенант Бартенев в ответ произвел несколько залпов, но судьбу Цереля решило приближение германских войск с суши.

Большинство личного состава батареи бросили орудия, подорвать их не удалось.

 

16 октября произошёл морской бой в проливе Моонзунд.

Немецкие тральщики завершили расчистку фарватера в Рижском заливе, куда вошли линкоры «Кёниг» и «Кронпринц Вильгельм», легкие крейсера «Колберг», «Страсбург» и «Аугсбург» в охранении двух полу-флотилий эсминцев.

Командовал прорывом вице-адмирал Бенке, получивший подробную информацию о минных заграждениях у южного входа в Моонзунд.

День завершился отводом русской эскадры.

17 октября бой продолжился на рейде Куйваст. Русские корабли открыли интенсивную стрельбу по тральщикам, от которой они временами скрывались за стеной всплесков.

Чтобы укрыться от огня русской корабельной артиллерии, немецкие корабли ставили дымовые завесы.

В ходе боя у броненосца «Слава» из-за неисправности шестерней подачи вышли из строя орудия носовой башни главного калибра (башней командовал лейтенант Григорий Карпенко) и командир корабля, капитан первого ранга Антонов, принял решение развернуть корабль кормой вперед, чтобы ввести в бой орудия кормовой башни главного калибра.

В 12 часов 25 минут броненосец «Слава» получил три попадания ниже ватерлинии, осадка увеличилась и появился крен на левый борт.

Каперанг Антонов приказал открыть кингстоны и затопить коридоры правого борта, в результате чего крен уменьшился, но осадка корабля увеличилась ещё больше.

Из-за серьезных повреждений «Слава» приобрела большую осадку, исключающую её проход фарватером Моонзунда.

Начальник Морских сил Рижского залива, принимая решение отступить на север, приказал взорвать «Славу», затопив ее на фарватере в качестве заграждения, и направил эсминцы для снятия экипажа.

Русская эскадра ушла на север.

Немецкий флот не смог её преследовать.

18 октября немцы овладели островом Моон, 20 захватили остров Даго.

Большинство немецких потерь было вызвано подрывом на морских минах, что оказалось нехарактерным для русского флота.

Но в сражении на море германский флот встретил упорное сопротивление русских моряков и понес крупные потери (потоплено 16 кораблей, повреждено 16 кораблей, в том числе 3 линкора).

Русские потеряли геройски сражавшиеся линкор «Слава» и эсминец «Гром».

Нельзя не сказать и о том, что с воинской дисциплиной во время Моонзундского сражения на кораблях с ней было неважно.

Так, матросский комитет минного заградителя «Припять» еще 12 октября принял решение отказаться от выполнения приказа командующего выйти в море для постановки мин в одном из проливов архипелага.

Передумали на «Припяти» только спустя двое суток. 17–18 октября адмирал Бахирев вновь встретил неповиновение. На этот раз отказались идти в бой экипажи нескольких эсминцев.

На суше было еще хуже.

Островные гарнизоны уже не думали сопротивляться, несмотря на то, что подошли ощутимые подкрепления. Были и исключения.

Героически сражался на острове Моон Ревельский морской батальон смерти, созданный летом 1917 год.

Из 650 человек личного состава на большую землю вывезли только 150.

Остальные или погибли или пропали без вести. Моон был сдан 18 октября, два дня спустя пал остров Даго.

Сражение за Моонзундский архипелаг стало последней крупной боевой операцией на российском фронте.

В ней русский флот защитил честь вооруженных сил России и достойно завершил их участие в Первой мировой войне.

Несмотря на большое превосходство в силах, немцы не смогли уничтожить корабли Балтийского флота, которые организованно отошли в Финский залив, преградив германской эскадре путь к Петрограду.

Но в то же время Моонзундское сражение победным для русской армии и флота никак не назовешь.

Тактический успех сопутствовал немцам.

Другое дело, что развивать его они не стали. Не смогли или не захотели — это отдельный вопрос.

Тем не менее, программу-минимум германцы выполнили.

Залив, архипелаг и проливы оказались в их руках, что позволило им начать захват эстонского побережья.

Германцы получили возможность беспрепятственно осуществлять перевозки из Швеции, но эта возможность добыта ими дорогой ценой.

 

Глава IX. Пациент скорее мертв…

 

Да, отдельные герои, вроде старшины Самочука, еще творили на фронте чудеса.

Но это было уже исключением, и исключением очень редким.

Совсем еще недавно относительно здоровый армейский организм был уже неизлечимо болен.

И если бы к этому самому уже дышавшему на ладан пациенту пригласили бы врачей из известной сказки, то они поставили бы неутешительный диагноз: пацинет скорее мертв, чем жив…

Ничего другого не могло и быть, так как горе-премьер Керенский добивал амрию с помощью специально им для этого подобранных людей.

После корниловского выступления во главе военного министерства Керенский поставил произведенного им в генералы А. И. Верховского, а во главе морского — адмирала Д. Н. Вердеревского, который только что был освобожден из-под следствия по обвинению в неисполнении приказа Временного правительства под влиянием флотского комитета.

Главной причиной, которая послужила к выдвижению этих лиц, была их удивительная приспособляемость к господствующим советским настроениям, постепенно переходившая в чистую демагогию.

Любопытную характеристику обоим дал сам Керенский.

Вердеревский, по его мнению, был умный и очень дипломатичный человек, который ради ограждения от дальнейшего поношения, может быть даже истребления, морских офицеров стал «исключительным оппортунистом».

Верховский, считал Керенский, «был не только не способен овладеть положением, но даже понять его».

Он был выдвинут политическими игроками слева и быстро поплыл «без руля и без ветрил» прямо навстречу катастрофе.

Верховский ввел в свою деятельность «комический элемент».

К этому определению можно добавить еще легкую возбуждаемость на почве пристрастия к наркотикам и легкой истерии.

В нужное время Верховский резко выступил против Корнилова, и это обстоятельство сыграло по признанию Керенского решающую роль.

«Принимая во внимание колеблющееся поведение во время корниловского выступления всех других желаемых кандидатов, — говорил он, — мне буквально не из кого было выбирать, а, между тем, с обеих сторон — правой и левой — проявилось внезапное желание видеть на посту военного министра — военного человека…»

При таких условиях ничто не могло изменить трагической судьбы русской армии.

Изложив немедленно после своего назначения Исполнительному комитету свою программу, заслужившую его одобрение, военный министр приступил к работе.

Она носила необыкновенно сумбурный характер, не оставившей после себя никакого индивидуального следа и как будто заключавшейся исключительно в том, чтобы излагать грамотным военным языком безграмотные по смыслу упражнения в военной области.

Реформы начались с очередного изгнания лиц командного состава.

В течение месяца было уволено «за контрреволюцию» 20 высших чинов командования и много других войсковых начальников.

Они были заменены лицами, имевшими, по определению Верховского, в своем активе «политическую честность, твердость поведения в корниловском деле и контакт с армейскими организациями».

В каком-то удивительном даже для него ослеплении Керенский в конце октября заявил «Совету республики» о необыкновенных результатах этого механического отсеивания:

— Я счастлив заявить, что в настоящее время ни на одном фронте, ни в одной армии вы не найдете руководителей которые были бы против той системы управления армией, которую я проводил в течение четырех месяцев!

Судя по всему, этва система заключалась не в умении офицеров и генералов воевать, а безропотно слушать ту чушь, которую нес Керенский и во всем соглашаться с ним.

Верховский, продолжавший эволюционировать в сторону большевизма, счел нужным обратить внимание армейских организаций на одну характерную черту армейского быта.

— И сейчас, при новом режиме, — сказал он, — появились генералы, и даже в очень высоких чинах, которые определенно поняли, куда ветер дует, и как нужно вести свою линию…

Что же касается заявления Керенского относительно того, что в армии уже не было «руководителей которые были бы против его системы управления армией», то это, конечно, было преувеличением.

Да, в результате деятельности Керенского обезличенных начальников, сведенных на степень технических советников, в армии хватало.

И одним из самых ярким представителем этих самых «советников» был столь любимый Керенским генерал Черемисов.

Но помимо него были в армии и такие военачальники, как генерал Н. Н. Духонин, между нравственным обликом которого и того же Черемисова лежала непроходимая пропасть.

Другое дело, что в силу проводимой Керенским политики нетерпимости, они примирились внешне с военной политикой правительства.

Но в душе они по-прежнему считали эту политику гибельной и ненавидели творцов ее.

 

Да и что они могли сделать?

После подавления корниловского мятежа любая критика в адрес Керенского и правительства воспринималась как попытка нового восстания, и офицеров безжалостно изгоняли с военной службы.

И надо им отдать должное.

Стиснув зубы, в бессильной ярости они терпели выходки безмозглых политиков, понимая, что именно на них еще хоть как-то держалась армия.

Вопрос о революционных организациях оставался в прежнем, если не в худшем положении.

Накануне своего удаления от должности, 30 сентября, Савинков успел выпустить приказ, с изложением общих оснований реорганизации этих институтов, в редакции, отвергнутой в свое время Корниловым.

Власть комиссаров была усилена.

Более того, им были предоставлены прокурорские обязанности в отношении войсковых организаций в смысле наблюдения за деятельности последних, надзор за печатью и устной агитацией и регламентирование права собраний в армии.

Вместе с тем на комиссаров возложено было наблюдение за командным составом армии, аттестация лиц «достойных выдвижения» и возбуждение вопроса об удалении начальников, «не соответствующих занимаемой ими должности».

Тягость положения командного состава усугублялась тем, что приказ не предусматривал границ комиссарского усмотрения (политика, служба, военное дело, общая преступность?) и не определял точно решающей инстанции.

Войсковым комитетам, наряду с руководством общественной и политической жизнью войск, предоставлялся контроль над органами снабжения и надзор за командным составом и аттестации его путем сбора «материалов о несоответствии данного начальника в занимаемой им должности».

Революционный сыск, возведенный в систему и оставивший далеко позади черные списки Сухомлиновско-Мясоедовского периода, повис тяжелым камнем над головами начальников, парализуя деятельность даже крайних оппортунистов.

Официальное лицемерие продолжало возносить армейские революционные организации, как важнейшие «устои демократической армии» — очевидно не по убеждению, а по тактическим соображениям.

В союзе с ними, хотя и весьма неискреннем, все те, что группировались вокруг Керенского, видели известный демократический покров политического курса и последнюю свою надежду.

Порвав с ними, власти нельзя было сохранить даже неустойчивое равновесие и неминуемо приходилось сделать последний шаг вправо или влево: к советам и Ленину или к диктатуре и «белому генералу».

А «покров» почти истлел.

Какой автеритет могли иметь в армии комиссары — представители Временного правительства хорошо видно на примере комиссара Северного фронта Станкевича, который посетил в сентябре ревельский гарнизон и намеревался защищать Временное правительство.

«Я, — описывал он свою встречу, — чувствовал всю тщету попыток, так как само слово „правительство“ создавало какие-то электрические токи в зале, и чувствовалось, что волны негодования, ненависти и недоверия сразу захватывали всю толпу.

Это было ярко, сильно, непреодолимо и сливалось в единственный вопль: „Долой!“»

В других местах отношение солдатской массы к правительству если и не проявлялось так экспансивно, то, во всяком случае, выражало полнейшее равнодушие или пассивное сопротивление, ежеминутно готовое вылиться в открытый бунт.

Комитеты также изменяли постепенно свой облик.

Многие высшие комитеты, которые с весны не переизбирались, сохраняли еще прежние традиции оборончества и условной поддержки правительству, теряя постепенно связь с войсками и всякое влияние на них, тогда как другие и большинство низших переходили окончательно в большевистский лагерь.

Из среды комитетов и помимо них текли непрерывно в Петроград делегации и там, минуя Зимний дворец, направлялись в Петроградский совет, черпая в недрах его советы, указания и надежды.

Особенно угрожающее положение занимали флотские организации.

Так, Центрофлот слал ультиматумы самому Керенскому и Вердеревскому, угрожая «прервать с ними дальнейшие отношения» и побудить к тому же своих избирателей.

Когда Керенский призвал флот «опомниться и перестать вольно и невольно играть в руку врагу», то получил от Съезда представителей Балтийского флота требование «немедленного удаления из рядов правительства Керенского, как лица, позорящего и губящего своим бесстыдным политическим шантажем великую революцию, а вместе с ней весь революционный народ…»

 

К концу сентября в основание реформ положена была докладная записка, подписанная генералами Н. Н. Духониным и М. К. Дитерихсом.

Духонин потребовал «полного прекращения какой бы то ни было агитации в войсках, независимо от партий».

Он признавал возможным отказаться от смертной казни, «если все эти меры будут проведены полностью».

Вместе с тем, записка намечала целый ряд мер по изменению уставов и насаждению военного и технического образования.

Словом, вся реорганизация армии, рассчитанная на длительный период, была поставлена так, как будто Ставка имела впереди много времени и жила в нормальной обстановке, а не имела дело с массой, давно переставшей повиноваться, работать и учиться.

Но даже и эти робкие попытки восстановления армии оставались в области теоретических предположений.

Вводить их в жизнь должно было военное министерство, а Верховский, предвидя события, ставил свою деятельность в зависимость от взглядов Совета.

Единственное мероприятие проведено им было скоро и легко — это роспуск из армии четырех старших возрастных классов, который окончательно укрепил солдат в мысли о предстоящей демобилизации.

На практике никаких мер к поднятию дисциплины не было принято.

Впрочем, сделать это было бы тем более трудно, что идеология воинской Дисциплины у руководителей вооруженных сил проявлялась официально в формах весьма неожиданных.

Так, Верховский, в согласии с мнением советов, видел главную причину разрухи «в непонимании войсками целей войны» и предлагал Правительству и Совету «сделать для каждого человека совершенно ясным, что мы не воюем ради захватов своих и чужих».

Ни Рига, ни занятие немцами Моонзунда так и не прояснили истинного положения дел в глазах военного министра.

Керенский по требованию Совета приостановил приведение в исполнение смертных приговоров в армии, т. е. фактически отменил смертную казнь.

Вердеревский в это время усердно проповедывал выдвинутое им дикое положение о том, что «дисциплина должна быть добровольной».

— Надо сговориться с массой, — говорил он, — и на основании общей любви к родине побудить ее добровольно принять на себя все тяготы воинской дисциплины. Необходимо, чтобы дисциплина перестала носить в себе неприятный характер принуждения…

По всей видимости, он к этому времени уже забыл о том, как договаривался с этими самыми массами творец приказа номер один Соколов.

А договорился он, как известно, до госпиталя, в который попал после полученной от этих самых «масс» тяжелой черпно-мозговой трамвой.

Официальное лицемерие продолжало поддерживать легенду о жизнеспособности фронта.

Так, 10 октября Верховский говорил «Совету республики»:

— Люди, которые говорят, что русской армии не существует, не понимают того, что они говорят. Немцы держат на нашем фронте 130 дивизий. Русская армия существует, исполняет свою задачу и исполнит ее до конца…

Но уже через несколько дней он на заседании комиссии «Совета республики» он в отчаянии заявил:

— У нас нет более армии, необходимо заключить немедленно сепаратный мир с немцами!

 

Не сложно догадаться, что такое направление военной политики расчищало пути большевизму в армии, давая ему, по сути дела, зеленую улицу.

И большевики с превеликим знанием дела вели свою подрывную работу, призывая, а иногда уже и требуя, отказывать в повиновении начальникам и как можно скорее прекратить войну.

Надо ли говорить, что в войсках они куда как благодатную для своей пропаганды почву, взрыхленную и обильно удобренную приказом номер один и «декларацией прав солдата».

А если учесть то, что впереди предстояла дождливая осень, холодная зима, с неизбежными тяжелыми лишениями, осложненными сильнейшим расстройством тыла, то они играли уже безпроигрышную партию.

Делегаты, отправляемые со всех фронтов в Петроградский совет с запросами, просьбами, требованиями, угрозами, слышали там иногда от немногочисленных представителей оборонческого блока просьбы потерпеть.

Но пропускали их мимо ушей, поскольку находили полное сочувствие в большевистской фракции Совета.

Именно оттуда они уносили с собой в грязные и холодные окопы убеждение, что мирные переговоры не начнутся, пока вся власть не перейдет к большевистским советам.

 

Не лучше было и в тылу.

И если бы армия спросила тыл:

— Воюем мы или не воюем?

то тыл мгновенно ответил бы словом и делом:

— Не воюем!

«К тылу, к стране, ко всей Российской республике и прежде всего в революционной демократии, — взывал 3 октября официоз революционной демократии „Известия“. — Не сваливайте вину на буржуазию, потому что армия обращается не к ней, а к вам, — революционерам и демократам, потому что не буржуазия, вы, — большевики, меньшевики и социалисты-революционеры, называете солдат товарищами.

Или товарищеская верность до смерти, или слово „товарищ“ — лживое слово»…

Осенью в одном из заседаний Петроградского совета, прибывший с фронта офицер Дубасов сказал:

— Солдаты сейчас не хотят ни свободы, ни земли. Они хотят одного — конца войны. Что бы вы здесь ни говорили, солдаты больше воевать не будут…

Это заявление, как передавал газетный хроникер, произвело «непередаваемое впечатление».

Особо надо сказать о большевистской печати, поскольку партийные организации принимали меры к широкому распространению местных партийных газет и журналов.

В сентябре — октябре был значительно увеличен тираж многих большевистских газет, многие из которых стали выходить еждневно..

Многие партийные организации выделяли специальных посыльных для доставки газет непосредственно из типографий на фабрики, заводы и в воинские части.

ЦК партии и местные партийные организации проявляли особую заботу о распространении большевистских газет на фронте и в деревне.

В результате пожертвований рабочих Москвы значительная часть тиража большевистской газеты «Деревенская правда» бесплатно отправлялась на фронт и в деревню.

Такие пожертвования лишний раз показывают, насколько крепко скована идейная связь между революционным авангардом пролетариата и революционной армией солдат: никакие происки и клевета буржуазии не могут разъединить их.

В решающий период непосредственной подготовки вооруженного восстания ЦК РСДРП (б) принимал меры к дальнейшему увеличению числа большевистских газет и журналов.

Осенью 1917 года партийные организации Юго-Западного фронта разработали план издания нескольких большевистских газет партийными комитетами армий и соединений фронта.

ЦК партии рекомендовал областному комитету Юго-Западного края не распылять силы на издание нескольких небольших газет, а организовать одну газету для всего Юго-Западного фронта.

В первой декаде октября в гор. Могилеве-Подольском стала выходить фронтовая большевистская газета «Красное знамя». которая нашлла широкое распространение среди солдат Юго-Западного фронта.

С 12 октября возобновился после полуторамесячного перерыва выход «Окопного набата».

Внесла свою лепту в разложение армии и «Окопная правда», которая заявляла, что наступление чревато величайшими опасностями, что оно может передать власть усмирителям революции, может принести развал фронта, но в пользу революции оно ничего дать не может, при условии захватнического характера войны.

Газета оценивала любое планирующееся наступление как продолжение политики капиталистов, «наносящее трудно поправимый удар назревающей рабочей революции во всех странах, останавливая революционное движение и давая оружие в руки капиталистов продолжать кровопролитную бойню».

«Окопной правде» вторила «Солдатская правда», утверждавшая, что наступление в данный момент может вестись только в интересах буржуазии.

Издание протестовало против политики соглашения с буржуазией, и требовало опубликования тайных переговоров, а также передачи всей власти в руки Советов.

Главный редактор «Окопной правды» Ф. П. Хаустов в из номера в номер проводил мысль о том, что новое правительство продолжает политику царского и призывал солдат вынести резолюции об отказе идти в наступление до тех пор, «пока союзники не откажутся от захватнической политики».

Справедливый мир, по мнению автора, можно получить и без крови.

И надо отдать большевикам должное: созданная ими сеть печати охватила всю крупные города России.

 

Старались и большевистские агитаторы, которыми осенью 1917 года была наводнена армия.

Они призывали солдат к организованному отказу от наступления ввиду того, что оно планируется в угоду союзникам, «интересы которых чужды простому русскому солдату».

Они утверждали, что рабочие и крестьяне в солдатских шинелях должны обсуждать любой приказ на собраниях и не идти на поводу у своих начальников.

«Рабочие и крестьяне в солдатских шинелях» охотно обсуждали, и, в конце концов, шедшее стремительными темпами разложение армии стало пугать самих большевиков.

И если верить Троцкому, то одним из побудительных мотивов к скорейшему захвату большевиками власти было опасение того, что «события на фронте могут произвести в рядах революции чудовищный хаос и ввергнуть в отчаяние рабочий массы».

Петроградский гарнизон, не перестававший играть роковую роль в судьбах революции, составлял предмет исключительного внимания большевистских руководителей.

В середине октября Керенский пришел к необходимости осуществить корниловский план подчинения Петроградского военного округа главнокомандующему Северным фронтом и вывода на фронт частей Петроградского гарнизона.

Мера эта уже запоздала.

Гарнизон решительно отказал в повиновении, и Петроградский совет всеми доступными мерами противодействовал выводу частей из столицы.

Такое отношение усилило в значительной степени влияние Совета и самыми тесными узами связало судьбу гарнизона с судьбой большевизма.

В стране не было ни одной общественной или социальной группы, ни одной политической партии, которая могла бы, подобно большевикам и к ним примыкающим, так безотговорочно, с такой обнаженной откровенностью призывать армию «воткнуть штыки в землю».

Как не было и по-настоящему мощной организации, которая заставила бы солдат вытащить эти самые штыки из земли.

Как это не печально, но в огромной России не нашлось ни одного патриота, способного не на словах, а на деле доказать свою любовь к Родине.

И как тут не согласиться с Солоновичем, который говорил, что, если Корнилова и надо было осуждать, то отнюдь не за намерение навести порядок в стране, а за то, что он это намерение не осуществил.

Как это не выглядит парадоксальным, но овеянную славой русскую армию, армию Петра Великого, Суворова, Кутузова, Ушакова и Нахимова победили не турки, французы и тевтоны, а несколько росчерков пера в руках убогих политиков.

Так Славянка прощалась со своей совсем еще недавно великой армией…

 

Глава X. Второй Верден

 

Если с русской армией все было кончено, то союзные войска продолжали боевые операции.

Как мы помним, после провала организованного генералом Нивелем наступления среди французских солдат начались волнения.

Да, выступления солдат были жестоко подавлены командованием, но все же французское и английское правительства, учитывая настроение солдатской массы, были вынуждены надолго отказаться от крупных наступательных операций.

До конца 1917 года англо-французское командование провело лишь несколько операций исключительно тактического значения.

Одна из них была предпринята английскими войсками в районе Ипры. Ее целью было освобождение от немцев Северной Фландрии и бельгийского побережья.

На этом особенно настаивали английские морские круги, опасавшиеся, что Германия еще более широко использует базы подводных лодок на фландрском побережье.

Операция началась 31 июля. Атаку поддерживала мощная артиллерия — 2300 орудий и 216 танков.

Почти четыре месяца английские войска, утопая в грязи фландрских болот, медленно продвигались вперед.

В ноябре операция прекратилась. Прорват<