Глава V. Летнее преступление

 

В двадцатых числах апреля Временное правительство заслушало военное руководство.

Совещание проходило в доме военного министра Гучкова.

По его просьбе генерал Ю. Н. Данилов, исполнявший обязанности заболевшего воспалением легких командующего Северным фронтом, рассказал собравшимся о печальном положении армий Северного фронта с точки зрения царивших в них настроений и их боеспособности.

Затем слово взял М. Алексеев.

— Вы, — сказал он, — слышали доклад о состоянии армий Северного фронта. В таком же положении находятся войска и на остальных фронтах. Что касается Черноморского флота, то он сохранился не многим больше, чем Балтийский…

После военных долго говорил, упиваясь своим красноречием, А. Ф. Керенский.

Но ничего дельного он, как и обычно, не сказал.

«Да, — писал в своих воспоминаниях генерал Данилов, — хаос, неосведомленность, безволие и бессилие.

Такая власть, подменяющая дело словами, обречена на падение…»

Не верил ни в какие заклинания министра и Алексеев, а потому на свой страх и риск пригласил 1 мая 1917 года к себе в Ставку командующих фронтами, некоторых армий и флотами.

Вопрос был один — о готовности войск к предстоящему наступлению.

Генералы Брусилов, Гурко, Драгомиров, Щербачев и другие отметили резкое падение дисциплины, нередкие случаи отказа солдат выполнять приказы командиров, неповиновения офицерам.

Касаясь вопроса об отношении солдат к Временному правительству, командующие фронтами признали, что солдаты на правительство не надеются, «для них все в Совете рабочих и солдатских депутатов».

Поэтому участники совещания, понимая необходимость наступления на фронте, пришли к убеждению, что в мае армия не готова успешно осуществить наступательные операции.

И не только из-за морального состояния солдатских масс, но также из-за недостаточной подготовленности войск в чисто военном отношении.

По мнению командующих, провести наступление можно было в лучшем случае только в июне.

Обсуждался вопрос об отношениях с союзниками, которые настойчиво требовали, особенно после провала весеннего англо-французского наступления на Западном фронте, скорейшего проведения русской армией наступательных операций.

Союзное командование поставило в известность русскую Ставку, что если в ближайшее время она не сможет организовать наступление, то в дальнейшем Россия может остаться без поддержки союзников.

Участники совещания ознакомились с двумя секретными сообщениями от поверенного в делах России в Швейцарии.

В первом из них говорилось, что между правительствами Англии, Франции, Италии и Японии состоялся обмен мнениями по вопросу о дальнейших действиях союзников в случае неспособности русской армии осуществить крупную наступательную операцию.

Обмен мнений, указывалось в сообщении, привел будто бы к следующему решению: если русская армия не сможет или не захочет начать наступление, то Япония пошлет в Европу на Итальянский и Французский фронты миллионную -92- армию и будет вести войну до полного поражения Германии.

За этот вклад в победу Япония получала право на владение Маньчжурией, а Россия должна была уступить ей Уссурийский край.

В случае успеха этой комбинации окончание войны ожидалось не позднее осени 1917 года.

Во втором донесении того же поверенного в делах в Берне сообщалось: «Один из видных членов японской миссии в частной беседе заявил, что если Россия заключит сепаратный мир, то Япония нападет на Россию».

По решению совещания генерал Алексеев и командующие фронтами должны были ознакомить с его результатами Временное правительство.

3 мая военные прибыли в Петроград.

Встреча с высшим политическим руководством страны проходило на квартире Львова в доме на Театральной площади в полдень.

Первым выступил Алексеев.

Он подробно охарактеризовал военно-стратегическое положение, раскрыл планы Ставки. Остановился и на положении в армии.

— Армия на краю гибели. Еще шаг и она будет ввергнута в бездну, увлечет за собой Россию и ее свободы. Возврата не будет. Виновны в этом все. Мы сделали все возможное, отдаем и теперь все силы, чтобы оздоровить армию. Мы верим Керенскому, что и он вложит все силы ума, влияния и характера, чтобы помочь нам. Но этого недостаточно. Должны помочь и те, кто разлагал армию своими приказами и директивами, четко разъяснив их суть. Армия — организм хрупкий. В ней должна быть твердая власть. Мешать лицам, издающим приказы, не должен никто. Мы все отдаем себя Родине. Если мы виноваты, предавайте нас суду, но не вмешивайтесь… Материальные недостатки мы переживем. Духовные же требуют немедленного лечения. Если в течение ближайшего месяца мы не оздоровеем, то потеряем престиж в международных делах…

Все командующие дополнили и развили мысли генерала Алексеева.

Свое видение вопросов высказали Львов, Церетелли, Керенский.

На следующий день в Мариинском дворце собрались послушать генералов министры, часть членов Государственной думы, депутаты Петроградского Совета.

 

7 мая открылся Всероссийский съезд офицеров армии и флота.

Он проголосовал за поддержку Временного правительства, за продолжение войны, за наступление на фронте, за ограничение деятельности войсковых комитетов.

Почти всем понравилась пламенная речь Верховного Главнокомандующего.

— Россия, — говорил Алексеев, — погибает. Она стоит на краю пропасти. Еще несколько толчков вперед, и она всей тяжестью рухнет в эту пропасть. Будем откровенны: упал воинский дух русской армии, еще вчера грозная и могучая она стоит сейчас в каком-то роковом бессилии перед врагом. Прежняя традиционная верность Родине сменилась стремлением к миру и покою. Вместо деятельности в ней заговорили низменные инстинкты и жажда сохранения жизни. Где та сильная власть, о которой горюет наше государство? Где та мощная власть, которая заставила бы каждого гражданина нести честно долг перед Родиной? Нам говорят, что скоро будет; но пока ее нет. Мы все должны объединиться на одной великой платформе: Россия в опасности. Нам надо, как членам великой армии, спасать ее. Пусть эта платформа объединит вас и даст силы к работе…

Что тут можно сказать?

Да только, наверное, то, что ни один заботившийся о своей карьере человек не сказал бы ничего подобного в присутствии первых лиц страны.

Но тем-то и сильны были люди уровня Алексеева, что на первом месте у них стояли не свои собственные интересы, а судьба вверенной ему армии и России.

Надо ли говорить, что столь откровенная и во многом обличающая речь насторожила продолжавшего любоваться собой Керенского.

Более того, Керенскому выступления генералов не понравились.

Как не понравилось ему и то, что Алексеев дал свое согласие на созыв самого съезда.

Керенский усмотрел в этом акте не желание сохранить армию и Россию, а организационно нарождающуюся офицерскую фронду.

Он и так был сильно недоволен Алексеевым после того, как он без его разрешения провел в Ставке совещание комнадующих фронтов.

И, конечно, с таким руководителем армии ему было не по пути.

Он видел себя спасителем России, прискакавшим к ней в трудную минуту на белом коне, а тут…

«Где та сильная власть…»

Произнесенная речь переполнила чашу терпения Керенского.

На следующий день в печати началась травля Алексеева.

Блее того, Временное правительство сочло необходимым отстранить его от руководства армией и флотом, назначив его главным военным советником при правительстве.

В ночь на 22 мая верховным главнокомандующим был назначен генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов.

Когда генерал-квартирмейстер Юзефович вручил Алексееву телеграмму, старый солдат был потрясен до глубины души, из глаз его потекли слезы…

— Пошляки! — горько произнес он. — Рассчитали как прислугу…

Так со сцены, временно сошел крупный государственный и военный деятель, в числе добродетелей или недостатков которого была безупречная лояльность в отношении Временного правительства.

Михаил Васильевич простился с армией следующими словами приказа: «Почти три года вместе с вами я шел по тернистому пути русской армии к военной славе. Переживал светлой радостью ваши славные подвиги. Болел душою в тяжкие дни наших неудач. Но шел с твердой верой в Промысел Божий, в высокое призвание русского народа, в доблесть русского воина. И теперь, когда дрогнули устои военной мощи, я храню ту же веру. Без нее не стоило бы жить.

Низкий поклон вам, мои боевые соратники. Всем, кто честно исполнил свой долг. Всем, в ком бьется сердце любовью к Родине. Всем, кто в дни народной смуты сохранил решимость не давать на растерзание родную землю.

Низкий поклон от старого солдата и бывшего вашего главнокомандующего.

Не поминайте лихом!

Генерал Алексеев».

Много добрых слов о деятельности бывшего верховного главнокомандующего было высказано его сослуживцами на прощальном вечере в Могилеве.

Зачитали прощальный адрес.

«Ваше имя, — отмечалось в нем, — навсегда останется чистым и незапятнанным, как неутомимого труженика, отдавшего всего себя делу служения родной армии…

На темном фоне прошлого и разрухи настоящего Вы находили в себе гражданское мужество прямо и честно идти против произвола, восставать против лжи, лести, угодничества, бороться с анархией в стране и с развалом в рядах ее защитников».

Вскоре покинул Ставку и генерал А. И. Деникин. На его место прибыл генерал А. С. Лукомский.

Подготовка к летнему наступлению в основном сводилась к поднятию духа личного состава армии и флота.

Посильное участие в организации предстоящих боевых действий принял и генерал Алексеев.

Несмотря на то, что почти всю первую половину июня он находился под наблюдением врачей, Михаил Васильевич довольно охотно консультировал членов военного комитета Временного правительства, высказывал полезные рекомендации в письмах к А. И. Деникину, возглавившему войска Западного фронта.

 

Назначив Верховным Главнокомандующим Брусилова, человека более ему приятного и послушного, чем Алексеев, Керенский решил сделать всё возможное, чтобы помочь Брусилову восстановить в войсках достаточную дисциплину для проведения хотя бы ограниченных наступательных операций.

Взявшись за дело, он внёс в него свои незаурядные ораторские способности, подкрепляемые низким и волнующим баритоном и добродушным выражением близоруких глаз, которые обычно производили большое впечатление на аудиторию.

Облачённый в полувоенную форму без наград и знаков отличия, он восходил на высокие трибуны, воздвигнутые в больших залах или в центре широких открытых мест, переполненных людьми, принадлежащими различным частям, командиры и штабные офицеры которых стояли обычно возле него.

Начмнал свои речи Кренски с благодарности войскам за то, что они свергли самодержавие и участвовали в установлении в России свободного строя, который может служить примером для всего человечества.

Затем он выражал сожаление о том, что его обязанности политического и государственного деятеля не позволяют ему присоединиться к войскам и «умереть вместе с теми, которые погибнут в бою геройской смертью».

Как правило, речь Керенского заканчивалась исступлёнными рукоплесканиями, и восторженные солдаты выносили его с трибуны на руках.

Именно поэтому Керенский уверовал в то, что солдаты готовы к высочайшей жертве ради славного будущего своей родины.

После чего у Керенского, утомлённого своим ораторствованием или такой бурной реакцией своих поклонников, нередко начинался припадок, что-то вроде падучей.

Именно в это время в ход пошло его ироничное прозвище «главноуговаривающий».

В некоторых частях стремление Керенского воодушевить войска сталкивалось с «демократическими» принципами новой армии, в поддержку которых он некогда столь активно выступал.

Подобный эпизод приводится в дневнике инструктора Первой школы подготовки прапорщиков Иосифа Ильина.

«В гренадерском полку, — писал он, — вышел казус — после речи Керенского выступил штабс-капитан Дзевантовский, который заявил, что полк наступать не будет, и, разумеется, встретил горячее сочувствие всех солдат, которые начали галдеть, что никакого наступления не надо.

Тогда Керенский, видя, что начинает становиться слишком шумно, закричал:

— Командир полка, потрудитесь водворить порядок!

С двумя адъютантами в великолепном автомобиле Керенский обычно становится на сидение и начинакет, захлебываясь, по-актерски говорить.

Он призывал к наступлению, говоря, что раньше „вас гнали плетью и пулеметами, а теперь вы должны идти добровольно, чтобы мир увидел, на что способен свободный народ“.

И этот шут гороховый, с одной стороны, разрушает и уже разрушил всякую дисциплину, с другой, как чуть что, кричит: „Командир полка, потрудитесь!“»

Вот только толку от всех этих речей и падучих было мало, а если кто и получал от них удовлетворение, так это только сам Керенский…

 

Июнь 1917 года вновь был отмечен очередным правительственным кризисом, а заодно и первой попыткой большевиков захватить власть.

После апрельских событий большевики стали пользоваться несколько большей популярностью.

И уж, конечно, они не могли пройти мимом такого значимого события в жизни страны как летнее наступление русских войск, назначенное на конец июня.

Военная организация большевиков решила провести массовую солдатскую демонстрацию с требованием отказаться от наступления, прекращения войны и передачи власти Советам.

При этом часть большевистских лидеров была намерена использовать демонстрацию для захвата главных стратегических объектов Петрогарда.

Выступление было намечено на 10 июня, а уже 8 июня подготовленные большевиками рабочие устроили забастовку.

В тот же день к морякам в Кронштадт полетели телеграммы с просьбой поддержать демонстрацию.

Сталин написал воззвание «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим и солдатам Петрограда», в котором призывал к поддержке демонстрантов.

Исполком Петросовета увидел в демонстрации самую обыкновенную провокацию и запретил ее проведение.

Однако Ленин и не подумал слушать ненавистных ему «предателей социализма» и на закрытом совещании Петроградского комитета заявил о том, что «мирные манифестации» остались в прошлом.

Тогда этим вопросом занялся I Всероссийский съезд рабочих и солдатских депутатов, проходивший в Петрограде с 3 по 24 июня.

Под давлением властей и съезда большевики отменили выступление.

Однако уже на следующий день Ленин на закрытом заседании Петроградского комитета снова заявил о том, что «мирные демонстрации в прошлом».

Наивно полагая, что большевики вряд ли осмелятся на решительные действия, делегаты съезда, по предложению меньшевиков предложили провести 1 июля массовую демонстрацию в поддержку Временного правительства и решений съезда.

Официально было объявлено, что демонстрация пройдет со свободными партийными лозунгами в память жертв революции.

Ленин мгновенно сообразил, что надо делать.

«Правда» опубликовала статью Ленина «К демонстрации 18 июня».

«Товарищи рабочие! — призывал вождь. — Товарищи солдаты! Готовьтесь к воскресной демонстрации… Нам нужна не только прогулка. Нам нужен смотр сил… Долой контрреволюцию! Долой царскую Думу! Долой десять министров-капиталистов!»

«Демонстрация, — писал Сталин, — должна явиться смотром сил партии, предупреждением Временному правительству, планирующему начать наступление на фронте, и перейти в политическое наступление на революционные силы. При виде вооруженных солдат буржуазия попрячется».

В результате демонстрации в Петрограде (участвовало около полумиллона человек) и некоторых других городах, против ожидания съезда, прошли под лозунгами «Долой 10 министров-капиталистов!», «Пора кончать войну!», «Вся власть Советам!»

Все это лишний раз говорило о разрыве между настроениями масс столицы и политикой Временного правительства и руководства Советов.

Июньская демонстарция в столице демонстрация проходила мирно, и только одна колонна анархистов была вооружена.

Как это было ни печально для большевиков, но их заметный успех была смазан удачно начавшимся русским наступлением.

В те дни ликовала вся отвыкшая от побед Россия.

Что же касается власти, то она и на этот раз смотрела на выступление большевиков сквозь пальцы.

Так, словно это была не воевавшая за власть партия, а группа гимназистов, которые от нечего делать решили порезвиться на улицах столицы.

А ведь именно тогда «бабушка русской революции», эсерка Е. К. Брешко-Брешковская, говорила Керенскому:

— Саша, возьми Ленина! А он не хотел. Все хотел по закону. А надо бы посадить их на баржи с пробками, вывезти в море — и пробки открыть. Страшное это дело, но необходимое и неизбежное…

Но не внял совету революционной «бабушки» Керенский.

Россия стремительно двигалась навстречу собственной гибели, а он все говорил и говорил.

И ничего не делал.

«Все наши усилия, — скажет он потом, — имели целью установление в России демократии на основе широких социальных реформ и федерального устройства государства».

На самом деле все его усилия привели к приходу к власти большевиков и Гражданской войне.

 

18 июня после двухдневной артиллерийской подготовки русская армия начала наступление.

Наметился оперативный успех.

Противник, перебросив из Франции 11 дивизий, нанес контрудар.

Русские войска начали отход. Не получило развития и наступление войск Западного фронта, начавшееся 9 июля.

На следующий день перешла в наступление 5-я армия Северного фронта. Заняв первую линию окопов противника, солдаты отказались продвигаться в глубину его обороны и вернулись на исходные позиции.

Июньское наступление, на которое Временное правительство и сам Брусилов возлагали такие надежды, потерпело полную неудачу.

Оно дорого обошлось русской армии.

Было убито, ранено и попало в плен около двух тысяч офицеров, более пятидесяти тысяч солдат.

Так бесславно закончилась единственная крупная стратегическая операция, которой руководил Алексей Алексеевич в качестве верховного главнокомандующего.

Не помогло и решение Временного правительства о восстановлении смертной казни, подтвержденное приказом Брусилова от 12 июля 1917 года.

На полностью разложившиеся войска оно не произвело должного наступления.

Да и как можно было расстрелять всю армию?

Более того, эта правильная, но явно запоздавшая мера еще больше подорвала авторитет верховного командования, чем немедленно воспользовались оппозиционные партии для окончательного развала армии.

 

Неудачное наступление на фронте мгновенным и громким эхом отозвалось и в тылу, и 16 июля весь Петроград был охвачен демонстрациями и митингами.

Инициаторами выступления явились 1-й пулеметный полк и некоторые другие военные части, которые требовали перехода власти к Советам и призывали к вооруженному восстанию.

1-ый пулёмётный полк являлся самой большой частью гарнизона и насчитывал 11 340 солдат и около 300 офицеров.

По сути дела, это был даже не полк, а самая настоящая дивизия. И не просто дивизия, а дивизия разложившаяся.

И когда этой дивизии было приказано отправить на фронт 30 пулемётных команд, нарыв прорвался.

По улицам на реквизированных автомобилях разъезжали вооруженные люди с красными знаменами, нагоняя страх на обывателей.

«Эти бешено мчащиеся по городу автомобили, — писала на следующий день „Новая жизнь“, — нагруженные и перегруженные солдатами с винтовками, штыки которых взъерошенной щетиной направлены были на ничего не понимающих людей…

Эти пулеметы (по 3, по 5, по 6 штук на автомобиле!), своими дулами направленные на обалдевших обывателей…

Эти дрожащие пальцы на курках винтовок и затворах пулеметов, эти вытянутые в пространство руки с револьверами…

Этот бесшабашный и дикий свист с автомобилей…

В чем дело? в кого должны были стрелять эти пулеметы? и разве не могли они сами начать стрельбу, если дрожат от страсти руки?… И ночью эта стрельба была.

Мы не знаем, кто ее начал, мы не знаем, сколько крови пролито в душную июльскую ночь на улицах Петрограда. Но мы знаем одно: эта кровь, если она пролита, пролита не в жертву разума и свободы, не в жертву великой революции».

Как пишет историк В. Родионов, столкновения были спровоцированы большевиками, рассадившими на крышах своих стрелков, начавших пальбу из пулемётов по демонстрантам.

Дважды за день было атаковано здание контрразведки на Воскресенской набережной.

В итоге здание было целиком разгромлено, уничтожены многие досье. Чины контрразведки разбежались, вернувшись через несколько дней.

В течение дня произошёл целый ряд актов мародёрства в частных квартирах на Литейном проспекте и Жуковской улице, ограблены магазины Гостиного двора, Апраксина двора, Невского проспекта и Садовой улицы.

Известия о событиях в Петрограде вызвали демонстарции и митинги в Москве, Орехово-Зуеве, Иваново-Вознесенске и нескольких других городах.

 

Однако на этот дело и кончилось. Ни провинция, ни, тем более, фронт, не поддержали петроградских бунтовщиков.

Это придало уверенности Временному правительству, и оно перешло в наступление.

17 июля ВЦИК вызвал Волынский полк для защиты Таврического дворца от предполагаемого нападения большевиков и объявил военное положение.

По воспоминаниям П. А. Половцова, толпа большевиков у Таврического дворца, услышав близкий артиллерийский огонь, панически разбежалась во все стороны.

Ночью и утром 18 июля большинство матросов вернулось в Кронштадт.

19 июля в столицу стали прибывать вызванные с фронта войска.

Сразу же после наведения порядка начались гонения на большевиков, поскольку именно их обвинили во всех грехах.

19 июля Временным Правительством была создана особая следственная комиссия для расследования восстания и привлечения виновных к ответственности.

Согласно приказу Временного правительства, аресту подлежали: Ленин, Луначарский, Зиновьев, Коллонтай, Козловский, Суменсон (двоюродная сестра Ганецкого Суменсон Евгения Маврикиевна), Семашко, Парвус, Ганецкий, Раскольников и Рошаль.

Всего арестовано около 800 большевиков.

Немалых трудов стоил правительству также арест кронштадтских лидеров.

Начались стихийные аресты большевиков солдатами Петроградского гарнизона, всякий старался поймать большевика, ставшего в народном представлении германским пособником.

Было запрещено распространение в действующей армии большевистских газет «Правда», «Солдатская правда» и «Окопная правда».

Большая часть 1-го пулемётного полка была расформирована или отправлена на фронт, полковой комитет арестован.

При этом часть солдат дезертировали, захватив с собой 30 пулемётов.

Красная гвардия была практически полностью разоружена. Репрессии также распространились и на Центробалт.

Во время событий он был разогнан Временным правительством.

П. Е. Дыбенко был избит юнкерами и на 45 дней заключён в «Кресты».

После волнений большевики вынуждены были перейти на нелегальное положение.

В ходе событий Временное правительство фактически обвинило большевиков в связях с германскими спецслужбами.

Спасаясь от ареста, Ленин, сменив пять конспиративных квартир, бежал вместе с Зиновьевым в деревню Разлив в Финляндии, где укрылся в доме рабочего Н. А. Емельянова.

По некоторым источникам, приказ об аресте Ленина подписал будущий Генеральный прокурор СССР А. Я. Вышинский, бывший в 1917 году меньшевиком.

Но самое интересное было в том, что даже сейчас, после почти полного разгрома, большевики и не подумали успокаиваться.

Более того, они умудрились провести 26–27 июля не только II партконференцию, но и VI съезд партии, который прошел с 26 июля по 3 августа.

И это после того, как их преследовали после июльских событий и обвинили в сотрудничестве с немцами!

Что тут можно сказать?

Так и хочется воскликнуть:

— Браво, Керенский! Так держать! До октября осталось совсем немного! А в октябре тебе покажут, как надо пользоваться властью!

Да, съезд проходил полулегально и в разных зданиях, но чего стоила вся эту полулегальность при желании правительства (читай, Керенского) раз и навсегда покончить с большевиками.

После провала июльского выступления Ленин переосмыслил свою тактику.

Сидя в своем шалаше в Разливе, он пришел к выводу, что «контрреволюция победила», а двоевластие кончилось.

А поскольку Советы поддержали Временное правительство, то лозунг «Вся власть Советам» необходимо снтяь.

После непродолжитетльных дискуссий съезд высказался против явки Ленина на суд, как того требовали многие видные большевики.

Но главное внимание было уделено обсуждению ситуации и новой ленинской тактике, основные моменты которой изложил Сталин в Политическом отчете ЦК.

После доклада некоторые большевистские лидеры выступили против кураса партии насоциалистическую революцию, которая, по их мнению, была невозможна без поддержки революции на Западе.

Большинство выступавших делегатов высказались и против снятия лозунга «Вся власть Советам!»

Но в принятой съездом революции была особо подчерекнута мысль о временнорм снятии этого лозунга, о том, что необходимо активно отстаивать Советы от контрреволюции и готовить для работы в них главные силы.

Вот с такими вот поправками съезд по сути дела подтвердил курс на переход, пусть и в весьма неопределенной перспективе, к социалистической революции.

 

Раздраженный неуспехами на фронте и событяими в Петрограде Керенский предложил Верховному Главнокомандующему генералу Брусилову 16 июля провести совещание в Ставке с наиболее авторитетными военачальниками, для того чтобы выяснить действительное состояние армии, последствия июльских неудач на фронте, определить направления военной политики в будущем.

— Временному правительству, — заявил Керенский, — необходимо знать, какими мерами можно восстановить боеспособность армии…

Брусилов прекрасно понимал, что Керенский приехал в Ставку не столько строить планы на будущее, сколько попытаться свалить с себя вину за последние военные неудачи на армию, ее командование.

Не сомневался он и в том, что главным виновником окажется он, после чего последует смещение его с должности.

Поэтому он решил в последний раз воспользоваться своим правом и повести заседание так, чтобы всем стало ясно, кто истинный виновник бед, постигших русскую армию и само государство:

— Несмотря на все усилия правительства, — говорил он, — дисциплина в армии не восстановилась, а без дисциплины и авторитета начальников успеха в нынешних длительных боях достигать невозможно. Чтобы вернуть боеспособность армии, надо дисциплинировать ее. Прежнюю дисциплину полностью восстановить нельзя и теперь желательно обсудить меры, которые могли бы поднять дисциплину и авторитет начальников и сделать войска послушными. Ведь теперь надо сутки и более, чтобы уговорить части идти выручать товарищей. Во время последних боев войска торговались, митинговали целыми сутками и иногда выносили решения не идти на помощь соседним частям. В результате — полная неудача. Без всяких разговоров, при малейшем нажиме, дивизии разбегались, не слушая ни уговоров, ни угроз. История указывает, что есть предел свободе армии, перейдя который армия обращается в скверную милицию, необученную, непослушную и выходящую из рук начальников. Поэтому, рассматривая поставленные три вопроса, считаю, что первым вопросом должны стать меры, необходимые для восстановления боеспособности армии…

Вслед за верховным главнокомандующим выступили командующие фронтами.

Все единогласно ратовали за то, что армии необходима дисциплина, для поддержания которой допустимы самые строгие меры. Было высказано мнение о необходимости устранения комитетов и комиссаров, подрывающих в войсках единоначалие.

Но все было бессмысленно.

— Русская армия, — заявил комиссар Юго-Западного фронта Борис Савинков, — армия демократическая, республиканская. Я присоединяюсь к мнению о необходимости восстановления дисциплинарной власти начальников, но наступило ли для этого время? В бою результат от принятия этой меры будет небольшой, а волнения будут огромные и эта мера встретит противодействие солдат…

— Не может быть двух мнений относительно необходимости иметь строгую дисциплину, — снова взял слово Брусилов. — Германия, окруженная врагами, а как держится и только благодаря дисциплине. Сама по себе война явление жестокое, неестественное. Поэтому жестокими, неестественными мерами надо заставить солдата слушаться. Дисциплина в армии должна быть восстановлена. Власть начальникам должна быть дана. Что же касается до войсковых комитетов, то их уничтожить нельзя. Но комитеты должны быть подчинены начальникам, которые могут, в случае надобности, их разогнать. Комиссариат желателен в настоящее время, только нужно определить размеры власти комиссаров…

При этих словах нервничавший все это время Керенский не выдержал и подбежал к столу.

— Конечно, — отрывисто и громко заговорил он, — все имеет свои отрицательные стороны. Сейчас все имеет ненормальный характер. Можно ли сейчас сделать поворот во всем? Нет, нельзя. Ответственность всех так переплетается, что разделить всех на группы натравливающих и натравливаемых нельзя. А тот, кто не может примириться с новым порядком, пусть не насилует себя и уходит!

Керенский замолчал и выразительно посмотрел на Брусилова.

Совещание закончилось поздно ночью.

Однако никто уже не совещался.

Генералы потеряли всяческий интерес к бссмысленным речам Керенского и его окружения.

Брусилов, понимая, что дни его на посту Верховного сочтены, механически отвечал на вопросы.

А Керенский лихорадочно размышлял над тем, кого следует поставить на его место.

Как большинство совещаний того времени, встреча в Могилёве не принесла армии немедленных перемен, которых неотложно требовало её отчаянное положение.

 

Сразу после окончания совещания Керенский уехал в Петроград.

По дороге он пригласил к себе в купе Савинкова и правительственного комиссара при 8-ой армии Филоненко.

Битый час он развивал перед ними свои планы переустройства власти, которые выражались в создании нового состава правительства с участием авторитетных для всей страны лиц.

Затем Керенский предложил Савинкову пост управляющего военным министерством.

Савинков согласился.

Покончив с этим вопросом, Керенский заговорил о новом Верховном главнокомандующем.

Керенский прекрасно понимал, что спасти армию, а вместе с ней и Россию может только такой человек, который даже в столь сложных как военных, так и политических условиях сможет переломить ситуацию и заставить армию пойти за собой.

Из всех бывших в то время в строю генералов Керенский лучше других знал Деникина.

Он много раз бывал у него на Западном фронте и относился к нему с симпатией.

По его мнению, это был «один из самых способных и либерально мыслящих военачальников».

Лучшего Главковерха он не желал.

Но Керенский прекрасно понимал и то, что программа Деникина по оздоровлению армии неизбежно вызовет массовое недовольство среди солдат.

А отступать от нее Деникин не собирался.

Когда он поделился совими опасениями со своими собеседниками, Савинков неожиданно предложил:

— А что если поставить на место Брусилова Корнилова? Отношение генерала Корнилова к вопросу о смертной казни, его хладнокровие в самые трудные и тяжкие дни, его твердость в борьбе с «большевизмом» и примерное гражданское мужество, поселили во мне чувство глубокого уважения к нему. Я уверен, что именно генерал Корнилов призван реорганизовать нашу армию. И я был бы счастлив этим назначением, поскольку дело возрождения русской армии было бы поручено человеку, непреклонная воля которого и прямота действий служила залогом успеха…

Керенский пожал плечами.

Кроме рассказов об отчаняной смелости и решимости Корнилова, он почти не знал этого, уже достаточно известного в стране генерала.

Да, он общался с ним весной в Петрограде и в качестве военного министра бывал в 8-й армии, но это были короткие встречи.

Не нравилась Керенскому и та настойчивость, с какой Корнилов настаивал на введении смертной казни не только на фронте, но и в тылу.

Но точно также были настроены и остальные генералы.

В то же самое время Керенского подкупило то, что по сравнению с только что озвученной программой Деникина требования Корнилова выглядели куда более умеренными.

Они, как говорил уже после принятия решения сам Керенский, «как будто показывали, что человек немножко шире смотрит на это».

Но главным во всей этой эпопее была не широта взглядов генерала Корнилова, а то, что выбора у Керенского практически не было.

Подлил масла и имевший свои виды на Корнилова Савинков, который на все лады вместе с Филоненко славил генерала.

И здесь самое время вспомнить о том, зачем им так был нужен Корнилов.

В начале лета Савинкова, который был близок с Керенским, назначили представителем правительства на Юго-Западном фронте.

В качестве комиссара фронта Савинков собственными глазами видел разложение русских боевых частей и телеграфировал Керенскому о начавшихся ужасах.

Савинков являлся сторонником суровых мер, направленных на восстановление порядка в тылу и на фронте.

Если верить некоторым источникам, то Савинков вместе с Милюковым перебирал все возможные кандидатуры на роль диктатора.

Когда появился Корнилов, поиски закончились.

Савинков увидел в нем деятеля, способного остановить развал армии и заставить Керенского согласиться на установление авторитарного государственного строя.

Керенского Савинков презирал.

С таким же отвращением он огтносился к советам и заседавших в них «товарищах».

Предлагая на роль Верховного главнокомнадующего «могучего тарана» Корнилова, способного пробить брешь в заколдованном круге всяких Советов и комитетов, облепивших правительство, Савинков преследовал свои собственные цели.

Он намеревался ввести Корнилова во Временное правительство и образовать Директорию из Керенского, Корнилова и самого себя.

«Сильный, — писал о Савинкове Деникин, — жестокий, чуждый каких бы то ни было сдерживающих начал „условной морали“, презиравший и Временное правительство и Керенского, он видел в Корнилове лишь орудие борьбы для достижения сильной революционной власти, в которой ему должно было принадлежать первенствующее значение».

Но в то же самое время Антон Иванович отмечал и то, что Савинков «составлял исключение» среди комиссаров, «знал законы борьбы», «более твёрдо, чем другие, вёл борьбу с дезорганизацией армии».

Керенский был согласен со многими взглядами Корнилова на положение в стране и пути выхода из него.

Впочем, так тогда думали многие. И далеко не случайно еще в начале июля близкий к Керенскому министр иностранных дел Терещенко сказал английскому послу Бьюкенену:

— Нам остается только одно: введение военного положения во всей стране, использование военно-полевых судов против железнодорожников и принуждение крестьян к продаже зерна…

На вопрос посла, разделяет ли его взгляды Керенский, Терещенко ответил утвердительно, но при этом заметил, что у премьера связаны руки.

Оно и понятно!

Введение военной диктатуры и разгон Совета делало лишним самого Керенского и ставило под угрозу его политическое выживание.

Все дело было в том, что Керенский мог сохранять власть, лишь лавируя между правыми и Советами.

Более того, он прекрасно понимал и то, какой восторг у правых вызовет назначение Корнилова Верховным Главнокомандующим.

Не только у правых, добавили бы мы, но и у всех нормальных русских люд<