Глава VII. Дело Мясоедова, «Маля» и русская артиллерия

 

Поражение 3-й армии, в результате которого был прорван фронт русской армии, явилось следствием не только превосходства германо-австрийских войск в силах и средствах, но и крупных ошибок допущенных главнокомандующим Юго-Западным фронтом Ивановым и командующим 3-й армией Радко-Дмитриевым.

Сложившуюся в ходе Горлицкого прорыва обстановку русское командование оценивало неверно, а оборонительная задача 3-й армии была поставлена лишь 12 мая, на 11-й день напряжённых оборонительных боёв.

Не было чёткости и целеустремлённости в управлении, резервы использовались по частям, по мере их подхода, слабые контрудары, как правило, не достигали цели и приводили к неоправданным потерям.

Командование фронта и армии не сумело организовать подготовку и занятие оборонительных рубежей в глубине.

В результате Горлицкого прорыва были сведены на нет успехи русских войск в кампании 1914 и в Карпатской операции, возникла угроза оставления Польши.

Во многом был виноват и Верховный главнокомандующий, который просто-напросто не знал, что делать.

Да и не до фронтов ему было.

С первого же дня своего пребывания на посту Верховного главнокомандующего он был занят бесконечными интригами против военного министра Сухомлинова.

 

Давно известна порочная практика многих полководцев объяснять свои поражения не собственным бессилием, а «изменой».

Не стал исключением из этого правила и великий князь Николай Николаевич, который и занялся разоблачением этой самой измены уже после первых поражений весны 1915 года.

В качестве жерты был выбран полковник С. Н. Мясоедов, до войны служивший старшим жандармским офицером на пограничной станции Вержблово.

Он исправно нес службу, ловил революционеров и умел угодить важным лицам, часто проезжавшим станцию. Его обласкал и одарил Николай II, другой император Вильгельм II, приглашал русского полковника в охотничье имение, находившееся поблизости у русской границы, и даже подарил свой портрет с автографом.

Потомственный дворянин Мясоедов, помимо несравненных качеств царедворца имел еще удивительную страсть к наживе не очень респектабельными путями. Особое предпочтение он отдавал контрабанде.

Успехам Мясоедова на этом поприще позавидовали чины соперничающего ведомства — охранки.

Они попытались подсидеть жандармского полковника, подсунув в партию контрабанды оружие и листовки.

Предупрежденные пограничники задержали контрабандистов, их предали суду, надеясь взвалить вину на Мясоедова. Он, однако, явился в суд свидетелем и разоблачил провокаторов.

Вышел изрядный скандал, запачкавший охранку и жандармерию. Подсудимых оправдали, а Мясоедова за неуместную правдивость выгнали со службы.

Охранка затаила на него страшную злобу, ибо Мясоедов нарушил, как говорил глава департамента полиции Белецкий С. И. железное правило.

«Розыскные офицеры, — гласило оно, — в смысле выдачи сотрудников были воспитаны в том, что эта тайна должна умереть вместе с ними, они не могли ее открыть. Они были наказаны примером» — судьбой Мясоедова.

Несмотря на заступничество высоких лиц, в том числе «вдовствующей императрицы» — матери Николая II, Мясоедов остался не у дел.

Он безуспешно пытался заняться коммерцией, связавшись с группой дельцов с немецкими фамилиями. Тут отставному полковнику повезло: его жена познакомилась с супругой Сухомлинова, а затем военному министру представили эксжандарма.

Легкомысленные жизнелюбы, они понравились друг другу, и осенью 1911 года Сухомлинов добился у царя разрешения взять Мясоедова на службу.

Полковник был восстановлен в корпусе жандармов, и министр поручил ему учредить нечто вроде личной контрразведки в армии.

Не прошло и полгода, как над Мясоедовым снова разразилась гроза. «Генерал Отлетаев», как звали Сухомлинова, был в очередном отъезде, а в военное министерство пришло письмо от министра внутренних дел. В нем министр сообщал о том, что Мясоедов через несколько фирм был связан с кем-то, замеченным в шпионаже.

Письмо попало в руки помощника Сухомлинова Поливанова, уже тогда метившего на кресло своего шефа.

Он помчался к Гучкову поделиться волнительным известием — есть материал против военного министра, с которым лидер октябристов вел непримиримую борьбу.

Вместе с редактором «Вечернего Времени» Б. Сувориным Гучков в апреле 1912 года пустил в русскую печать разоблачительные статьи под броскими заголовками: «Кошмар», «Кто заведует в России военной контрразведкой».

Да, это была сенсация. Шпион во главе организации, созданной для борьбы со шпионами.

3 мая последовало сенсационное заявление Гучкова.

«Циничная беспринципность, — говорилось в нем, — глубокое нравственное безразличие, ветреное легкомыслие, в связи с материальной стесненностью и необходимостью прибегать к нечистоплотным услугам разных проходимцев, и, наконец, женское влияние, которое цепко держало Сухомлинова в рабстве, — все это делало его легкой добычей ловких людей…

Русский военный министр — в руках банды проходимцев и шпионов… Я решил бороться и довести дело до конца».

Решил довести дело до конца и Мясоедов. Мелочиться он не стал и вызвал на дуэль Суворина, однако тот отказался.

Полковник дал ему несколько увесистых пощечин и с тем же предложением отправился к Гучкову, который не мог упустить случай прославиться.

Они стрелялись. Гучков получил царапину и великую славу. Когда он с рукой на перевязи появился в Таврическом дворце, Дума устроила ему бурную овацию.

Мясоедову пришлось уйти в отставку. Он взывал о справедливости, требовал отмести клевету, подал на Гучкова и Суворина в суд.

Дело замяли, в газетах прошли опровержения, а расследования военно-судного управления, военного министерства и министерства внутренних дел доказали, что на Мясоедова возведен поклеп.

О чем официально объявили и в Думе. С Сухомлиновым Мясоедов рассорился, полагая, что министр, и бе него по горло сытый скандалами, не сделал ничего для защиты друга.

 

С началом войны Мясоедов обычным порядком пошел в армию и оказался в знакомых местах: он занимался войсковой разведкой в Восточной Пруссии.

Работал он хорошо, «ободрял примером» под огнем солдат и, верный старой привычке, тащил из брошенных домов «трофеи», сущие пустяки.

Но вокруг него снова завязался клубок интриг — приятель Гучкова генерал Ренненкампф, подозревая в чем-то полковника, приставил к нему агентов.

В феврале 1915 года 20-го корпус погиб в Августовских лесах, а 10-я армия была вынуждена оступить.

На Верховного главнокомандующего посыпались обвинения в бездарности, и Ставка искала виновников.

В это время из немецкого плена явился некий подпоручик Колаковский.

Он поведал удивительную историю о том, как согласился быть немецким шпионом, чтобы добиться освобождения.

Подпоручик плел несуразицу, которой не придали бы значения, если бы в его показаниях не мелькнуло имя Мясоедова.

Николаю Николаевичу доложил об этом, и он распорядился немедленно судить Мясоедова.

Еще бы! Попался человек, близкий к ненавистному Сухомлинову.

Вместе с Мясоедовым арестовали еще 19 человек, не сделав исключения даже для его жены, и стремительно раскрутили дело о «шпионаже», которое ничем не подтверждалось.

Единственного «свидетеля» Колаковского надежно спрятали, и он нигде не появлялся.

Когда 18 марта 1915 года в Варшавской цитадели собрался суд, исход был предрешен: Верховный Главнокомандующий уже распорядился «повесить», не дожидаясь утверждения им приговора.

Мясоедова обвинили в передаче в течение многих лет до войны «самых секретных сведений» германским агентам.

Судей не заботило, что не было названо ни одного имени, как и то, что все это было признано клеветой еще до войны.

На суде фигурировала справка о расположении частей 10-й армии в январе 1915 года.

Она была дана Мясоедову официально перед поездкой по фронтовой линии, что он и объяснил.

Подсудимый не признал себя виновным в предъявленном обвинении в «шпионаже» и согласился только с одним пунктом обвинительного акта: мародерстве, пояснив, что брал «сведома начальства».

— Не я один, — патетически воскликнул он, — все берут!

Тем не менее, приговор был короток: повесить!

Мясоедов закричал и потребовал предъявить ему факты, уличающие его в шпионаже.

Вместо фактов к нему в одиночку прислали священника для совершения таинств исповеди и причастия.

Мясоедов понял: на этот раз ему у него нет шансов.

Так оно и было, и «шпиона» было решено повесить через два часа после вынесения приговора. Что было позором для русского офицера.

При всех своих отрицательных качествах Мясоедов не был трусом.

«Клянусь, что не виновен, — написал он в своем последнем письме жене и дочери, — умоляй Сухомлиновых спасти, просите Государя императора помиловать».

Затем он попросился в туалет. Там, сломав пенсне, Мясоедов нанес стеклом глубокий порез в области сонной артерии.

Нарушив элементарные законы в суде, палачи не стали возиться с раненым.

Истекаюшего кровью Мясоедова кое-как перевязали, подтащили к виселице и вздернули.

Приговор пошел по телеграфу на утверждение Николаю Николаевичу после казни.

По «делу» вздернули еще нескольких человек, кое-кто угодил на каторгу. В Ставке торжествовали — «шпионы» изобличены.

Но это была пиррова победа.

Генералы проявили поразительную близорукость и даже не могли понять такую простую вещь, что казнью Мясоедова и других они сами дали основания говорить о том, что в их же собственных штабах окопались «изменники».

Сплетни о «немецком золоте» и предательнице-императрице получили реальное подтверждение.

Таким образом, Николай Николаевич, столь наивно оправдывая свои военные поражения и нанося удар по ненавистному Сухомлинову, с еще большей силой ударил по самодержавию.

 

Максимальную выгоду из случившегося извлекли Гучков и конечно, «общественность».

Гучков торжествовал, скорбно закатывал глаза и внушал, что если он оказался прав в 1912 году, выйдя к барьеру против «шпиона», то вдвойне прав теперь, в разгар войны, утверждая, что власти достойна только «общественность».

Казнь Мясоедова не спасла высшее командование, а когда в мае 1915 года началось Галицийское отступление и весь русский фронт начал переживать ужасающую пору отчаянной беспомощности, вследствие отсутствия и вооружения, и снарядов, отношения между Ставкой и военным министром обострились до последней степени.

Великий князь открыто и резко осуждал деятельность военного министра, начальник Штаба слал резкие письма и телеграммы своему бывшему начальнику.

При приездах генерала Сухомлинова в Ставку его принимали сухо, небрежно.

Не оставался в долгу и Сухомлинов. И если вся Ставка в Барановичах работала против него, то все его окружение в Петербурге работало против Ставки и великого князя.

Сотрудников ему было не занимать стать, ибо во врагах великого князя недостатка не было.

К ним принадлежали забракованные им на фронтах генералы, во главе с бывшим Главнокомандующим Северо-западного фронта генералом Жилинским, генерал Воейков, все больше входивший в силу Распутин и вся его клика, окружавшая молодую императрицу.

В одних случаях эта коалиция старалась использовать неудачи на фронте, в других — всё возраставшую и в армии, и в народе популярность великого князя.

Соответственно этому, великого князя обвиняли то в бездарности и неспособности к командованию, то в честолюбивых замыслах, грозных для царской семьи.

В придворных кругах в это время многозначительно говорили о ходившем по рукам портрете великого князя с подписью: «Николай III».

Но более всего доставалось начальнику Штаба генералу Янушкевичу. Обвинения против него шли, главным образом, с фронта.

Что генерал Янушкевич принял должность начальника штаба не по своему хотению, об этом знали весьма и весьма многие. Для массы же, для всех было ясно одно, что на самом ответственном месте в армии стоит человек сравнительно молодой по службе и совершенно неподготовленный для соединенного с этим местом дела.

Как занявший не «свое» место, генерал Янушкевич сразу впал в немилость всей армии.

Одни завидовали ему, других возмущало незаслуженное им возвышение; третьи честно учитывали все последствия работы неопытного и неподготовленного начальника Штаба, страшились за будущее, за исход войны.

Хозяйничанье в оперативной работе Ставки генерала Данилова, который не пользовался репутацией талантливого офицера Генерального Штаба, но слыл за человека надменного, самоуверенного и упрямого, только увеличивало общее озлобление против начальника Штаба, не сумевшего ни выбрать соответствующего генерал-квартирмейстера, ни поставить избранного на должное место.

Недовольство генералом Янушкевичем началось в армии сразу же и затем, по мере наших неудач, всё возрастало.

В последних если и винили когда-либо великого князя, то только отдельные лица, основная же масса же возмущалась «бездарным» Штабом.

«Сначала шел общий гул, — вспоминал Г. Шавельский, — Когда, бывало, на фронт ни приедешь, непременно услышишь два-три „милых“ слова по адресу Штаба Ставки, выраженных то деликатно, а то и резко.

Я не думаю, чтобы отголоски общего недовольства не долетали до слуха генерала Янушкевича, но до мая 1915 года я как будто не слышал от него жалоб на тяжесть его положения и на какие-либо нападки на него.

С мая 1915 года, когда начала развертываться наша Галицийская катастрофа, генерал Янушкевич стал мишенью для ударов со всех сторон.

На фронте его открыто ругали и младшие и старшие. В Ставке его засыпали письмами с фронта, в которых он выставлялся главным виновником всех несчастий, переживаемых русской армией. И слухи, прилетавшие с фронта, и письма, приходившие оттуда, попадали в цель.

Честный генерал Янушкевич близко принимал их к сердцу и глубоко страдал, сознавая, что в тех и других была известная доля правды.

Теперь буквально всякий раз, как только мы с ним оставались наедине, генерал Янушкевич начинал жаловаться мне, что он изнемогает под тяжестью всё растущей злобы против него, всё усиливающихся нападок и обвинений».

Несмотря не все обвинения в бездарности и непонимании обстановки, и великий князь Николай Николаевич, и начальник его штаба могли переломить ситуацию только одним — делом.

Но как это ни печально, именно этого они как раз и не могли.

И дальнейшие события как нельзя лучше подтвердили это, и результатом их командования стало то самое «Великое отступление» русской армии, о котором мы рассказывали выше.

 

Единственное, чего удалось добиться Николаю Николаевичу, так это отставки Сухомлинова. Разоблачив шпиона, Верховный главнокомандующий потребовал призвать к ответу Сухомлинова.

В обстановке войны, когда к весне 1915 обнаружился большой недостаток снарядов и другого военного снаряжения, Сухомлинова стали считать главным виновником плохого снабжения русской армии.

12 июня 1915 года шло Собрание Совета министров под председательством Горемыкина.

К концу совещания действие принятого с утра премьером морфия закончилось, и он затянул старую песню о том, что «война его не касается».

Все уже собирались уходить, когда в зал явился курьер из Ставки с пакетом.

— Вам от государя, — протянул он Сухомлинову плотный пакет.

Министр облизал сразу ставшие сухими губы и открыл конверт.

«Владимир Николаевич, — ударил в глаза знакомый до боли почерк. — После долгого раздумывания я пришел к заключению, что в интересах России и армии ваш уход необходим…

Мне очень тяжело сказать вам об этом… Сколько лет мы с вами работали, и никогда между нами не было недорозумений. Благодарю вас, что вы положили столько труда и сил наблаго нашей родной страны…

Беспристрастная история будет более снисходительной, чем осуждения современников.

Господь с вами. Уважающий вас Николай».

Несколько оправишись от полученного удара, Сухомлинов резко стал со своего кресла и быстро пошел к двери.

— Куда же вы, Владимир Александрович, — удивленно воскликнул Горемыкин. — У нас еще столько дел!

Сухомлинов остановился и помахал царским письмом.

— Не у нас, — горько усмехнулся он, — а у вас, господин премьер! А я с этой минуты в отставке!

 

Верховная следственная комиссия, занявшаяся делами бывшего военного министра, была создана в августе 1915 года «для всестороннего расследования обстоятельств, послуживших причиной несвоевременного и недостаточного пополнения запасов военного снаряжения».

Тогда же было начато расследование его деятельности на посту министра, в том числе и вскрывшейся истории с бывшим внештатным агентом Московской полиции Николаем Соловьёвым, нечистым на руку дельцом и фальшивомонетчиком, который втерся в доверие к жене Сухомлинова и через нее добился протекции министра, и даже работы в контрразведке.

Очень быстро политика вторглась в расследование, и ула обвинение Сухомлинова стало звучать так: «Противозаконное бездействие и превышение власти, подлоги по службе, лихоимство и государственная измена».

Последние два слова заслонили все, так только и говорили о заточенном в Петропавловской крепости бывшем военном министре.

Надо ли говорить, что по ту сторону фронта истерическая кампания в России вызывала величайшее удовлетворение, поскольку подрывала моральный дух противника.

А по всей огромной стране на самом деле поползли дикие и темные слухи о поголовном засилье «шпионов».

Можно без преувеличения сказать, что в 1915–1916 годах вся Россия ожидала процесса над Сухомлиновым, который должен был поднять занавес над теми ужасами, которые творились в Петрограде.

Со временем пришло понимание того, что осуждение Сухомлинова бумерангом ударит по самодержавию, и стали искать выход, чтобы избежать гласного суда.

И в самом деле! Только вдумайтесь: на скамье подсудимых сидти не кто-нибудь, а сам военный министр по обвинению в государственной измене.

«Суд над Сухомлиновым, — предупреждал зимой 1916 года начальник канцелярии министерства императорского двора А. А. Мосолов, — неминуемо разрастется в суд над правительством.

Наконец, является вопрос — допустимо ли признать гласно измену военного министра Российской империи».

Да и как тут, согласитесь, не вспомнить о назначившем Сухомлинова царе и его жене-немке?

Однако в правительстве понимали и то, что во избежание нежелательных толков, затягивать следствие дальше было нельзя.

Выход был один: предать Сухомлинова военно-полевому суду.

Но на это еще надо было получить разрешение царя. А он не спешил карать своего вороватого любимца.

Начавшееся следствие сразу же установило поступление на личный банковский счет военного министра шестисот тысяч рублей, происхождение которых их владелец не смог объяснить.

Этого было достаточно для немедленной отставки Сухомлинова с поста военного министра.

8 марта 1915 года вместо него был назначен генерал от инфантерии А. А. Поливанов, занимавший по отношению к великому князю нейтральную позицию.

Запущенный следственный маховки не мог остановить даже сам царь, и 29 апреля 1916 года Сухомлинов был отправлен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости.

«Министр юстиции, — вспоминал В. В. Шульгин, — должен был в соответствующем порядке начать судебный процесс против военного министра В. А. Сухомлинова.

Все это в высшей степени волновало Государственную Думу, но пока мы воздерживались от выступлений с кафедры.

Что же касается Союзников, то у них вся эта возня вокруг военного министра вызывала в лучшем случае недоумение.

„Ну и храброе у вас правительство, — не скрывая своей брезгливости, заявил министр иностранных дел Англии лорд Грей думской делегации в Лондоне, — раз оно решается во время войны судить за измену военного министра“.

Судя по этому замечанию, нечистого на руку министра надо было бы не только оставить, но еще и облагодетельствовать.

 

Как того и следовало ожидать, ни до военного-полевого, ни до какого другого суда дело не дошло.

Более того, дело В. А. Сухомлинова было выкрадено из Министерства юстиции.

При этом мало кто сомневался в том, что „кража“ произошла по наущению самого Сухомлинова и его супруги Екатерины Викторовны.

Нельзя не напомнить и о том, что со стороны императора и других видных сановников неоднократно предпринимались активные попытки свернуть дело Сухомлинова.

Однако министры юстиции А. А. Хвостов и А. А. Макаров не допустили этого, угрожая отставкой.

Энергичная супруга министра, обнаржив в камере своего благоверного клопов, подняла на ноги все правительство!

Затем Екатерина Викторовна отправилась к Распутину и вступила с ним в „известные отношения“.

Во всяком случае, именно так записано в официальных документах.

Преодолевая брезгливость, она прошла через спальню Распутина, вручила Врубовой кругленькую сумму на лазареты, и всемогущая фрейлина свела ее с императрицей.

Так, 11 октября 1916 года при министре юстиции А. А. Макарове Сухомлинов был переведен под домашний арест, и у него появилась возможность публичного оправдания.

Но и „домашний арест“ оказался фикцией, и, едва оказавшись на свободе, Сухомлинов разгуливал по Петрограду,

Появление на улицах столицы военного преступника быстро привело к тому, что крики и слухи об измене удесятерились.

На улицах и в печати открыто говорили о загадочных интригах и о том, что „немцы“ добились своего и вытащили „изменника“ из тюрьмы.

Однако на этом мучения престарелого жулика не кончились.

После прихода к власти Временного правительства Сухомлинов был снова арестован и 27 сентября 1917 года приговорен к высшей мере наказания — бессрочной каторге.

Представшая вместе с мужем перед судом Сухомлинова была оправдана.

Сухомлинову вменялось в вину, помимо прочего, что он сообщал „Мясоедову, заведомо для него, Сухомлинова, состоявшему германским агентом“, военные сведения, „оказал содействие к вступлению Мясоедова в действующую армию и продолжению его изменнической деятельности и тем заведомо благоприятствовал Германии в ее военных действиях против России“.

„Ведь это не шутки, — возмущенно говорил по этому поводу В. Шульгин, — выпустить из тюрьмы во время войны главного военного преступника, обвинявшегося в измене, имя которого стало притчей во языцех.

Дума по поводу этого бушевала, И можно себе представить, как реагировала на это армия, пережившая все ужасы позорного отступления по вине преступного министра“.

Но что самое интересное во всей этой истории, что пришедшие к власти большевики увидели в Сухомлинове родственную душу.

Если бы это было не так, что вряд ли бы его освободили по амнистии, объявленной Советской властью 1 мая 1918 года, и выпустили бы за границу.

Остается только добавить, что один из самых одиозных военных министров России умер в 1926 году в эмиграции.

Мадам Сухомлинова скончалась там же относительно молодой женщиной.

 

Что же было на самом деле, и работал ли Сухомлинов на самом деле на германскую разведку?

Но сначала давайте посмотрим, что говорил о хозяйственной деятельности министерества бывший помощник Сухомлинова генерал А. А. Поливанов.

„В моей речи, — говорил он на допросе 25 августа 1917 года, — отвечая Государственной Думе на вопрос, что сделано и что предстоит сделать, я указал на ту чрезвычайную трудность, с которой расходовались кредиты на снабжение армии.

Эта трудность происходила оттого, что наши заводы, получая, согласно плану, каждогодно большие заказы, очень медленно приспосабливались к той деятельности, которая от них требовалась.

Если бы мы, как говорят заводы, сразу увеличили количество машин, выписав их из-за границы, может быть деятельность заводов оказалась бы продуктивнее, но политика требовала по возможности обходиться предметами российского производства.

В ежегодном плане было показано, что на такое-то мероприятие — столько-то, на такое-то — столько-то, скажем, 70 миллионов в год.

Законодательные учреждения кредитовали эту сумму, и подлежащий отдел военного министерства должен был входить в соглашения с заводами, делать заказы, заключать контракты.

Так как все это запаздывало, то ежегодно накапливались некоторые остатки, которые можно было израсходовать только в законодательном порядке, и неизрасходованные кредиты лежали и обременяли собою государственное казначейство.

В 1912 году я мог сказать, что количество этих кредитов начало заметно уменьшаться, но при этом особенно подчеркнул медленность изготовления снарядов для фронта.

Теперь о том, что же делалось в ведомстве с момента моего ухода и до объявления войны.

Чтобы снабжение нашей армии к моменту войны стояло на надлежащей высоте, надо было внимательно следить за исполнением заказов в срок, а для этого давать сырье, давать заграничные станки.

В конце 1913 года и в начале 1914 года было ясно, что обстановка усложнилась, и был принят ряд мер, чтобы этот план перестроить, внести соответствующую поправку и начать творческую работу до объявления войны“.

Если дело с оборонными заводами обстояло именно так, то можно было догадываться, какие титанические усилия должен был прикладывать военный министр, чтобы изменить ситуацию.

Но… на то он и военный министр, который был по большому счету самым настоящим хозйственником, поскольку военными вопросами занился Генеральный штаб.

Вся беда была в том, что Сухомлинов просто не отвечал тем высочайшим требованиям, какие предъявлялись к военному министру в столь сложной политической обстановке.

„Из него, — писал хорошо знавший Сухомлинова Г. Шавельский, — не вышел деловой министр, какой, в особенности, требовался в то время.

Он был способен, даже талантлив, в обращении с людьми очарователен, но ему недоставало трудолюбия и усидчивости, в нем убийственно было легкомысленное отношение к самым серьезным вещам.

Он, конечно, был виновен в том, что, готовясь к великой войне, далеко не использовал всех возможностей, чтобы подготовить должным образом армию к этой войне, как и в том, что до самого последнего времени он не соответствовавшими истине уверениями успокаивал и Государя, и общество, и Государственную Думу.

Что армия вышла на войну недостаточно вооруженной, с малым количеством боевых снарядов, с неподобранным как следует командным составом, — в этом он в значительной степени виновен“.

Еще бы он не был виновен!

Как должен был работать этот самый министр в обстановке, когда только за последние три года Россия была на волосок от войны?

Ответ один: наизнос, не щадя ни себя ни сотрудников.

Что же касается шпионажа, то никаким агентом военный министр, конечно же, не был.

Другое дело, что выставление Сухомлинова именно в таком свете было выгодно определенным политическим кругам.

Руководитель германской разведки, полковник В. Николаи называл „дело“ Мясоедова и все сопряженное с ним „необъяснимым“, ибо „Мясоедов никогда не оказывал никаких услуг Германии“.

„Нашу осведомленность, — писал М. Ронге, — русские объясняли предательством высших офицеров, близко стоящих к царю и высшему армейскому командованию.

Они не догадывались, что мы читали их шифры. В общей сложности нам пришлось раскрыть около 16 русских шифров. Когда русские догадались, что их радиограммы их предают, они подумали, что мы купили их шифры“.

Радиоболтовня штабов, стоившая России 2-й армии Самсонова, практически продолжалась всю войну».

Так что ни о каком сотрудничестве военного министра с врагом не могло быть и речи.

Впрочем, армия старадал при Сухомлинове не только от отсуствия снарядов.

Приблизительно в то же самое время навалилась новая беда: на фронте не хватало винтовок, а у тех, у кого они были, не имелось патронов.

«Волосы дыбом при мысли, — писал из Ставки Сухомлинову генерал Янушкевич, — что по недостатку патронов и винтовок придется покориться Вильгельму. Много людей без сапог отмораживают ноги. Там, где перебиты офицеры, начались массовые сдачи в плен».

Однако вместо патронов и винтовок на фронт была отправлена жена Сухомлинова с «царскими подарками».

Более того, 900 тысяч мобилизованных идели в бараках и напрасно ждали отправки на фронт. Но отправлять их было не в чем, поскольку не было обмундирования.

В конце концов, всю эту огромную массу людей отправили на передовую в гражданской одежде, выдав каждому десятому по шинели.

Остается только добавить, что на германские пулеметы все это воинство шло с палками в руках.

Так кем же, как не предателем, являлся человек, которому по своей высокой должности надлежало решать все эти вопросы? А он их не решал.

Но, увы, Сухомлинов, как и многие другие высокопоставленные чиновники, никогда не служили России.

Расположение государя и пожинаемые ими блага на высоких должностях, были для них несоизмеримо дороже. И военный министр Сухомлинов был из их числа.

И Германии, хотел он того, или нет, Сухомлинов помогал, поскольку министром был никаким. И немцы должны были ему в ножки поклониться за его бездеятельность.

В этой связи хочется сказать и вот о чем.

Почему-то у нас слово «предатель» подразумевает только непосредственную связь с врагами Отечества.

Но не совсем понятно, почему таковым не является занимающий столь отвественный пост человек, который, плохо исполняя свою работу, так или иначе, но предает интересы своей страны.

Да еще в военное время.

И какое в данном случае значение имеет то, был ли он замечен в непосредственных сношениях с представителями противной стороны?

Главное: как он выполняет порученное ему дело. И если то, как он это самое дело делает, приносит стране только вред…

Сталин знал, что делать в таких случаях, и не только во время войны.

 

Рассказывая о деле Сухомлинова, нельзя не сказать и еще об одном высокопоставленном лице, которому армия была обязана нехваткой снарядов.

Как известно, русской артиллерией заведовал великий князь Сергей Михайлович, что само по себе уже вызывало недоумение.

Вся беда русской артиллерии заключалась в том, что российские заводы не были приспособлены для производства снарядов крупного калибра, и их надо было заказывать в Европе. А если быть совершенно точным: во Франции.

Само собой понятно, что на кону стояли очень большие деньги. А коль так, то кого волновала судьбу России?

«Ни одно франко-русское соглашение с 1891года по 1914 года, — пишет А. Широкорад в своей книге „Тайны русской артиллерии“, — не ограничивало русско-германское военное сотрудничество.

Однако Россия, получавшая от Круппа лучшие в мире артсистемы, с 1891 года начинает ориентироваться на Францию, позорно разбитую крупповскими пушками в 1870 году.

И дело тут не в соглашениях, а в личной инициативе генерал-фельдцейхмейстера великого князя Михаила Николаевича, проживавшего в Ницце, и генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича, тоже проводившего полжизни в Париже со своими многочисленными метрессами.

После 1895 года русская сухопутная артиллерия попала в полную зависимость от Франции. И дело не только в том, что Круппа заменила фирма Шнейдера, производившая менее качественные орудия.

Ни Крупп, ни германское правительство никогда не вмешивались в раздачу военных заказов русским заводам, а тем более в стратегию и тактику русской армии, справедливо считая это прерогативой русских властей.

А вот фирма Шнейдера, заключив контракт с Военным ведомством России, обязательно оговаривала, что столько-то лет такая-то пушка системы Шнейдера будет изготавливаться исключительно на Путиловском заводе, или вообще будет изготавливаться только на этом заводе.

Почему же Шнейдер так возлюбил этот завод? Да потому, что Путиловский завод — единственный русский частный артиллерийский завод, все же остальные артиллерийские заводы с 1800 по 1914 г. принадлежали казне.

Надо ли говорить, что правление Путиловского завода было слишком тесно связано с фирмой Шнейдера.

Великий князь Сергей Михайлович и Кшесинская совместно с руководством фирмы Шнейдера и правлением Путиловского завода организовали преступный синдикат.

Формально в России продолжали проводиться конкурсные испытания опытных образцов артиллерийских систем, на которые по-прежнему приглашались фирмы Круппа, Эрхардта, Виккерса, Шкода и другие, а также русские казенный заводы Обуховский и Санкт-Петербургский орудийный.

Но в подавляющем большинстве случаев победителем конкурса оказывалась фирма Шнейдер.

Автор лично изучал в архивах Военного исторического музея отчеты о конкурсных испытаниях орудий.

В угоду великому князю Сергею Михайловичу комиссия часто шла на подлог. К примеру, вес орудий Шнейдера подсчитывался без башмачных поясов и ряда других необходимых элементов, а орудий Круппа — в полном комплекте.

В отчете писалось, что орудие Шнейдера легче и подлежит принятию на вооружение, но фактически в боевом и походном положении оно было тяжелее своего крупповского аналога.

Что же касается самодержца всероссийского, то занятый мундирами, пуговицами, значками и ленточками, к гаубицам он особого интереса не проявлял.

Но и на этом не кончились бедствия русской артиллерии. Французское правительство через фирму Шнейдера, Сергея, Матильду и ряд других агентов влияния в СанктПетербурге навязало российской артиллерии свою доктрину».

Есть и другие сведения о том, что бывшая возлюбленная Николая и любовница великого князя Сергея Михайловича, Матильда Ксешинская на самом деле занималась во вермя войны коммерцией.

Но, как и всегда в таких случаях дело было не в какой-то там балерине и даже не великих князьях, а в том, что в России не нашлось ни одного честного человека, который осмелился бы вступиться даже в столь сложное для страны время за русскую артиллерию.

Да и как? Ведь бывшая пассия царя в те благословенные для нее времена делила ложе сразу с двумя великими князьями — Сергеем Михайловичем и Андреем Владимировичем. Так что бросить вызов родственникам царя желающих не нашлось.

Впрочем, одна такая смелая все же нашлась. Ею оказалась сама царица.

«Скоро ли Сергей будет смещен со своего поста, — писала она мужу. — Ксешинская опять в этом замешана — она вела себя, как m-me Сух., — брала взятки и вмешивалась в артиллерийское управление».

Что это было: радение за страну или запоздалая ревность?

Думается, второе.

Да и как-то странно представить себе Александру Федоровну, заботившуюся об артиллерийском управлении. Скорее всего, ей было, действительно, неприятно, что бывшая пассия ее Ники ведет себя столь вызывающе.

Однако Николай смещать Сергея Михайловича не спешил.

Как-никак, речь шла не о каком-то министре, а о члене царской семьи, и царь не хотел обострять и без того непростые отношения с родственниками.

В результате, во всем виноватым оказался военный министр.

Царица это быстро поняла.

«В сущности, — писала она мужу, — он там и сидит также для того, чтобы спасти Ксешинскую и Сергея Михайловича…»

Я пишу эти строки вовсе не для того, чтобы оправдать Сухомлинова.

Его, по сути дела, предательству интересов России, не может быть никаких оправданий. И будь в нем хоть капля чести или любви к стране, которой он так «верно» служил на столь ответственном посту, он нашел бы выход из создавшегося положения.

 

Конечно, с произволом боролись. И наибольшую активность проявил Председатель Государственной Думы М. В. Родзянко.

Именно он настоятельно требовал отставки и Сухомлинова, и великого князя Сергея Михайловича.

Сначала он отправился к Сухомлинову.

Как и следовало ожидать, разговор шел на повышенных тонах, и после взаимных обвинений в развале русской армии, Родзянко не выдержал.

— Уйдите лучше сами! — воскликнул он. — Иначе вам предстоит уйти по суд<