Глава VII. Мятеж, которого не было

 

Вся трудность пишущего о любом неудавшемся заговоре заключается в том, что он не может знать о том, что на самом деле думали его участники.

Сколько копий сломано вокруг якобы сущестовавшего (или зревшего) заговора Великого князя Николая Николаевича против своего венценосного племянника.

Но никаких доказательств нет и по сей день.

Да и какие могут быть доказательства, если не было ни единого решительного действия против Николая II.

А в заговоре долно быть все предельно просто: или не хотели бы, не убили, либо, да, не получлось, но мы сделали все, что могли.

В противном случае любой заговор отдает оперетой.

Как для меня отдает опереттой и «мятеж Корнилова», который утонул в предположениях и версиях.

Кто только, согласно всем этим версиям не был втянут в заговор Корнилова!

Был ли на самом деле заговор?

Московский кадет Н. М. Кишкин, П. Н. Милюков, М. В. Родзянко, В. В. Шульгин и другие не менее известные фигуры.

Более того, П. Н. Милюков от лица общественных деятелей кадетского направления сделал заявление о том, что они сердечно сочувствуют намерениям Ставки остановить разруху и разогнать совдеп.

Согласились помочь Корнилову и лидеры «Общества экономического возрождения России» А. И. Путилов банкир А. И. Вышнеградский.

Было условленно держать связь с тем, чтобы в нужный момент посланцы Корнилова могли прийти за деньгами.

Было все: явки, пароли и тайные встречи.

Не было одного: дела!

И его не могло быть по определению.

— Передайте генералу Корнилову, — откровенно видный кадет В. А. Маклаков председателю Главного комитета Союза офицеров Л. Н. Новосильцеву, — что мы его провоцируем, особенно Милюков. Ведь Корнилова никто не поддержит, все спрячутся…

Да, все эти люди с радостью бы одобрили силовую акцию, но только в случае ее успеха.

Принимать же на себя ответственность и рисковать последствиями неудачи никто не хотел.

«Итак, — пишут в своей книге А. Ушаков и В. Федук „Лавр Корнилов“, — заговор был.

Были заговорщики, увлеченно, как дети, игравшие в конспирацию.

Все это делалось именем Верховного главнокомандующего, но при этом сам он еще далеко не решил для себя, что он будет делать дальше.

Корнилов не верил Керенскому, но продолжал верить Савинкову, он еще не оставил надежды на то, что все вопросы можно будет решить путем соглашения.

Но нетерпеливые головы из окружения главковерха подталкивали его к разрыву.

Самым досадным было то, что в любой момент большинство из них было готово уйти в сторону».

Так оно и было.

Армия в том ее состоянии вряд ли поддержала бы его выступление против Временного правительства.

Высший командный состав, хотя и был недоволен Керенским и желал его отставки, все же больше думал о своем благополучии и не хотел рисковать.

Да и сказочно быстрое возвышение Корнилова породило зависть.

Появилось немало тайных недоброжелателей.

Большая же часть обер- и штаб-офицеров сочувствовала программе Корнилова и готова была его поддержать, но не имела прежней власти над солдатами.

А они, получив после Февральской революции определенные свободы, не желали снова попасть в ежовые рукавицы к очередному правителю.

Отсутствие у Корнилова близких друзей заставляло его приближать к себе людей случайных и ненадежных.

Таковыми были Завойко и Филоненко, в какой-то мере — полковник Голицын.

Пожалуй, лишь один человек, из тех, кто имел влияние на Корнилова, относился к происходящему серьезно и был намерен идти до конца.

Это был генерал А. М. Крымов.

Воевавший под его началом генерал П. Н. Врангель вспоминал, что Крымов был «выдающегося ума и сердца человек, один из самых талантливых офицеров Генерального штаба, которых приходилось мне встречать на своему пути».

Но этого было маловато для спасения России.

На самом же деле, никто в Ставке серьезно планов переворота не разрабатывал, никто не поддерживал необходимых контактов со столичным подпольем.

Вся петроградская составляющая «заговора» была чистой авантюрой, и подсознательно участвовавшие в ней это чувствовали.

Именно это и заставило их в решающий день спрятаться в отдельном кабинете ресторана, вместо того чтобы следовать ранее составленным планам.

Романовский был единственным из старших начальников, кто был посвящен в планы готовящегося выступления.

Разумеется, полностью сохранить подготовку в тайне было невозможно.

Многие из чинов Ставки догадывались о происходящем, кто-то, как, например, Лукомский, знал об этом почти определенно.

Но те, кто догадывался, предпочитали не вмешиваться.

Дело было слишком рискованным, и потому в случае его неудачи проще было отговориться незнанием.

В том же случае, если бы начинанию способствовал успех, присоединиться было никогда не поздно.

Все зависело от Верховного главнокомандующего. А его намерения были до конца не ясны.

Именно поэтому я хочу привести мнение об этом опереточном мятеже участника Белого движения и известного писателяч Ивана Солоневича.

«Исторические изыскания, — пишет он в своей статье „Заговор Корнилова“, — конечно, имеют своеобразную прелесть.

Иногда они напоминают не то крестословицы, не то благородную страсть к собиранию старых почтовых марок. Занятие, хотя и мирное, но более или менее бесполезное.

Сейчас в эмигрантской печати весьма популярны исторические изыскания по поводу заговора ген. Корнилова.

Изыскания эти стоят весьма немногого.

Да, конечно, интересное чтение.

Массовому читателю небезинтересно, так сказать, „окунуться в прошлое“ и, сидя в парижском кафе, незримо присутствовать на чемпионате весьма вольноамериканской борьбы между Керенским, Деникиным, Милюковым и… памятью генерала Л. Корнилова.

В этом чемпионате ген. Л. Корнилов занимает самую безвыигрышную позицию: он уже заплатил своей жизнью за Россию — и ему не до дискуссии.

Я совершенно не хочу вдаваться в детективно-романтические подробности корниловского заговора.

Нет никакой возможности ни доказать, ни опровергнуть существование того романтического гардемарина, которому-де было поручено ухлопать душку Керенского и который, вместо выполнения этого поручения, взял и расплакался на жилетке этой самой душки.

Нет никакой возможности установить или опровергнуть так называемые „детали происшествия“, установить или опровергнуть существование и методы действия десятков лиц, принимавших в этом происшествии более или менее деятельное участие.

И — совершенно не в этом дело.

Заговор Корнилова, конечно, был.

Я лично принимал в нем некоторое участие — на весьма десятых ролях, при ген. Дутове, которого я по тогдашней наивности моей считал серьезным человеком.

Серьезным человеком ген. Дутов не оказался.

Впрочем, серьезным человеком не оказался и я, — не было еще опыта.

Но и не в этом дело.

Дело вот в чем.

Заговор ген. Корнилова реально существовал, и он не удался.

В этом заговоре — или, точнее, в неудаче заговора, виноват был, в частности, ген. Л. Корнилов.

И виноват был никак не в существовании заговора, а только исключительно в его неудаче.

Вина ген. Л. Корнилова очень велика исторически, но морально на Лавре Георгиевиче никакой вины нет: он сделал все, что он мог и что он умел.

Было бы лучше, если бы ген. Л. Корнилов обладал бы кое-какими конспиративными навыками, но мы не имеем никакого права упрекать боевого русского генерала (даже и принимая во внимание побег ген. Л. Корнилова из германского плена) — за отсутствие у него этих конспиративных навыков.

Это — не его дело и не его специальность.

Судья ему — только Господь Бог.

Поставим вопрос в несколько иную плоскость.

Заговор Корнилова был, и этот заговор провалился.

Провалился, как говорится в газетной хронике, „при благосклонном участии“ А. Ф. Керенского.

Об этом благосклонном участии много можно было бы рассказать — но сейчас не до этого.

Но вот что самое важное: в результате провала этого заговора — в России сейчас сидит Сталин.

В тысячу девятьсот семнадцатом году можно было строить всякие мрачные теории о том, что будет с Великой Империей, если во главе ее не устоит Александр Кратковременный, — но того, что случилось на самом деле — никто предположить не мог.

Наша тогдашняя фантазия еще не была достаточно развита.

Теперь она, в результате национализации, коллективизации и эмиграции, несколько усовершенствовалась.

И теперь вопрос о корниловском заговоре надо бы поставить совсем в иную плоскость: этот заговор был отчаянной и неудавшейся попыткой спасти Россию.

И если бы этот заговор удался, — то уж теперь, имея за своей спиной опыт Муссолини и Гитлера, Ленина и Сталина, колхозов и ОГПУ, — мы можем с полной уверенностью сказать — при победе Корнилова рая земного, может быть, и не было бы, но уж, во всяком случае, не было бы рая социалистического.

А. Ф. Керенский, может быть, и не занимал бы пост министра юстиции (каковой пост для него ген. Л. Г. Корнилов все-таки предусмотрел), но он не сидел бы в Париже и не издавал бы свой журнал (каковой журнал, по моему скромному мнению, решительно никому не нужен), а все мы — не сидели бы по эмиграциям и колхозам.

Детективно-романтические детали всего этого происшествия мы уж лучше предоставим будущему Эдгару Уоллейсу.

Он их раздраконит получше Керенского.

Вероятно, будет поставлен и соответствующий фильм — с самоваром, графинами и графинями и с прочей развесистой клюквой.

Дело не в деталях. Дело вот в чем.

При полной импотенции Временного правительства, „запломбированный вагон“ стал захватывать власть в свои руки.

Перспектива этого захвата всякого русского человека вгоняла в жуть — вгоняла она и меня.

Со всей этой запломбированной шатией всякие душки из временного правительства обращались с исключительной нежностью.

Ленина, обвиненного в государственной измене, в получении денег от германского генерального штаба (он эти деньги и в самом деле получил), выпустили, видите ли — на честное слово.

И выпустил его Керенский.

В петербургском гарнизоне было сконцентрировано около трехсот тысяч петербургских дворников, рабочих и всяких прочих „ратников ополчения“, которые торговали семечками, на фронт идти не хотели и которые готовы были поддержать (впоследствии и поддержали) всю эту запломбированную шатию.

Что же было делать?

Так и смотреть, как душка Керенский главноуговаривает петербургское отрепье и делает изысканные жесты перед запломбированной шатией?

И равнодушно присутствовать при полном параличе власти?

И ждать, пока этот паралич не приведет к своим неизбежным последствиям?

Вот он — и привел.

Ген. Л. Г. Корнилова можно обвинять только в одном: в том, что заговор его не удался.

Но генералу Л. Корнилову удалось нечто иное:

Он не делал изысканных жестов и не произносил патетических речей.

Он также не бежал в бабьей юбке и не оставлял на произвол судьбы людей, которые ему верили.

Он пошел до конца.

И конец этот он нашел в бою.

Нет, не нужно никаких детективно — исторически — романтических изысканий.

Сейчас, двадцать лет спустя, дело совершенно ясно. Да, Керенский кое-как жив.

Да, тело Корнилова большеивки сожгли и развеяли в прах.

Но жива идея не Керенского, а Корнилова.

Кто пойдет за Керенским?

Никто.

Кто пойдет за Белой Идеей?

Пойдут миллионы.

И Александр Федорович Керенский сделал бы намного лучше, если бы вместо детективных романов — взял бы, пошел бы в церковь, зажег бы свечу и помолился бы за упокой души раба Божьего Лавра, которого он, раб Божий Александр — продал и предал — вместе с ним продал и предал нашу Родину.

Раб Божий Лавр останется в памяти России героем и символом.

Раб Божий Александр останется актером и фигляром, притчей во языцех и поношением человеков.

Несоизмеримые масштабы.

Разница между посредственностью и героизмом. Между бабьей юбкой и подвигом.

Между Белой Идеей и Учредиловкой.

Нет, памяти Лавра Георгиевича Александру Федоровичу трогать бы не стоило.

Мертвый человек иногда бывает живее живого человека. И живой человек иногда бывает мертвее мертвого.

Лавр Георгиевич — он совсем живой.

Ибо именно он является родоначальником Белой Идеи и Белой России, и этого права первородства никакие душки у него отнять уже не могут…»

 

Что тут можно добавать?

А вот задать хотя бы риторический вопрос: почему же Корнилов не пошел на Петроград, можно.

Когда Корнилов получил от Керенского распоряжение сдать должность генералу Лукомскому и прибыть в Петроград, он решил оставаться на своем посту до конца.

«Долг солдата, — писал он в своем „Обращении к народу“, — самопожертвование гражданина Свободной России и беззаветная любовь к Родине заставили меня в эти грозные минуты бытия отечества не подчиниться приказанию Временного правительства…

Я заявляю всему народу русскому, что предпочитаю смерть устранению меня от должности Верховного».

Генерал Лукомский также отказался исполнить этот приказ.

«Считаю долгом совести, — писал он в своей телеграмме Керенскому, — имея в виду лишь пользу Родины, заявить, что теперь остановить начавшееся с вашего же одобрения дело невозможно, и это поведет лишь к гражданской войне, окончательному разложению армии и позорному сепаратному миру, следствием чего, конечно, не будет закрепление завоеваний революции.

Ради спасения России вам необходимо идти с генералом Корниловым, а не смещать его.

Смещение генерала Корнилова поведет за собой ужасы, которых Россия еще не переживала.

Я лично не могу принять на себя ответственности за армию, хотя бы на короткое время и не считаю возможным принимать должность от генерала Корнилова, ибо за этим последует взрыв в армии, который погубит Россию».

Тогда Керенский объявил Корнилова мятежником и обратился к большевикам с просьбой встать на защиту революции.

Те с превеликой радостью согласились, и навстречу войскам Крымова были высланы сотни большевиков-агитаторов.

Ситуация ухудшалась с каждым часом.

Было получено известие о том, что командующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин, его начальник штаба генерал Марков, а также некоторые офицеры по распоряжению комитетов арестованы.

Командующий Северным фронтом Клембовский, не исполнявший приказаний Временного правительства, был заменен генералом Бонч-Бруевичем.

Командующий Западным фронтом генерал Балуев и помощник командующего Румынским фронтом генерал Щербачев прислали телеграммы с выражением верности Временному правительству.

Генерал A. M. Крымов, возглавлявший поход на Петроград, в 15 часов 31 августа выстрелил из револьвера себе в сердце.

Перед самоубийством он написал письмо, которое отправил в Могилев с адъютантом для передачи верховному главнокомандующему.

Таким образом, Корнилов остался в одиночестве, лишившись многих коллег.

В эти трудные минуты жизни рядом оказалась жена, верный друг и соратник.

Таисия Владимировна нашла такие слова, которые убедили Лавра Георгиевича в том, что он не имеет права бросить тысячи офицеров, поверивших ему, что следует продолжить борьбу.

Временное правительство решило ликвидировать Ставку.

Был создан карательный отряд.

После настойчивых заявлений различных общественных организаций и политических фракций Керенский попросил генерала Алексеева, назначаемого в Ставку начальником штаба вместо Лукомского, уговорить Корнилова сдать должность верховного главнокомандующего.

Узнав об этом, Лавр Георгиевич собрал совещание.

У присутствующих генералов и офицеров настроение было боевое.

Каратели не вызывали у них никаких опасений.

Да и какие могли быть опасения, если у Корнилова была «Дикая дивизия», которая почла бы за честь пойти на смерть за своего генерала?

Однако Лукомский опасался другого.

— После первого отряда, — сказал он, — будет прислан новый, а продолжение сопротивления отрежет Ставку от фронта и прекратится управление удерживающими его войсками. Если поступим так, как хотим мы, то это будет на руку Керенскому, поскольку тогда действительно будет совершено преступление перед Родиной и только будет подтверждено, что Керенский, объявляя нас предателями, был прав. Надо покориться и требовать суда, в ходе которого выяснится, что мы действительно хотели спасти армию и Родину…

— Вы правы, Александр Сергеевич, — подвел итог Корнилов, оценив реакцию присутствующих. — Дальнейшее сопротивление было бы глупо и преступно. Пойдите на телеграф, заявите, что я и вы подчинимся генералу Алексееву, и ему в Ставке не угрожают никакие неприятности…

Сложно сказать, понимал ли сам Лавр Георгиевич, на что он обрекает страну, оставляя ее во власти бездарного Керенского, но боеспоосбность дорогой ему армии была для него превыше всего.

Хотя при желании он, наверное, мог бы сместить Керенского со всеми вытекающими отсюда положительными последствиями для той же самой армии.

Но… не пожелал…

Почему?

Наверное, по той простой причине, что был хорошим солдатом и плохим политиком.

Если бы это было не так, то Корнилов вряд ли бы возглавил Белое движение, поскольку на полях Гражданской войны он очутился в родной ему стихии, где ему уж не надо было играть ни в какие подковерные игры.

Но мы имели то, что имели, генерал не смог стать политиком, и, как принято говорить в таких случаях:

— Бог ему судья…

Что же касается убогого Керенского, то ничего другого от этого позера без чести и совести нельзя было и ожидать, поскольку, по словам Ататюрка, «невелика ценность человека, думающего больше о самом себе, нежели о счастье родины и нации».

Если Керенский о чем и думал, то только о себе в Революции, но никак о Революции в себе.

Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

А нам в какой уже раз приходится сожалеть о том, что на самых крутых поворотах в нашей истории во главе нашей страны чаще всего оказывались совершенно бездарные личности, сособные только на предательство…

 

После ареста Корнилова пост Верховного Главнокомандующего занял сам Керенский.

Генерал от инфантерии М. В. Алексеев, желая спасти корниловцев, согласился «взять позор на свою седую голову» и стать Начальником штаба главнокомандующего.

Он арестовал Корнилова и его сподвижников в Ставке 1 сентября 1917 года и отправил арестованных в Быховскую тюрьму.

По свидетельству командира Корниловского ударного полка Генерального штаба капитана М. О. Неженцева, «встретились они чрезвычайно трогательно и по-дружески».

Через неделю генерал Алексеев ушел в отставку, а на его место Керенский назначил генерала Духонина.

Своё отношение к корниловцам Михаил Васильевич выразил в письме редактору «Нового времени» Б. А. Суворину таким образом:

«Россия не имеет права допустить готовящегося в скором времени преступления по отношению её лучших, доблестных сынов и искусных генералов.

Корнилов не покушался на государственный строй; он стремился, при содействии некоторых членов правительства, изменить состав последнего, подобрать людей честных, деятельных и энергичных. Это не измена родине, не мятеж…»

Победа Керенского в этом противостоянии стала прелюдией большевизма, ибо она означала победу Советов, в среде которых большевики уже занимали преобладающее положение, и с которыми Правительство Керенского было способно вести лишь соглашательскую политику.

«Могут расстрелять Корнилова, — говорил один из быховских узников, генерал И. П. Романовский, — отправить на каторгу его соучастников, но „корниловщина“ в России не погибнет, так как „корниловщина“ — это любовь к родине, желание спасти Россию, а эти высокие побуждения не забросать никакой грязью, не втоптать никаким ненавистникам России».

Природа скупа и редко одаривает людей так, как она одарила Корнилова: полководца, ученого, лингвиста, путешественника, исследователя, разведчика и пограничника…

И мы можем с полным правом повторить уже однажды сказанное:

— Любая европейская цивилизованная страна, если в ее истории существовал человек, подобный Корнилову, с полным правом гордится им…