Внимание беседующих стариков вновь смешается на дом Джо Ньюолла, к которому кто-то стал пристраивать новое крыло.

– Последние покупатели приезжали из штата Нью-Йорк, не так ли? — спрашивает Пол Корлисс. Голос он подает так редко, что все к нему поворачиваются. Даже Гэри.

– Да, сэр, – отвечает Ленни. – Очень милая пара. Мужчина собирался выкрасить хлев в красный цвет и приспособить его под антикварный магазин,

–  Да, – кивает старый Клат. – А потом их мальчишка нашел пистолет, который они держали…

–  Люди так беспечны… – вставляет Харли.

– Он умер? – спрашивает Ленни. – Мальчишка?

В ответ – тишина. Похоже, никто не знает. Наконец, с неохотой, ее нарушает Гэри.

– Нет. Но ослеп. Они уехали в Обурн. А может быть, в Лидс…

 

И старики думают о семейной паре из штата Нью-Йорк, а, может быть, о том, что стареющие тела все больше и больше подводят их, отказываясь выполнять положенные функции. В темноте за печкой булькает солярка. Где-то дальше поскрипывают петли ставни, качающейся под осенним ветром. Ленни Патридж кашляет, морщится от боли, потирает грудь в том месте, где два ребра так и не срослись, спрашивает Гэри, когда состоятся похороны Даны Роя.

–  Завтра, – отвечает Гэри. – В Горхэме. Где похоронена его жена.

Люси Рой умерла в 1968 году. Сам Дана умер от рака кишечника два дня назад. Всю жизнь он прожил в Касл-Роке. Он был их добрым приятелем. Его смерть с одной стороны печалит их, а с другой стороны вызывает чувство облегчения.

 

– Они вырезали четыре фута его кишок, – напоминает Гэри. – Но ему это не помогло. Рак съел его всего.

Гэри мог бы рассказать им о больничной палате, где умирал Дана Рой с черными, запекшимися губами, от которого пахло как от выброшенной на солнце рыбы. Он мог бы рассказать им о прохладных голубых кафельных плитках, о медицинских сестрах с волосами, убранными под сеточки, в основном молодых, со стройными ногами и упругой грудью.

Он чувствует, что может поговорить о зловредности времени и даже о зловредности некоторых мест, объяснить, почему Касл-Рок превратился в гнилой зуб, готовый выпасть с минуты на минуту. Больше всего он хочет рассказать им о том, как дышал Дана Рой. Казалось, легкие у него набиты сеном, через которое воздуху приходится продираться. И о том, что выглядел Дана так, словно начал гнить заживо. Однако Гэри ничего этого не говорит, потому что не знает, с чего начать, и молча засасывает вытекающую из уголков рта слюну.

– Никто не любил старину Джо, – выражает старый Клат общее мнение, затем губы его расходятся в улыбке. — Но, клянусь Богом, дом этот притягивает взгляды!

Остальные предпочитают промолчать.

Девятнадцать дней спустя, за неделю до того, как первые снежинки упали на голую землю, Гэри Полсону приснился удивительный эротичный сон. Только все это он на самом деле видел когда-то наяву.

Августа 1923 года тринадцатилетний Гэри Полсон проезжал на грузовичке мимо дома Ньюолла аккурат в тот момент, когда Кора Ньюолл отворачивалась от почтового ящика, достав из него газету. Она заметила Гэри и свободной рукой ухватилась за подол платья. Она не улыбалась, лицо ее, похожее на круглую луну, оставалось совершенно бесстрастным, когда она задрала подол, открыв ему свою “киску”. Впервые он увидел загадочное местечко, которое так живо обсуждали его знакомые парни. А затем, без тени улыбки, сурово глядя на него, несколько раз крутанула своими бедрами. Едва он проехал мимо, его рука сама потянулась к пенису, и мгновения спустя он кончил в брюки из темной фланели.

Это был его первый оргазм. В последующие годы он трахнул многих, и всякий раз, без единого исключения, на грани оргазма перед его мысленным взором возникала Кора Ньюолл. Он видел, как она стоит возле почтового ящика под бездонным синим небом, подняв платье, демонстрируя клок волос под большущим белым животом и красные губы половой щели, прикрывающие нежную розовизну “дырочки”. Однако не вид ее “киски” преследовал его, и он не мог сказать того, что каждая женщина в момент оргазма превращалась у него в Кору. До безумия его возбуждала другое: воспоминание о том, как сладострастно, но с каменным лицом, она вертела бедрами.

Воспоминание это осталось с ним на всю жизнь, но он никому и ничего не рассказывал, хотя искушение было очень велико. Он берег это воспоминание для себя. А теперь, когда ему снится этот сон, его пенис встает, и тут же лопается какой-то сосуд в мозгу, создавая пробка, которая может растянуть его смерть на четыре недели, или четыре месяца паралича с капельницами, катетером, бесшумными медицинскими сестрами с забранными под сеточками волосами и упругой грудью. Но он умирает во сне, пенис медленно опадает, словно темной комнате гаснет экран выключенного телевизора. Его друзья очень удивились бы, если бы кто-то находился поблизости и услышал его последнее слово, произнесенное ясно и отчетливо: “Луна!”