Противоречивые распоряжения Ларго Кабальеро

 

В этот вечер, только благодаря хладнокровию нескольких десят­ков человек, гражданских и во­енных, поспешный отъезд прави­тельства не обернулся катастро­фой.

Ведь главнокомандующий не только не позаботился принять и проинформировать тех, кого в коммюнике призывал исполнить «свой долг», но более того, оставил им в наследство хаос.

В книге «Генерал Миаха: био­графия героя» Ласаро Сомо-Сильва пишет, что среди инструкций, которые Миаха обнаружил в каби­нете Ларго Кабальеро (обосновав­шись там с десяти часов вечера), одна показалась ему настолько странной, что он тут же решил пре­небречь ею и порвать.

Эта инструкция предписывала командующему республиканскими войсками у Сьерра-де-Гвадаррамы ни больше, ни меньше как оставить позиции, которые он занимал на горном массиве, и направиться вместе с людьми и техникой к го­роду Куэнка, расположенному в 165 километрах юго-восточнее Ма­дрида.

Так что если бы этот приказ был выполнен, Мадрид не смог бы ни сражаться всю осень и зиму 1937 года, ни выдержать два года осады.

Столицу можно было бы атако­вать с тыла, и, даже отбив такую атаку, она не смогла бы сопроти­вляться по той причине, что си­стемы водо- и электроснабжения, питавшие город, неизбежно оказа­лись бы в руках мятежников.

С другой стороны, когда Миаха попытался установить, на кого из генералов и старших офицеров он может рассчитывать, организуя свой штаб, ему, к немалому его удивлению, пришлось констатиро­вать,

Висенте Рохо — преданный республике кадровый офицер, сыгравший важную роль в деле обороны Мадрида.

что Ларго Кабальеро увез с собой в Валенсию наиболее опыт­ных высших офицеров.

Из числа тех, кто остался в Ма­дриде и с кем Миаха попытался связаться по телефону, некоторые смеялись прямо ему в лицо, узнав, что он назначен председателем Хунты обороны Мадрида.

Тогда, в отчаянии, он обратился в штаб Пятого полка и спросил у одного из командиров, какую по­мощь он мог бы получить, пока бу­дут приняты необходимые меры по перегруппировке войск, дабы наве­сти хоть какой-то порядок в окружающем беспорядке.

Вот что писал об этих событиях генерал Висенте Рохо:

«Ужасной была ночь 6 ноября 1936 года в Мадриде...

Все государственные организа­ции лихорадочно собирали доку­менты и все необходимое, чтобы перенести свою деятельность в ме­ста, удаленные от театра боевых действий... Длинные вереницы ав­томобилей, которые в течение двух-трех дней казались нам не­скончаемыми, запрудили улицы и улочки, ведущие к дороге на Вален­сию. Деморализация, порожденная неудачами, в эти часы усилилась под впечатлением самого факта отъезда государственных органов власти, который обострил чувство опасности... Паника началась не только по причине того, что могло произойти в политическом и воен­ном плане, но и потому, что в по­следние предвечерние часы имели место первые выступления против­ников правительства («пятой ко­лонны»), которые открыли стрель­бу в разных районах города... Ког­да к десяти часам вечера мы взяли в свои руки командование войска­ми и подчинили себе различные средства и службы, которыми нам предстояло управлять, замеша­тельство и беспорядок в городе бы­ли такими, что нам трудно было узнать, какими же ресурсами мы располагаем и в каком состоянии находится к концу дня фронт: ни­какого взаимодействия и связи, а там, где они вроде бы существова­ли, они были утрачены при отсту­плении; зато у нас была полная свобода действий: при отсутствии помощи все наличные силы и сред­ства были важны. Рассеянные, от­ступавшие. Прежде всего нужно было подчинить их себе, а затем использовать».

Генерал Антонио Кордон, вы­полнявший важные обязанности в непосредственном окружении председателя министров и имев­ший большие возможности для на­блюдения, рассказал впоследствии в своей книге во всех подробно­стях, каким образом были пере­даны приказы Ларго Кабальеро тем, кого он призывал исполнить «свой долг».

Человеком, которому была по­ручена эта операция, был не более,

182

не менее, как генерал Асенсио Торрада, выполнявший функции заме­стителя военного министра.

«Ночью 6 ноября — рассказывает Кордон, — Асенсио пригласил меня в свой кабинет. Войдя туда, я уви­дел, что он сидит перед пишущей машинкой, запечатывая воском официальный конверт. Немногим ранее был запечатан другой. Он сообщил мне, что в этих двух конвер­тах содержатся инструкции для [ге­нералов] Посаса и Миахи и что он пригласил их явиться незамедли­тельно, с тем чтобы вручить кон­верты им в собственные руки...

 — Это защитники Мадрида, — до­бавил он насмешливо.

Я робко высказал ему опасение, что Миахе не по силам взять на себя подобную ответственность. Торрада возразил:

 — Лишь бы только потянуть вре­мя!..

Как только генералы Посас и Миаха прибыли, я тотчас проводил их в его кабинет. Они находились там лишь несколько минут, и, вы­ходя, каждый из них держал в руке конверт. Посас спросил меня:

 — Вряд ли вы знаете, что там внутри?

 — Я действительно не знаю, гене­рал. Но вы можете узнать это сразу же. Вам надо только вскрыть кон­верт.

Он сделал гримасу:

 — Я получил приказ вскрыть конверт только в шесть утра».

Миаху тоже попросили вскрыть конверт лишь на заре.

Но ни он, ни Посас не приняли во внимание инструкции, которые генерал Асенсио передал им без единого слова объяснений.

И тот и другой — один в качестве командующего I военным окру­гом, а второй — как командующий армией Центра — в это время уже знали, что на них возложена ответ­ственность за оборону Мадрида и за Центральную зону. И оба реши­ли нарушить безответственные и безрассудные приказы Ларго Ка­бальеро.

Вскрыв восковые печати на кон­вертах, они с изумлением конста­тировали, что заместитель военно­го министра, торопясь как можно скорее покинуть столицу, вложил в конверт, адресованный Посасу, ин­струкции, предназначенные Миахе. И наоборот.

Оба разразились горьким сме­хом.

Их отказ повиноваться инструк­циям Кабальеро оказался спаси­тельным.

Благодаря этому они выиграли ночь. Ночь с 6 на 7 ноября, когда была официально сформирована возглавляемая генералом Миахой Хунта обороны, в состав которой вошли представители всех полити­ческих партий и профсоюзных организаций, взявших на себя обязан­ность отстоять Мадрид в условиях воистину драматических, при под­держке штаба военного министер­ства или, вернее, того, что от него осталось.

Сам выбор Ларго Кабальеро, павший именно на Миаху (назна­ченного главой Хунты обороны), а также переданные им через посред­ство Асенсио инструкции свиде­тельствуют о его внутренней убе­жденности в том, что падение Ма­дрида неизбежно.

Эта убежденность явственно проступает при чтении инструкций, подписанных Ларго Кабальеро, ко­торые он велел передать генералам Миахе и Посасу. Наиболее разоб­лачительны в этом плане два пред­писания из инструкций, предназначенных Миахе.

Открываясь принципиальным заявлением («правительство возла­гает на Вас задачу отстоять Ма­дрид любой ценой»), этот приказ определяет роль Хунты обороны Мадрида при выполнении этой за­дачи, а далее переходит к предпо­ложению, вступающему в противо­речие с первоначальной задачей:

«В случае, если несмотря на все принятые усилия, столицу придет­ся оставить, этот орган [хунта] обя­зан спасти всю военную технику и все то, что может представлять особый интерес для врага...»

Делая это признание, Ларго Ка­бальеро использовал эпитет, уместный в некрологе:

«В этом горестном случае [кур­сив наш — Ж. С] войска должны отступить в направлении Куэнки, с тем чтобы занять линию обороны в месте, которое будет Вам указано командующим армией Центра...»

Эти следующие один за другим противоречивые приказы: «От­стоять Мадрид любой ценой!», а затем: «Отступайте, если не сможе­те поступить иначе!» — выдают глу­бокую растерянность их автора.

Можно вообразить, с каким гне­вом прочел генерал Миаха прави­тельственные инструкции и затем сунул их в карман своего коричне­вого френча, не в силах избавиться от чувства, что его считают нич­тожнейшим из ничтожных и вместе с тем буквально посылают на бойню.

Впоследствии много спорили о том, полагал ли генерал Миаха в эти ночные часы возможным от­стоять Мадрид или нет и не считал ли он сам столицу уже потерянной.

По некоторым его признаниям, сделанным в кругу близких людей уже после войны, создается впечат­ление, что тогда шансы отстоять Мадрид представлялись ему иллю­зорными.

Бригадный генерал Хосе Миа­ха — коренастый шестидесятилет­ний мужчина, страдавший сильной близорукостью, а потому посто­янно скрывавший за толстыми стеклами очков свои черные гла­за, — как кадровый военный в то время не пользовался среди своих коллег сколько-нибудь высокой ре­путацией. Прореспубликански на­строенный при монархии, он тем не менее не занимал высоких постов при Второй республике.

183

Служа в пехоте, которая в армии всегда находилась на положении бедного родственника, он никогда не выказывал желания повысить свою квалификацию, поступив, на­пример, в Военную академию, а ограничился обучением новобран­цев. А это в сочетании с некоторым его «санчопанчизмом» дало повод раз и навсегда причислить Миаху к посредственностям.

Однако он не был лишен ни че­столюбия, ни хитроумия.

Его хулители убедились, что Миаха не так прост, когда он сбли­зился с председателем кортесов Диего Мартинесом Баррио, ко­торый еще до начала военных дей­ствий присвоил ему генеральский чин, а затем ночью 18 июля 1936 года назначил на пост военного министра в теневом кабинете, ко­торый Асанья попытался навязать общественности и который просу­ществовал лишь до утра 19 июля.

После этого возвышения, столь же стремительного, сколь и эфе­мерного, Миаха был назначен во­енным губернатором Валенсии, а затем возглавил сектор Кордовы, но на обоих этих постах он показал себя не с лучшей стороны.

Чтобы избавиться от Миахи, правительство назначило его ко­мандующим I военным округом (то есть мадридским), а это ввиду распада регулярной армии сильно смахивало на «выдвижение в пу­стоту».

Военное искусство не было силь­ной стороной Миахи, зато у него не было недостатка ни в мужестве, ни в находчивости.

Не теряя самообладания, в ночь с 6 на 7 ноября он приступил к ре­шению двух задач, которые пред­ставлялись ему наиболее важными.

Первая — создание Хунты оборо­ны Мадрида.

Вторая — деблокирование ма­дридского штаба, который был ра­нее парализован тиранической ме­лочной опекой, навязанной ему Ларго Кабальеро и Асенсио. Под руководством такого высоко ком­петентного кадрового офицера, как генерал Висенте Рохо, штаб дол­жен был стать исполнительным ор­ганом единого командования, без которого столица не смогла бы выдержать натиска франкистских войск.

Помимо этих двух инициатив, которых уже достаточно для того, чтобы имя Миахи вошло в исто­рию, Мадрид этой ночью стал ме­стом преображений, одновременно неожиданных и странных.

 

Преображение

 

Это напоминало какую-то фан­тасмагорию: старая столица за­стольных бесед, легковесного опти­мизма, бравады и непоследова­тельности вдруг изменила свой облик, ощутив присутствие врага у самых ворот города. И из страха и растерянности каждого стала как бы вырастать в вечернем тумане единая воля всех горожан отстоять столицу.

Вместо того чтобы впасть в от­чаяние, которое мог вызвать пере­езд правительства в Валенсию, го­род вдруг словно высвободил все свои потаенные силы, и они забили ключом.

В народе, в его измотанных бой­цах перед лицом отчаяния и смер­тельной опасности вдруг возродил­ся боевой дух, которого так часто не хватало после июльских дней.

Дух или, скорее, всеобщая реши­мость во что бы то ни стало пре­градить врагу дорогу в столицу, ес­ли даже для этого придется пожер­твовать жизнью.

Андре Мальро вспоминает по этому поводу «дух старинных кре­постных стен».

Удачное выражение. Но оно лишь отчасти передает атмосферу, царившую той ночью в Мадриде.

Конечно, 6 ноября защитники столицы, оказавшись перед лицом марокканцев и легионеров, уже готовившихся учинить, войдя в город, систематическую резню, вспомнили о прошлом Мадрида, но, насколько я мог тогда судить о виденном, в них преобладало дру­гое, они ясно понимали, что если Мадрид падет, то под его стенами будут надолго похоронены и фев­ральская победа, и июльская побе­да, и счастливое, достойное Испа­нии будущее, о котором они меч­тали.

Эта война неизбежно станови­лась их войной.

Сколько лет прошло с тех пор — целая вечность! — а я вижу снова в малейших подробностях тот хо­лодный, серый день 6 ноября, ког­да уже в первые утренние часы по городу распространялись, перехо­дя из уст в уста, самые фантасти­ческие слухи, создавая настолько напряженную обстановку, что в первый момент на проспектах и улицах не осталось ни одной живой души.

Эти слухи вертелись вокруг од­ной темы:

«Марокканская кавалерия про­рвала оборонные линии Карабанчеля и через час будет на Пуэрта дель Соль! А легионеры появятся вслед за марокканцами!»

В этом утверждении не было и тени правды, поскольку перед по­следним штурмом генерал Варела решил дать своим войскам на сут­ки передышку.

В этом и заключалась его ошиб­ка: ибо кто может сказать, что про­изошло бы, если бы передовые от­ряды марокканцев и легионеров, воспользовавшись чудовищным беспорядком у ворот столицы, во­рвались бы в нее с юга или запада и дошли до центра, где еще остава­лось правительство?

Страх и тревога были настолько велики, что было достаточно ма­лейших слухов, чтобы они выра­стали до огромных размеров.

184

Сразу же после полудня по горо­ду прокатилась новая волна стра­ха, когда группы окровавленных, изможденных бойцов, прибывших с юга-запада, направились в во­сточную часть Мадрида в сопрово­ждении многих тысяч овец и коз, погоняемых пастухами.

Я не могу припомнить более во­лнующей картины войны, чем эта блеющая белошерстная река, теку­щая за толпой ополченцев, беспо­рядочно бегущих куда глаза гля­дят.

Они бежали, будучи деморализо­ванными, не из трусости, а главным образом из-за страха попасть в окружение: ведь боль­шинство из них после переформи­рования в новые войсковые части в последующие дни вернулись на фронт и приняли участие в битве за Мадрид.

Было что-то ужасно горькое и жалкое в этом зрелище потеряв­ших голову бойцов, бредущих по проспектам, стены домов которых были покрыты гигантскими афи­шами, возвещавшими: «Мадрид станет могилой фашизма!» и зна­менитое, столько раз повторенное «Они не пройдут!»

Неделей позже я наблюдал в цен­тре города картину противополож­ного характера: сотни молодых женщин шли от Пуэрта дель Соль, потрясая огромными транспаран­тами (в десять метров шириной), где белыми буквами по красно­му полю был выведен девиз, од­новременно гордый и беспощад­ный:

«Лучше быть вдовой героя, чем женой труса! Все мужчины — на фронт!»

Скандируя этот лозунг, бро­шенный Пасионарией, когда угро­жавшая Мадриду опасность резко возросла, женщины из народа, все в черном, туго обвязав головы шерстяными платками, прошли че­рез весь город, подобные хору из древнегреческой трагедии.

Борясь по-своему с паникой, ко­торая незаметно охватывала го­род, газета «Мундо обреро» в своем вечернем выпуске напеча­тала крупным шрифтом следую­щее обращение к женщинам Ма­дрида: «Жены! Готовьтесь при­нести утром завтрак вашим мужь­ям не на завод, а в окопы!»

Там и тут активисты обходили народные кварталы и, обращаясь к людям, призывали их строить бар­рикады и превратить свои дома в крепости. Группы молодых жен­щин, держась за руки, помогали им, скандируя импровизированные считалки, призывавшие «всех му­жчин идти на фронт». Время от времени по улицам как вихрь про­носились грузовики с молодыми бойцами, которые пели «Интерна­ционал».

К концу дня в богатых кварталах раздалась ружейная пальба. «Пя­тая колонна», открывшая эту паль­бу, чтобы усилить напряженность, которой она собиралась восполь­зоваться, просчиталась. Примчав­шиеся отряды народной милиции и штурмовых гвардейцев открыли адскую стрельбу, после чего вновь воцарилась тишина.

Но вскоре тишина была прерва­на бесчисленными громкоговори­телями, которые мадридское радио установило на перекрестках, с тем чтобы транслировать музыку и передавать приказы относительно организации сопротивления.

Сообщение, которое я написал в тот день и продиктовал из своего отеля по телефону в Париж, было не очень-то веселым. Насколько помню, в нем я писал то, что сам видел, не сгущая красок, как дела­ли тогда многие военные корреспонденты. Я не был настолько слеп, чтобы скрывать от читателей крайнюю серьезность положения, но что-то во мне противилось мыс­ли, что крах был неизбежным, а может быть, уже и свершившимся.

Жил я тогда в отеле «Палас», расположенном в двух шагах от музея Прадо.

Этот отель, излюбленное место пребывания международной ари­стократии и богатейших туристов, представлял собой роскошное зда­ние, меблированное и декориро­ванное на английский лад, со мно­жеством золоченых кроватей и шкафами из светлого и теплого по тону дерева дикой вишни. В се­редине октября этот отель был пре­вращен в госпиталь «скорой помо­щи», куда и днем и ночью на грузовиках, в санитарных машинах и других автомобилях доставляли с близко проходившей линии фрон­та раненых в окровавленных повяз­ках, потерявших сознание, стону­щих от боли.

Это тяжкое каждодневное зре­лище, запахи формалина особенно не угнетали меня. По причине ли беззаботности, свойственной мо­лодости, или ввиду сложности оты­скать в центре другое жилье — труд­но сказать. До этого я жил в самой нижней части Гран Виа, в отеле «Флорида», который фигурирует в пьесе Хемингуэя «Пятая колонна», посвященной войне в Испании. Там я познакомился со всеми зна­менитостями мира, приехавшими сюда, чтобы наблюдать за ходом войны или писать о ней. Но в один прекрасный день, сочтя, что такая цель, как «Флорида», не лишена интереса, вражеские самолеты и орудия избрали отель в качестве мишени. И по приказу правитель­ства из «Флориды» были выселены все ее обитатели. Выбора не было, и я устроился в одной из несколь­ких свободных комнат отеля «Па­лас», откуда можно было видеть украшенный фронтоном фасад зда­ния кортесов. Здесь я оставался на протяжении всей осадной зимы.

Итак, продиктовав по телефону в Париж свой текст и не в силах оста­ваться вечером в месте, где смерть бродила вокруг каждой кровати и таилась за каждым поворотом

185

коридора, я вышел на улицу и напра­вился в автомобиле к южным, а затем западным кварталам столи­цы. Той холодной туманной ночью по Мадриду сновало множество те­ней. Мужчины, пешком или на грузовиках, направлялись в самые опасные районы города.

В Карабанчеле, тогда народном квартале, мужчины, женщины и подростки почти везде лихорадоч­но возводили баррикады из булыж­ников, старой мебели и других самых разных предметов.

Словно перенесясь мысленно в XIX век, я, охваченный тревогой, вспомнил гравюры, где были изо­бражены майские события 1871 го­да, баррикады Парижской Ком­муны, столь запоздало и плохо построенные, и не мог не спросить себя, велико ли оборонное значе­ние этих сооружений.

Но не в этом был вопрос.

Нет сомнений, эти возведенные наспех сооружения ничего не стои­ли. Несколько снарядов разнесли бы их на куски. Однако они по-своему свидетельствовали, что в народе созрела готовность на­смерть сразиться с осаждающими.