Тяжелое наследство и упрямый наследник

Надо было самим пережить пер­вую декаду сентября, чтобы пред­ставить напряжение и тревогу тех дней, когда правительство, возгла­вляемое Ларго Кабальеро, едва приступив к работе, оказалось перед лицом катастрофической ситуации, унаследованной от прави­тельства Хираля.

Самая неотложная задача, а именно среди тяжелых летних не­удач выковать в бойцах дух неколе­бимого мужества и волю к побе­де, — задача, которая сводилась к тому, чтобы коренным образом из­менить ход войны, — оказалась куда сложнее, чем это тогда себе пред­ставляли.

Народная милиция была измота­на в боях, плохо накормлена, ей на­носили все больший урон участив­шиеся налеты вражеской авиации, действовала она на свой страх и риск, и поэтому преобразовать ее в единое дисциплинированное войско, беззаветно защищающее каж­дую пядь земли, оказалось делом непростым.

Когда 4 сентября президент ре­спублики Мануэль Асанья доверил лидеру левого крыла социалисти­ческой партии функции главы пра­вительства и военного министра, сместив с этого поста Хосе Хираля, республиканская  общественность

163

Ларго Кабальеро (в комбинезоне), инспектирующий одну из колонн народной милиции.

164

увидела в этом залог спасения государства.

В рядах Испанской социалисти­ческой рабочей партии, как, впро­чем, и в антифашистской коалиции Народного фронта, никто действи­тельно не пользовался такой по­пулярностью, как Ларго Кабалье­ро. Его товарищ по партии и постоянный соперник Индалесио Прието, страстно его ненавидев­ший, твердил, однако, везде и всю­ду, что Ларго Кабальеро — «самый надутый глупец, какого только но­сила испанская земля, но благода­ря его популярности с этим прихо­дится мириться».

Коммунисты, которые какой-то момент колебались, принимать ли предложение Ларго Кабальеро войти в его правительство, возгла­вили два министерства — земледе­лия и просвещения.

Некоторые историки задаются вопросом, не был ли этот шаг КПИ, принятие двух второсте­пенных портфелей, уступкой «успо­коительного» — или же, как любят теперь говорить, «спасительного» — характера «западным демократиям», где большая пресса изо дня в день именовала законное прави­тельство республиканской Испа­нии «коммунистическим прави­тельством».

В действительности же со сто­роны КПИ не было здесь ни «уступки», ни «макиавеллизма», а было выражение на правитель­ственном уровне соотношения сил в рамках Народного фронта (имен­но к этому моменту войны). Если КПИ, численность которой в отря­дах народной милиции, особенно в Центральной зоне, была уже весь­ма значительной, оказалась бы бо­лее привередливой, она должна бы­ла бы воспрепятствовать формиро­ванию правительства на основе широкой коалиции, что составляло суть ее политики. Она быстро ос­воилась с деятельностью двух вы­ше названных министерств, тем бо­лее что ее официальный представи­тель Висенте Урибе должен был войти в Высший военный совет, где нельзя было не услышать его го­лоса, произносившего временами весьма сильные выражения.

С 5 сентября Ларго Кабальеро приступил к реорганизации воен­ного министерства, генерального штаба и различных боевых фрон­тов, которые стали называть теа­трами военных действий.

Военное министерство и гене­ральный штаб, расположенные в самом центре Мадрида, во дворце Буэнависта, напротив площади Сибелес, с этого дня утратили сход­ство с караван-сараем, куда, быва­ло, в любое время дня и ночи в поисках новостей проникали поли­тики и журналисты, а приятели то­го или иного функционера мимохо­дом заглядывали сказать ему «до­брый день».

Более того, в генштаб наведыва­лись прежде и явно подозри­тельные личности, поддерживаю­щие связи с мятежниками. Злоупо­требляя обычаем, присущим Испа­нии и латиноамериканским респу­бликам (предоставлять политическое убежище в дипломатических миссиях, аккредитованных при правительстве), эти люди превра­тили многие посольства в гнезда «пятой колонны», разбросавшей свою сеть в богатых кварталах, мо­настырях и даже в штабе республиканской армии.

В военном министерстве Ларго Кабальеро сразу же ввел строжай­шую дисциплину, что позволило ему заняться своим непосред­ственным делом.

Номер его прямого телефона был известен лишь весьма ограни­ченному кругу ближайших сотруд­ников, а встреча с ним рассматри­валась как немалое достижение.

В корне изменив сам климат, царивший ранее в министерстве, он принимал — и это было правильно — только тех, кому он назначал встречу; от своих адъютантов он требовал, чтобы любой посети­тель, гражданский или военный — безразлично, входил в его кабинет без оружия, и в беседе был краток; рабочий день должен был на­чинаться в восемь утра и заканчи­ваться в восемь вечера, с неболь­шим перерывом на обед.

По окончании рабочего дня он удалялся на отдых, и, если только речь не шла о серьезных новостях, никто не имел права нарушить его покой до следующего утра.

Подобная строгость, положив­шая начало новому стилю работы в министерстве, сочеталась у этого человека — увы! — с двумя суще­ственными недостатками.

Недостатки эти были неотде­лимы от натуры Ларго Кабалье­ро — высокомерие и косность ума, весьма схожая с упрямством, свой­ственным некоторым старикам.

Эту особенность главы прави­тельства можно было не при­нимать в расчет, когда речь шла о вопросах малозначащих, но, когда он проявлял ее при решении во­енных проблем, последствия его упрямства были просто ужасаю­щими.

Два примера проиллюстрируют это суждение.

Ларго Кабальеро решил собрать различное легкое оружие (писто­леты, винтовки), находившееся в тылу без применения, в то время как его не хватало на фронте. Ему удалось создать запас в 25 тысяч револьверов.

Сама по себе эта мера была не­обходимой. Но из свойственных ему «пунктиков», военный министр и главнокомандующий заявил, что будет «ревностным стражем» этого ценного запаса и что распределе­ние пистолетов будет осущест­вляться лишь по приказу, написанному и подписанному

165

им собствен­норучно.

К изумлению окружающих, ко­торым трудно было свыкнуться с мыслью, что премьер-министр бу­дет заниматься работой, которую мог бы выполнять любой пользую­щийся его доверием офицер, Ларго Кабальеро твердо следовал тому, что сам продиктовал.

Но его упрямство выглядело уже совсем по-иному, когда речь шла о серьезных вещах, как, например, о мобилизации мадридских строите­лей на выполнение под руковод­ством инженеров и архитекторов фортификационных работ, ко­торые укрепили бы обороноспо­собность столицы.

Смешное неожиданно преобра­зилось в драматическое. Былое не­доверие Ларго Кабальеро к ком­мунистам и патологическая вра­ждебность к анархо-синдикали­стам одержали верх над всем остальным.

Не понимая ни необходимости, ни срочности этих работ, он около месяца твердил: если мобилизо­вать строителей и послать их на со­оружение «фортифов», они выйдут из рядов ВСТ (к которому многие из них принадлежали) и вступят в НКТ. Что сыграло бы, добав­лял он, на руку анархо-синдикалис­там!

Старый профсоюзный лидер так и не отступился от своего, и, ког­да колонны франкистского экспе­диционного корпуса были уже в двадцати километрах от столицы, единственными оборонительными сооружениями на их пути оказались — вместо системы укреплений с блиндажами, дотами и прово­лочными заграждениями — лишь отдельные оборонительные рубе­жи, вырытые кое-как силами добро­вольцев, собранных КПИ и некото­рыми профсоюзами ВСТ, но лишенные необходимых технических средств. И значит, от них мало было проку.