Александр Федорович Керенский

(1881–1970)

 

Политический деятель, член тайного общества «Русское политическое масонство».

Александр Федорович Керенский родился в Симбирске в семье директора Симбирской мужской гимназии Федора Михайловича Керенского, происходившего из православного духовенства. Мать Надежда Адлер – дочь начальника топографического бюро Казанского военного округа. В 1889 году действительный статский советник Фёдор Михайлович Керенский был назначен главным инспектором училищ Туркестанского края и с семьёй переехал в Ташкент. В 1899 году Александр с золотой медалью окончил ташкентскую гимназию и поступил на юридический факультет Петербургского университета. В 1904 году стал помощником присяжного поверенного. Участвовал в комитете помощи жертвам Кровавого воскресенья, созданном адвокатами. Керенский писал для революционного социалистического бюллетеня «Буревестник», вскоре закрытого. В декабре 1905 года был арестован, но после пятимесячного заключения в «Крестах» отпущен за недостатком улик и выслан на год в Ташкент. Но уже в августе вернулся в Петербург. Керенский был адвокатом в ряде крупных политических процессов. В 1910 году он был главным защитником на процессе туркестанской организации социалистов-революционеров, обвинявшихся в вооружённых антиправительственных выступлениях, и не допустил вынесения смертных приговоров. Керенский участвовал расследованию расстрела рабочих на Ленских золотых приисках и выступал в защиту Бейлиса, за что подвергся преследованию и на 8 месяцев был лишен права заниматься адвокатурой. В июне 1913 года он был избран председателем IV Всероссийского съезда работников торговли и промышленности. Керенского избрали в IV Государственной думы от города Вольска Саратовской губернии. Поскольку эсеры бойкотировали выборы, он вошел во фракцию трудовиков, которую возглавил. Прославился как один из лучших думских ораторов.

 

А.Ф. Керенский. Фото начала XX в.

 

В 1915–1917 годах Керенский был генеральным секретарем Верховного совета Великого Востока народов России – парамасонской организации, члены-основатели которой в 1910–1912 годах вышли из ложи «Возрождение» Великого Востока Франции. Великий восток народов России не признавался другими масонскими великими ложами как масонская организация, так как приоритетной задачей для себя ставил политическую активность. Великий Восток народов России также называли «политическим масонством». Туда входил ряд лидеров партий Прогрессивного блока, от меньшевиков до кадетов. Керенский вспоминал: «Предложение о вступлении в масоны я получил в 1912 году, сразу же после избрания в IV Думу. После серьёзных размышлений я пришёл к выводу, что мои собственные цели совпадают с целями общества, и принял это предложение. Следует подчеркнуть, что общество, в которое я вступил, было не совсем обычной масонской организацией. Необычным прежде всего было то, что общество разорвало все связи с зарубежными организациями и допускало в свои ряды женщин. Далее были ликвидированы сложный ритуал и масонская система степеней; была сохранена лишь непременная внутренняя дисциплина, гарантировавшая высокие моральные качества членов и их способность хранить тайну. Не велись никакие письменные отчёты, не составлялись списки членов ложи. Такое поддержание секретности не приводило к утечке информации о целях и структуре общества. Изучая в Гуверовском институте циркуляры Департамента полиции, я не обнаружил в них никаких данных о существовании нашего общества, даже в тех двух циркулярах, которые касаются меня лично». Целью «политических масонов» было свержение самодержавия.

Меньшевик Александром Яковлевич Гальперн (1879–1956), в 1917 году управляющий делами Временного правительства и член ВВНР с 1911 года, в беседе с историком Б.И. Николаевским вспоминал: «Революция застала нас врасплох. Растерянность среди нас вначале была просто фантастическая. Насколько мало мы понимали смысл февральских событий, когда они начали носить очень серьезный характер, видно из следующего примера со мной лично. Последнее собрание Верховного Совета перед революцией было назначено на воскресенье, 26 февраля. Должно оно было состояться на квартире Коновалова (который тогда был в Верховном Совете), на Фурштадтской. Мне позвонили о нем на квартиру, но не застали дома, так как я был на Васильевском острове, у своей теперешней жены. Мне позвонили туда и очень просили прийти, но после некоторого колебания я все же не пошел: у моей теперешней жены был сердечный припадок и я бегал за врачом. Дальше, в это время уже не ходили трамваи и не было извозчиков. Конечно, если б сознавал, какие события идут, все же нашел возможность добраться до Фурштадтской, но думалось, что это будет обычное очередное собрание, если не побываю на нем, ничего не убудет. На следующий день меня разбудила в 6 часов утра жена Некрасова, она звонила по просьбе мужа, чтобы сообщить, что только что ему звонил из Государственной думы Родзянко о получении указа о роспуске и вызвал срочно в Государственную думу для совещания. Некрасов уже убежал туда и – «муж просил Вам об этом сейчас же сообщить». Я спросил, передать ли что Керенскому? Она ответила, что не знает. Звоню к нему сам, поймал его уже в передней, он шел в Государственную думу. Условились встретиться у Соколова тотчас же, как только он выяснит положение дел. Встреча эта состоялась в 10–10 1/2 часа утра, Керенский рассказал и убежал обратно в Государственную думу. Звонил он нам каждые полчаса, мы сидели и ждали. Вскоре увидели под окном беспорядочные толпы вооруженных солдат, помню кто-то сказал: «Да это настоящий бунт». Настроение у нас было больше чем пониженное, – так лидеры русской революции готовили эту революцию!

Собраний Верховного Совета как такового в первые дни революции не было (Примечание: Первое собрание Верховного Совета состоялось уже после опубликования состава Временного правительства на квартире Керенского. Разговор на этом собрании шел о воздействии на левых. Чхеидзе на собрании не было), поэтому не было на нем и обсуждения вопроса о составе Временного правительства. Но группа руководящих деятелей Верховного Совета – Коновалов, Керенский, Некрасов, Карташев, Соколов и я, – все время были вместе, по каждому вопросу обменивались мнениями и сговаривались о поведении. Но говорить о нашем сознательном воздействии на формирование Временного правительства нельзя: мы все были очень растеряны и сознательной задачи сделать состав правительства более левым во всяком случае не ставили. Тем не менее известное влияние мы оказывали, и это чувствовали наши противники, почему тогда приводили слова Милюкова, который заявил, что «над правительством начинает тяготеть какая-то тайная сила».

Позднее был ряд собраний Верховного Совета, бывал на них и Чхеидзе, хотя каждый раз затаскивать его туда удавалось только с трудом. Он еще с началом войны стал явно уклоняться от посещения Верховного Совета, а после революции в частном разговоре со мною и прямо говорил, что считает роль братства оконченной и настаивал на прекращении его деятельности. Официально об этом он, однако, не заявлял, соответствующие предложения в Верховный Совет не вносил, и хотя и с пропусками и очень неохотно, но посещал заседания Верховного Совета – последний раз в Верховном Совете я его видел в октябре 1917 г. на совещании с новыми членами.

Основная забота Верховного Совета в это время состояла в воздействии на левые партии в целях удержания их в русле коалиционной политики. Значительная доля работы в этот период выпала на меня, так как все основные разговоры с Советом рабочих депутатов, то есть с Чхеидзе, в этот период вести приходилось мне. Часто Керенский, узнав о каком-либо решении Совета, просил меня съездить в Таврический дворец. Я ехал и говорил, причем тот факт, что Чхеидзе был братом, сильно облегчал мне задачу, я мог говорить с ним совсем просто: «Чего кочевряжитесь, ведь все же наши считают это неправильным, надо исправить и сделать по-нашему». Историю всех этих поездок, наверное, можно будет восстановить, если просмотреть комплект «Речи»: я тогда давал сведения Львову.

Большую роль играли братские связи в деле назначения администрации 1917 г. на местах. Да это и вполне естественно: когда вставал вопрос о том, кого назначить на место губернского комиссара или на какой-нибудь другой видный административный пост, то прежде всего мысль устремлялась на членов местных лож, и если среди них было сколько-нибудь подходящее лицо, то на него и падал выбор.

Конечно, из провинции братья говорили в сношениях с теми из членов правительства, которые состояли в братстве, совсем иным тоном. Помню, я как-то говорил по прямому проводу с Гегечкори в Тифлисе, и в том, как он ко мне обращался, явно чувствовалось, что это, помимо всего прочего, брат говорит с братом. Из вновь принятых за месяцы революции братьев я помню Н.Д. Авксентьева (и ранее бывшего масоном во Франции) и Б.В. Савинкова.

За идею коалиции Верховный Совет держался до конца. Именно по решению Верховного Совета я в таком духе вел собрания в Малахитовом зале, на котором я председательствовал. Поддерживали Верховный Совет и его члены коалицию и на Демократическом совещании.

Несколько раз Верховный Совет обсуждал вопрос о войне и большинство склонилось к мысли о необходимости форсировать заключение мира. Я был решительным сторонником активных шагов в этом направлении и помню, что в период споров о стокгольмской конференции я читал на эту тему доклад в редакции «Дней», по моим же наблюдениям и в кадетских кругах ставился этот вопрос. Я считал тогда, что воевать мы не можем, – об этом говорили все доклады с фронтов, – а поэтому необходимо убедить союзников, что мы можем лопнуть, если они не согласятся на общие переговоры.

Обсуждения в Верховном Совете вопроса о необходимости добиваться отставки Милюкова я не помню.

Ни Кишкин, ни Смирнов членами братства не были, и введение их в правительство объяснялось совсем не этим. В этот период формирование правительства уже не шло по линии «масон – немасон», многие с охотой искали подходящих людей из буржуазных кругов вне братства.

Из отдельных собраний Верховного Совета я помню собрание в июле 1917 г. на квартире у Некрасова (на этом собрании Чхеидзе присутствовал). Вопрос стоял о преследованиях большевиков и о коалиции. Общей точкой было в это время, что левые губят коалицию, а к.-д. являются ее стержнем. Много нападок в это время в братских кругах было на Переверзева в связи с опубликованием им документов о большевиках. Вопрос этот тогда обсуждался на этом заседании Верховного Совета, – последний хотя и с оговорками, но встал на сторону Переверзева, найдя, что в целом он действовал правильно.

Последнее заседание Верховного Совета имело место в конце сентября или даже в начале октября 1917 г. в связи с приездом киевлян – Григоровича-Барского и Чебакова. Это вообще было единственное такое собрание Верховного Совета за месяцы революции, – на всех других киевлян не было. Был на этом собрании и Чхеидзе. Григорович-Барский и Чебаков приехали в Петербург, чтобы раскрыть глаза правительству, по их выражению, на подлинные вожделения украинцев, которые в это время уже стояли на позиции полного отделения от России и склонялись к немецкой ориентации, и заставить Временное правительство бороться с этим сепаратизмом. На собрании Верховного Совета киевляне горько сетовали, что правительство так далеко идет в своих уступках. Все высказывавшиеся члены Верховного Совета, – и Чхеидзе в том числе, – признавали необходимость выступления Временного правительства против украинских сепаратистов. В соответствующем духе и было принято решение – о воздействии на Временное правительство в соответствующем смысле.

Это собрание было последним. Вскоре после этого совершился большевистский переворот и собрания Верховного Совета стали вообще невозможны: Керенский и Некрасов были в нетях, скоро и я сам уехал в Финляндию, где пробыл до апреля 1918 г. С мая по декабрь 1918 г. я жил полулегально в Петербурге, временами наезжал в Москву, скрывался от большевистских местных властей и в то же время через знакомых хлопотал о визе на выезд в Германию. Крестинский, к которому тогда по этому делу обратились, предложил мне, если я хочу выехать за границу, занять пост эксперта в Берлине при полпредстве. Я, конечно, отказался, раз он отказался помочь в добывании визы. В это время я видел кое-кого из членов Верховного Совета – Головина, Некрасова, Балавинского.

В декабре 1918 г. выехал за границу.

Летом 1919 г. ряд членов Верховного Совета встретились в Париже: Керенский, Коновалов, Балавинский, Волков, Демьянов, я – и решили восстановить нашу организацию в эмиграции. В Верховный Совет тогда мы ввели еще Авксентьева Н.Д. и Рубинштейна (харьковский, в России входил в харьковскую ложу, но на конвентах я его не видел ни разу). Секретарем был избран Демидов.

В дальнейшей работе Верховного Совета я участия не принимал, так как не верил в дело. К этому же присоединялось и сильное отрицательное отношение к Керенскому. Против него я не выступал: в конце концов он не виноват, ведь мы его выдвинули и вообще создали, сами мы и ответственны за него. Меня не раз пытались убедить вернуться вновь к работе, особенно часто об этом говорил со мной Чайковский, который, судя по всему, в эмиграции стал играть очень видную роль в масонстве».

Керенский возглавлял комиссию по расследованию восстания в Средней Азии в конце 1916 года, вызванного мобилизацией местного населения на оборонные работы, и возложил вину прежде всего на коррумпированных чиновников, которые за деньги освобождали от мобилизации состоятельных людей.

Керенский активно участвовал в Февральской революции. В своей речи в Думе 14 (27) февраля 1917 года он заявил: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало… Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы – физического их устранения». Председательствующий Родзянко спросил, что он имеет в виду. Керенский ответил: «Я имею в виду то, что совершил Брут во времена Древнего Рима».

В начале Февральской революции Керенский вернулся в партию эсеров и был назначен представителем Петросовета в созданном в Думе революционном Временном комитете. Он стал товарищем (заместителем) председателя исполкома в первом составе Петросовета и министром юстиции в первом составе Временного правительства. По распоряжению Керенского из ссылки были возвращены все революционеры.

5 (18) мая 1917 года, после первого кризиса Временного правительства, вызванного нотой Милюкова союзникам о продолжении войны, Керенский был назначен военным и морским министром. На должности военного министра он приложил большие усилия для организации наступления русской армии в июне 1917 года, объезжал фронтовые части, выступал на митингах, стремясь воодушевить войска, и в результате получил прозвище «главноуговаривающего».

После провала Июньского наступления и неудачи июльского выступления большевиков Керенский 7 (20) июля стал министром-председателем Временного правительства, сохранив пост военного и морского министра и назначив верховным главнокомандующим генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова. Однако вскоре между Керенским и Корниловым возник конфликт. Когда Корнилов двинул войска на Петроград для разоружения революционного гарнизона, Керенский, испугавшись установления военной диктатуры, объявил Корнилова вне закона. Солдаты были распропагандированы агитаторами, в первую очередь большевиками, а железнодорожники не пропустили эшелоны к столице. Корнилов и ряд поддержавших его генералов были арестованы. После этого процесс разложения армии принял необратимый характер, офицеры либо изгонялись из частей, либо их просто убивали. В ночь с 25 на 26 октября 1917 года Временное правительство было легко свергнуто большевиками, на сторону которых перешел Петроградский гарнизон. Керенский успел покинуть Зимний дворец до его захвата восставшими и пытался организовать совместно с генералом П.Н. Красновым наступление на Петроград, но казаки 3-го конного корпуса были быстро распропагандированы и отказались двигаться дальше, а также угрожали выдать Керенского большевикам. Полтора года Александр Федорович провел в подполье, а в 1918 года под видом сербского офицера через север России эмигрировал. В эмиграции он написал ряд мемуаров, исторических исследований и сделал ряд документальных публикаций по истории российской революции. Керенский скончался 11 июня 1970 года в нью-йоркской больнице St. Luke’s от артериосклероза. Зарубежная русская православная церковь отказалась отпевать его, сочтя виновником падения монархии в России. Керенский был похоронен в Лондоне на кладбище Putney Vale Cemetery, не принадлежащем какой-либо определенной конфессии.

Неудачи Керенского в 1917 году были связаны с тем, что до того, как стать министром Временного правительства, он не имел никакого опыта участия в государственном управлении. Не было у Керенского и четкой программы, которую следовало реализовать Временному правительству. Он не сознавал, что армия не может продолжать войну.

 

Франклин Делано Рузвельт

(1882–1945)

 

Президент США, масон.

Франклин Делано Рузвельт родился в Хайд-Парке (Нью-Йорк) в семье бизнесмена Джеймса Рузвельта (1828–1900) и его второй жены Сары Делано (1854–1941). В 1896–1899 годах он учился в школе Гротон, Массачусетс. В 1904 году Рузвельт получил степень бакалавра в Гарвардском университете, а в 1904 году стал заниматься адвокатской практикой. В 1905 году Франклин женился на своей шестиюродной сестре Анне Элеоноре Рузвельт (1884–1962).

В 1910 году Рузвельт стал сенатором-демократом в законодательном собрании штата Нью-Йорк. Будучи помощником морского министра в 1913–1921 годах, он выступал за усиление флота. В 1921 году после полиомиелита у него были парализованы ноги. В 1928 году Рузвельт был избран губернатором штата Нью-Йорк. В 1932 году, в разгар Великой депрессии, он выиграл президентские выборы и стал единственным человеком, избиравшимся четыре раза подряд. При нем были приняты законы о создании Федеральной чрезвычайной администрации помощи голодным и безработным, о рефинансировании фермерской задолженности, о восстановлении сельского хозяйства и закон о восстановлении промышленности. «Новый курс» Рузвельта был направлен на облегчение положения безработных, восстановление экономики и реформу финансовой системы с целью предотвращения повторения Великой депрессии.

В ноябре 1939 года, когда уже началась война в Европе, Рузвельт добился отмены статьи об эмбарго на продажу оружия и стал проводить политику помощи жертвам агрессии. 11 марта 1941 года президент подписал «Закон о дальнейшем укреплении обороноспособности Соединённых Штатов и о содействии другим целям». Закон о ленд-лизе 7 ноября 1941 года распространился на СССР. Фактически после падения Франции летом 1940 года США стали открыто поддерживать Англию в борьбе против Германии. После нападения 7 декабря 1941 года японских самолётов на американскую военно-морскую базу Пёрл-Харбор США объявили войну Японии, а 11 декабря войну Америке объявили Германия и Италия. После победы американского флота в сражении у атолла Мидуэй в июне 1942 года поражение Японии стало лишь вопросом времени. В ноябре 1942 года американские войска высадились в Северной Африке, в июле 1943 года – в Италии, а в июне 1944 года – во Франции.

 

Франклин Делано Рузвельт. Фото 1919 г.

 

На международных конференциях «Большой тройки» с участием Рузвельта в Тегеране и Ялте были заложены основы послевоенного мира.

Рузвельт был посвящён в масоны 10 октября 1911 года в ложе «Голландия» № 8 в Нью-Йорке. Он достиг 32-й степени Шотландского устава и был представителем Великой ложи штата Джорджия при Великой ложе Нью-Йорка.

После Ялтинской конференции Рузвельт готовился к открытию 25 апреля 1945 года конференции Объединённых Наций в Сан-Франциско, где должен был быть принят Устав ООН, а также к открытию 17 июля Потсдамской конференции. Но 12 апреля 1945 года Франклин Делано Рузвельт скончался от кровоизлияния в мозг в Уорм-Спрингс, Джорджия, и был похоронен в Хайд-Парке.

 

Борис Викторович Кириченко (Астромов, Ватсон)

(1883 – после 1941)

 

Русский юрист и актер, масон.

Борис Викторович Кириченко, имевший псевдонимы Астромов и Ватсон, родился в Богучаре Воронежской губернии в дворянской семье Виктора Васильевича Кириченко (ум.1925). Отец был дворянином Тамбовской губернии, где имел 40 десятин земли. Он служил на железной дороге ревизором станционного счетоводства в Камышине на Волге. В советское время Борис Викторовичем писался украинцем. По окончании в 1903 году 2-й Киевской гимназии Кириченко поступил на восточный факультет Санкт-Петербургского университета. В 1904–1905 годах участвовал в Русско-японской войне старшим унтер-офицером 6-го саперного батальона. В конце 1905 года Кириченко выехал в Италию, где поступил на юридический факультет Туринского университета. В автобиографии 1926 года Кириченко вспоминал: «Первые полгода я прожил в г. Генуе, где скоро был выбран секретарем Генуэзской секции Союза русских эмигрантов. Цель Союза состояла в помощи русским эмигрантам, прибывавшим в этот порт. Заседания нашей секции происходили в помещении Биржи труда (Camera del Favoro, что соответствует русскому профсоюзу). Из нашей кассы взаимопомощи, составлявшейся из членских взносов и пожертвований проживавших в Генуе русских эмигрантов, оказывалась денежная поддержка каждому вновь прибывавшему эмигранту в течение 3 дней по 5 лир в день. В гавани мы сговорились с харчевней, которая за 3 лиры давала обед и ужин каждому, пришедшему с нашим билетиком. Обычна такая плата бралась лишь с того, кто вносил сразу за месяц. По соглашению с Dormidorio popularo (странноприимный дом), содержимом на средства местной масонской ложи, нашим эмигрантам в течение 10 дней предоставлялся даровой ночлег. Обычно работа находилась, особенно квалифицированными, и раньше этого срока. Помню, среди пользовавшихся нашей помощью были 2 матроса с «Потемкина», приехавшие из Румынии. Из Генуи мною было послано в русские газеты воззвание к русскому студенчеству, учившемуся за границей (в это время в Германии начались гонения на наших студентов) с предложением оказать им всемерную поддержку в случае их переезда в Италию, где климат лучше, жизнь дешевле, а преподавание поставлено не хуже, чем в Германии… К ноябрю 1906 г., т. е. к началу учения, я переехал в г. Турин, где поступил в университет на юридический факультет». Здесь Кириченко стал учеником криминалиста-масона Чезаре Ломброзо (1835–1909). В 1909 году он был посвящен в ложу «Авзония», принадлежащую к Великому Востоку Италии.

 

Б.В. Кириченко. Фото 1920-х гг.

 

В автобиографии 1926 года Кириченко писал: «В конце 1916 г. я был телеграммой вызван братом в СПб. (он был адъютантом гвардии запасного батальона Финляндского полка). Я был снова переосвидетельствован и, ввиду больших потерь на фронте и недостатка «пушечного мяса», был признан годным. Брату удалось меня устроить у себя в батальоне. Перспектива ехать через один-два месяца с маршевой ротой на позиции мне не улыбалась. Чтобы протянуть время, я решил зачислиться в одну из школ прапорщиков (в училищах была страшная муштра). Брат меня устроил на ускоренные курсы при бывшем Пажеском корпусе, где не нужно было даже жить. На этих курсах я провел все время Керенщины до Корниловского восстания, когда был выпущен прапорщиком и прикомандирован к гвардии Финляндскому запасному полку (в качестве помощника начальника учебной команды), с которым и участвовал во взятии Зимнего дворца в начале Октябрьской революции».

О своих убеждениях Кириченко 3 февраля 1926 года показал в ГПУ: «Каковы мои политические убеждения? Как масон, я гражданин мира, т. е. для меня теперь (во времена студенчества еще существовали) не существует национальных и государственных границ. Для меня все равны: русский, еврей, татарин, индус, китаец и т. д., француз, итальянец, американец, хотя меня тянет к Востоку.

Как масон, я стремлюсь к счастью и прогрессу всего человечества, когда не будет ни войн, ни болезней, ни страданий, и вижу, что у нас в СССР, через диктатуру пролетариата, это будет со временем достигнуто в малом масштабе, т. е. в пределах СССР.

Значит, нужно стараться поскорее: а) изжить этот переходный период – диктатуру и б) расширить Советы до Всемирного Союза Советов всех освобожденных народностей».

В анкете, заполненной после ареста в ОГПУ, Кириченко указал: «Ни в каких партиях не состоял, политические убеждения – синдикалист; окончил 2-ю киевскую гимназию, Туринский университет, кинотехникум и 1-ю школу прапорщиков (быв. Пажеский корпус); университет окончил в 1909 г.; профессия – юрист; безработный, инвалид 3-й группы на соцобеспечении; секретарь Русско-итальянской торговой палаты в Петербурге в 1911–1912 гг. и в это же время был чиновником особых поручений; в 1912–1914 гг. продолжал работать в банке и одновременно был секретарем Ближневосточного отдела Российской экспортной палаты. Эта работа продолжалась до 1915 г. Затем работал ревизором Государственных сберегательных касс с 1914 до 1916 г. С 1916 по 1917 г. по военной службе в гвардии Финляндском полку. В промежуток с февраля 1917 г. по сентябрь 1917 г. учился в 1-й Петроградской школе прапорщиков (быв. Пажеский корпус), по окончании Школы был прикомандирован к гвардии Финляндского запасного полка, где пробыл до ноября 1917 г. в качестве помощника начальника Учебной команды. С ноября 1917 г. по начало 1919 г. был помощником комиссара охраны и помощником коменданта Народного банка в Петрограде (по другой версии – до 1921 г.), после этого демобилизовался и перешел на должность финансового инспектора железнодорожного отдела с назначением в Совет бывшей Николаевской дороги, в Коллегию Персидских дорог и в Совет Восточно-Китайской дороги. В этих должностях пробыл до 1920 г. – приблизительно. (По другой версии – анкета арестованного – с 1917 по 1921 год – помощник начальника охраны и коменданта Народного банка, с 1921 до 1923 года – в отделе юстиции, член коллегии защиты и консультант, с 1923 года – на соцобеспечении инвалид 3-й группы. – Б. С. ) После этого вступил в Коллегию правозащитников, где пробыл до закрытия Коллегии, приблизительно до конца 1921 г. После этого был консультантом отдела юстиции с откомандированием в качестве юрисконсульта в Губисполком, в Смольный; после этого вступил в Коллегию защитников, где пробыл до конца 1923 г. После этого был безработным, частично зарабатывал киносъемками, продавал вещи. До ареста жил по двум адресам, инвалид 3-й группы, по профессии юрист, частично снимался в кинофильмах. Арестован 30.01.26 г. у себя дома на пл. Лассаля, 4/6, кв. 4. При обыске изъято: 1) литература, относящаяся к масонству и оккультизму, 2) журнал «Изида» за 1914 г., 3) переписка – рукописи, относящиеся к масонству, а также касающиеся гр. Астромова-Кириченко, 4) фотографии и виды, 5) масонские знаки и калетки, согласно прилагаемой описи, 6) чемодан с принадлежностями масонского ритуала, предназначенный, по словам гр. Астромова-Кириченко, к сдаче им в Русский музей, 7) печати и слепки с печатей масонских согласно прилагаемой описи». Чекисты также отмечали: «Опечатана комната, принадлежащая гр. Астромову-Кириченко, со всей обиходной обстановкой, посудой и принадлежностями масонского ритуала степени мастера, две чаши, курильница, подсвечники, люстра, столик, переписка и пр.».

А вот «Опись масонских знаков, калеток, печатей и слепков с печатей для доставления в ПП ОГПУ ЛВО, изъятых у гр. АСТРОМОВА-КИРИЧЕНКО Б.В. 30.01.1927 г.»:

«1) четыре калетки, 2) две ленты для завязывания глаз, 3) два ключа из слоновой кости, 4) один бронзовый ключ, 5) две пары перчаток, 6) один ключ деревянный эмалированный, 7) один металлический наугольник на ленте, 8) два знака надзирателей, 9) один знак обрядоначальника, 10) один знак вводителя, 11) пять фартуков, 12) одна маленькая скатерть с алхимическими знаками по углам, 13) один тамплиерский знак, 14) пять печатей из линолеума, 15) ложечка для курений, 16) один каучуковый штемпель, 17) один деревянный китайский штемпель, 18) одна круглая каучуковая печать с орлом Временного правительства, 19) еврейская азбука, 20) две масонские шпаги, 21) один стальной угольник, 22) семь фартуков, 23) два знака ордена мартинистов, 24) масонский треугольник и масонский квадрат, 25) знак с пеликаном, 26) одна скатерть маленькая с алхимическими знаками по углам, 27) подсвечник с черепом, 28) одна медная масонская лопатка и три молотка.

Правильность изложенного удостоверяю. Б. Астромов».

2 февраля 1926 года Астромов-Кириченко дал следующие показания:

«В масонство вступил в 1909 г. в Италии, в ложу «Ausonia», но, разочарованный интригами и политиканством (например, один инженер, осужденный за мошенничество и высланный на поселение, вернулся самовольно в Турин, открыл большую экспортную контору и беспрепятственно жил, пока не совершил второго мошенничества, когда его заметили власти; это объяснялось его принадлежностью к масонству), я отошел от него, так что уже в 1911 г. я уже ни разу ни на одном заседании не был. Возвратясь в 1912 г. в тогдашний Санкт-Петербург, я продолжал личные занятия по оккультизму, но ни в какой организации не состоял до 1917–1918 гг., когда, узнав, что некий Григорий Оттонович МЕБЕС (сокращенно Г.О.М.) находится в Петрограде, я явился к нему и спустя некоторое время вступил в возглавляемый им Русский Автономный Орден Мартинистов, в котором пробыл до 1920 г., будучи Генеральным секретарем этого ордена. Точнее, около 1920 г. Автономный орден Г.О.М. распался – на Орден мартинизистов с наместником во главе – Марией Альфредовной НЕСТЕРОВОЙ, женой Г.О.М., и на Орден мартинистов, где в качестве наместника был Василий Васильевич БОГДАНОВ, а возглавлялся (фактически оба течения) – Г.О.М. и женой его. Разница между обоими течениями состоит в том, что мартинизисты «строгого (почти монастырский устав – каждый шаг личной, частной жизни не может совершаться без согласия старших) восточного послушания», а мартинисты – просто «восточного послушания», где в частную жизнь не вмешиваются.

Таким образом, я был Генеральным секретарем Ордена мартинизистов; Орден же мартинистов Секретаря не имел, т. к. состоял всего из трех человек – БОГДАНОВА Василия Васильевича, РОДЫНСКОГО Михаила Антоновича и ОВСЯННИКОВА, кажется, Николая Сергеевича, и перешедшего к ним потом КОМАРОВА, имени и отчества я не помню. Около этого же времени из Ордена мартинистов был исключен ПОЛИСАДОВ Сергей Владимирович, проживавший тогда и теперь в Москве. Выйдя из Ордена мартинизистов ввиду несогласия с проведением принципа «строгого послушания» в среду самых младших членов (с закрытием лож «Stella Nordica», где я был мастером стула), я в тот же день открыл ложу «Трех северных звезд», но уже не «строгого восточного послушания», а просто «восточного послушания». В этой ложе от старой были членами: КОЗЫРЕВ Петр Дмитриевич, инженер-архитектор, ПЕТРОВ Михаил Михайлович, инженер-путеец, ДРИЗЕН Борис Павлович, бывший присяжный поверенный, и затем, хорошо не помню, кажется, БРУНИ Георгий Юльевич, бывший инспектор Консерватории. А из новых были приняты: ассоциирован КЮН Рудольф Альбертович, бывший адъютант командующего войсками АВРОВА и служивший потом в АРА, принят СВЕРЧКОВ Николай Георгиевич, художник, ВАСИЛЬЕВ Сергей Дмитриевич, киноартист, служит ныне режиссером на кинофабрике в Москве. Эта ложа существовала до начала мая 1925 г., когда была заменена ложей «Кубического камня» («Petra Cubica»). За этот промежуток в нее вошли дополнительно к перечисленным: в 1924 г. ГРЕДИНГЕР Василий Федорович, АЛЕКСАНДРОВ Георгий Васильевич, киноартист, БЫСТРОВ Михаил (?), служащий в типографии им. Гутенберга, КОТОМИН, бывший следователь Военного трибунала; были ассоциированы, но еще не присоединены ЮРКОВ, киноартист, и КЯКШТ, артист балета.

Кроме того, мною были восстановлены ложи: «Пылающего Льва», где мастером стула был Б.П. ДРИЗЕН, «Дельфина», где мастером стула был до его ухода М.М. ПЕТРОВ и наместным мастером был ВОЛЬСКИЙ Алексей Николаевич, «Золотой Колос», или «Sorica Aurea», где наместным мастером были БАШМАКОВА Надежда Александровна или ИВАНОВА-НАГОРНОВА Ольга Евграфовна. Поименованные ложи существовали в период с 1921 по 1925 год, но существовали на бумаге и представляли собой только президиумы на случай привлечения новых членов. Эти ложи восстановили Великую ложу «Астрею». Восстановление произошло в 1922 г., причем один из остававшихся в живых из членов прежней ложи «Астрея» вошел в новую ложу для сохранения преемственной связи. Этот член – ТЕЛЯКОВСКИЙ Владимир Аркадьевич и был выбран Великим мастером. Ныне, в конце 1924 г., он умер и Великая ложа управлялась фактически мною как Великим секретарем, т. к. для избрания нового Великого мастера не хватало кворума из-за выбытия в 1922 г. БАШМАКОВОЙ, НАГОРНОВОЙ и ПЕТРОВА М.М.

В состав Великой ложи «Астрея» входили: ДРИЗЕН Б.П., ВОЛЬСКИЙ А.Н., ПОЛИСАДОВ С.В. – как мастер стула возобновленной в Москве ложи «Гармония», и с августа 1925 г. в качестве наместного мастера ложи «Petra Cubica» – Михаил Михайлович СЕВАСТЬЯНОВ, бывший редактор оккультного журнала «Изида», я и формально числится КЮН Р.А., находящийся ныне в Нью-Йорке, которому был выдан патент в 1922 г. на право открытия своей ложи в Нью-Йорке.

В июне 1925 г. я получил из Москвы от ПОЛИСАДОВА С.В. письмо, где он писал, что был приглашен в ГПУ, где ему был задан ряд вопросов по поводу масонства и оккультизма. Ответив на некоторые из них, он заявил, что на остальные не уполномочен отвечать и сослался при этом на меня. Там ему было сказано, чтобы он при моем ближайшем приезде в Москву зашел вместе со мной побеседовать по этим вопросам со специалистами. На основании этого я, по согласовании с братьями, членами Генеральной ложи, составил доклад, который в августе 1925 г., за подписями моей и ПОЛИСАДОВА и печатями Генеральной ложи «Астрея» и Генерального секретаря, был представлен в двух экземплярах в Москве, а копия была представлена в Ленинграде в местное отделение ГПУ.

В ответ на представленный доклад, результатов коего я в Москве не дождался, я получил от ПОЛИСАДОВА письмо, где он писал, что этот доклад нисколько не рассеял недоверия соввласти к деятельности Русского Автономного масонства, причем ПОЛИСАДОВУ было указано, что эволюционный путь, которым идет Р.А.М., не совпадает с революционным путем, которым идет советская власть. Обсудив создавшееся положение, члены Генеральной ложи, желая быть совершенно лояльными по отношению к советской власти (что требуется уставом Генеральной ложи «Астрея»), выпустили указ, которым постановили совершенно прекратить прием новых членов-профанов, а также всякую пропаганду масонских идей, как не соответствующую настоящему политическому положению, впредь до изменения на этот вопрос взглядов соввласти. Указ этот был представлен в двух копиях в московское ГПУ и в одной копии – в ленинградский отдел ГПУ.

Вскоре после этого началось брожение и в возглавляемой мною ложе «Petra Cubica» на почве недисциплинированности и личных выпадов некоторых членов против меня, обвинивших меня в присвоении мною не принадлежащих мне степеней, а также на смешивании мною мистики с эротикой и в других неблаговидных поступках. Спрошенный по этому поводу ими Г.О.М. подтвердил, что я ушел добровольно сам из Ордена мартинизистов и никаких степеней не лишен. Остальные же вопросы были вне компетенции братьев младших, их поднимавших. Если бы не личные выпады против меня, я бы этих братьев исключил из ложи за недисциплинированность и неэтичность, но боясь, что это могут истолковать как месть и мое личное сведение с ними счетов, я закрыл всю ложу «Petra Cubica» и распустил всех находящихся в ней братьев, составленный о чем протокол препровожден для сведения в местное отделение ГПУ.

Горечь и разочарование своими ближайшими сотрудниками, которых факти