Николай Виссарионович Некрасов

(1879–1940)

 

Член Государственной думы III и IV созывов. Министр путей сообщения и министр финансов Временного правительства. Последний генерал-губернатор Финляндии. Генеральный секретарь Верховного совета Великого Востока народов России.

Некрасов родился в Петербурге в семье священника протоиерея Виссариона Яковлевича Некрасова. Окончил с золотой медалью гимназию, а затем Санкт-Петербургский институт инженеров путей сообщения. В 1903–1905 годах находился на стажировке в Германии, затем преподавал математику, механику и черчение в Томском университете.

В 1905 году Некрасов участвовал в организации группы академического союза (союз профессоров) в Томске, затем возглавлял ялтинский филиал Конституционно-демократической партии. В 1909–1915 годах он был членом ЦК партии кадетов, возглавляя ее левое крыло и являясь сторонником установления в России республики, а также выступая за сотрудничество с социалистическими партиями. С 1907 года Некрасов являлся членом III Государственной думы от Томской губернии, входил во фракцию кадетов. Будучи одним из наиболее активных депутатов, выступил с думской трибуны более 100 раз. Занимался проблемами строительства, путей сообщения и финансов. Некрасов был докладчиком финансовой комиссии по железнодорожным вопросам и водному транспорту. Он разработал план сибирского железнодорожного строительства при участии местных общественных сил. Входил в состав Сибирской парламентской группы, принимая активное участие в разработке законопроектов, касающихся Сибири.

 

Н.В. Некрасов. Фото 1910 г.

 

Некрасов был из видных деятелей российского политического масонства, членом Великого Востока народов России с 1908 и до конвента 1912 года, а затем в 1915 году и первой половине 1916 года – генеральным секретарем Верховного совета ВВНР. В этом качестве тесно сотрудничал с А.Ф. Керенским, вместе с ним входил в неформальную «масонскую пятёрку» политических деятелей. Её членами были также Александр Иванович Коновалов, Михаил Иванович Терещенко и Иван Николаевич Ефремов, также ставшие министрами Временного правительства.

Меньшевик Николай Семенович Чхеидзе (1864–1926) в 1925 году в интервью историку Б.И. Николаевскому так описал свой прием в «политическое масонство»: «Как то раз, – это было в 1910 г., – ко мне подошел член Государственной думы Степанов, левый к.-д., и спросил меня, не нахожу ли я возможным вступить в организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические задачи и ставит своей целью объединение всех прогрессивных элементов; упомянул он при этом, что для вступления необходимо принятие какой-то присяги и что это вообще связано с некоторым ритуалом. О том, что это масоны, он мне прямо не сказал. Я не был знаком с характером этой организации, равным образом я мало знал и о масонстве вообще, но почему-то – не припомню теперь, почему именно, – сразу догадался, что речь идет о масонской ложе, и тотчас выразил свое согласие. Степанов указал, куда я должен прийти, адреса я теперь не помню. В назначенное время я пришел. Меня ввели в отдельную комнату, где Степанов дал мне анкетный листок с рядом вопросов, на которые я должен был ответить (Степанов об этой анкете предупредил меня заранее), и оставил меня одного. Я сел писать ответы. Насколько вспоминаю, вопросы были следующие, – приведу, что помню, вместе со своими ответами.

Как Вы относитесь к семье? – Признаю ее как ячейку, имеющую воспитательный и объединяющий характер.

Как вы относитесь к человеческому прогрессу? – Признаю, что человечество идет к тому, чтобы стать одной семьей, к этому ведут объективные условия развития человечества, и считаю необходимым всеми силами работать над этим.

Ваш взгляд на религию? – Считаю, что нужно быть терпимым ко взглядам каждого.

Какие пути и методы международных отношений Вы признаете? – Считаю, что только пути мирного сотрудничества, что только общечеловеческая солидарность и стремление к взаимному пониманию являются основами, на которых должны складываться международные отношения.

Как Вы относитесь к войне? – Считаю, что метод решения международных споров путем войн должен быть навсегда и совершенно исключен из списка допущенных.

А если нападут на Россию? – Мы должны стремиться ликвидировать ее (войну. – Б. С. ) тем или иным мирным путем.

Какую форму правления Вы считаете наиболее приемлемой для России? – Республиканскую.

Других вопросов и своих ответов я не помню, но помню хорошо, что вопросов, имевших то или иное отношение к социализму и классовой борьбе, среди них не имелось; этих тем не коснулся и я в своих ответах.

Когда я написал ответы, в комнату вошел Степанов, взял их и удалился, оставив меня ждать ответа. Я знал, что в это время ответы мои были оглашены в собрании ложи. Через некоторое время вошел Степанов, туго завязал мне глаза и провел куда-то, где меня усадили. Здесь мне был задан вопрос:

Испытующий : «Знаете ли Вы, где Вы сейчас находитесь?»

Испытуемый : Я ответил: «На собрании масонской ложи».

В говорившем я тотчас узнал Некрасова, его голос мне был хорошо знаком. Вслед за тем Некрасов задал мне вопросы, повторявшие вопросы анкеты. Я отвечал в духе своих только что написанных ответов. Затем Некрасов предложил мне встать, я встал и услышал, что встали и все присутствующие. Некрасов произнес слова клятвы: об обязанности хранить тайну всегда и при всех случаях, о братском отношении к товарищам по ложе во всех случаях жизни, даже если бы это было связано со смертельной опасностью, о верности в самых трудных условиях. Я повторял слова. Потом Некрасов задал, обращаясь ко всем присутствующим, вопрос: «Чего просит брат?» Присутствующие хором ответили: «Брат просит света!» Вслед за тем Степанов снял мне повязку с глаз и поцеловал меня, нового брата. С такими же поцелуями ко мне подошли и все остальные из присутствующих. Последними, как я теперь увидел, были, кроме Некрасова и Степанова, еще член Государственной думы Волков и присяжный поверенный А.Я. Гальперн. Относительно последнего у меня некоторые сомнения, был ли он тогда (масоном. – Б. С .). Возможно, что был и еще кто-нибудь из тех, кого я назову дальше как членов малой ложи, помню, что всего было человек 5–6.

Да, позабыл! Акт приема был сделан от имени Великого Востока Франции.

Так я вступил в ложу. Заседания последней шли более или менее регулярно, 2–4 раза в месяц; собирались на квартире кого-либо из членов, никаких ритуалов на этих собраниях не соблюдалось, состав несколько менялся, – в общем руководствовались тем правилом, чтобы в ложе сходились люди, жившие недалеко друг от друга, но число присутствующих было обычно 6–8.

Совещания эти носили информационный характер, определенных докладов обычно не было. Каждый передавал новую информацию, за эту, последнюю, я особенно ценил эти собрания. Из этого, конечно, не следует делать вывода, что я не признавал пользы этой организации и в других отношениях: я ее ценил как организацию, где могут быть выяснены те или иные, общие прогрессивным элементам точки зрения на различные вопросы, такое согласование взглядов мне казалось политически весьма полезным. Наряду с такой информацией о событиях шла и взаимная информация об отношении к ним. Тут бывали и дебаты, причем обострения их всегда избегали: как только замечали, что разногласия не могут быть сглажены, что общую формулировку отношения к данному вопросу найти нельзя, то вопрос этот устранялся. Но по тем вопросам, когда имелось сходство отношений, резолюций не выносили, голосований не производили: все, что придавало бы собраниям сколько-нибудь обязывающий характер, было устранено.

В таком же порядке шли обмены мнениями по всем основным вопросам, встававшим в порядок дня Государственной думы и политической жизни страны вообще. Помню разговоры о войне, о Распутине, о стачечном движении и др. Попыток перехода к активной деятельности, обсуждения и разработки каких-либо планов кампаний не было. Даже по такому вопросу, как выборы в IV Государственную думу, не было попыток поставить вопрос о совместной деятельности, – впрочем, тогда я входил еще только в ложу, – может быть, в Верховном Совете или других ложах вопрос и стоял.

Позднее, в период уже IV Государственной думы, – не помню точно при каких обстоятельствах, – встал вопрос о введении меня в Верховный Совет русских лож. Порядок этого введения я теперь вспоминаю не совсем ясно, по-видимому, оно было произведено в порядке кооптации меня Верховным Советом, но помню теперь, что моя ложа этот вопрос обсудила, одобрила мое введение в Верховный Совет, так что я до известной степени был ее представителем в Верховном Совете, хотя прямых выборов и не было. Я сообщал ложе о работах Верховного Совета. Никаких особых дополнительных обрядов, присяг и посвящений при переходе в Верховный Совет не было делаемо.

Председателем Верховного Совета был Некрасов, казначеем Харитонов. Верховный Совет состоял, помнится, из 12–14 человек; состав его за мое время (12–16 гг.) несколько изменялся. Я помню следующих: Керенский, Некрасов, Волков (член Государственной думы), Степанов (член Государственной думы), А.И. Коновалов (член Государственной думы), некто Харитонов, близкий к прогрессистам, Н.Д. Соколов, Колюбакин, Головин (председатель II Государственной думы), Григорович-Барский (из Киева). Головин был представителем Москвы, Григорович-Барский – Киева. Никаких обрядностей в заседаниях Верховного Совета, как и в ложе, не было».

Устав Великого Востока народов России гласил, что его задачи и цели заключаются в создании «связанного моральной общностью и взаимным доверием братского ордена; братья сохраняют свободу политического действия, но стремятся к утверждению и защите прав человека и гражданина». При этом орден имел всего две степени – ученика и мастера.

С начала существования Временного правительства и вплоть до начала июля Некрасов был министром путей сообщения. Он издал циркуляр о праве профсоюза железнодорожников на общественный контроль и наблюдение над деятельностью путейского ведомства. Удовлетворил требования рабочих и служащих о повышении заработной платы. Некрасов был сторонником правительственной коалиции с социалистами, выступал за удаление из правительства лидера кадетов Милюкова. 8 июля Некрасов занял пост заместителя министра-председателя, а 24 июля одновременно возглавил министерство финансов. Тогда же вместе с И.Н. Ефремовым он стал лидером небольшой Российской радикально-демократической партии. 5 сентября Некрасов был назначен генерал-губернатором Финляндии, так как во время Корниловского мятежа выступал за отставку Керенского, чтобы предотвратить вооруженное столкновение.

После Октябрьской революции Некрасов был управляющим московской конторы «Синкредсоюза», статистиком в Наркомпроде. В начале 1918 года, сменив имя на В.А. Голгофский, уехал в Уфу, работал в системе кооперации. В 1919 году переехал в Казань. В марте 1921 года был опознан как бывший министр Временного правительства, арестован, отправлен в Москву и в мае, после встречи с В.И. Лениным в Кремле, освобождён. В 1921–1930 годах Некрасов являлся членом правления Центросоюза РСФСР и СССР, преподавал в Московском университете, в Институте потребкооперации. 30 ноября 1930 года арестован, коллегией ОГПУ приговорён к 10 годам заключения по фальсифицированному делу так называемой контрреволюционной организации Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков). В заключении работал в Особом конструкторском бюро по проектированию Беломорско-Балтийского канала, участвовал в строительстве канала. Выступал на торжественном митинге незадолго до окончания строительства канала. В марте 1933 года в связи с завершением строительства канала Николай Виссарионович был досрочно освобождён, после чего работал на строительстве канала Москва – Волга в качестве сотрудника управления строительством и начальника Завидовского района строительства. В 1937 году за досрочный пуск канала Некрасов был награждён орденом Трудового Красного Знамени. В 1939 году являлся начальником работ в Калязинском районе Волжского ИТЛ НКВД (Волгостроя), занимался строительством гидроузлов. 13 июня 1939 года Некрасов был арестован, а 14 апреля 1940 года осуждён Военной коллегией Верховного Суда СССР по обвинению во вредительстве на строительстве канала Москва – Волга и организации контрреволюционной террористической группы с целью убийства руководителей ВКП(б) и советского правительства и приговорен к расстрелу. Расстрелян 7 мая 1940 года и похоронен в Москве на Донском кладбище. Реабилитировали его только 12 марта 1991 года.

 

Глеб Иванович Бокий

(1879–1937)

 

Комиссар госбезопасности 3-го ранга, начальник Специального отдела ВЧК, ГПУ, ОГПУ и НКВД.

Родился в Тифлисе в семье действительного статского советника, учителя, автора учебника «Основания химии» Ивана Дмитриевича Бокия (1845–1897). Учился в Петербургском горном институте.

Член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Член РСДРП с 1900 года, в дальнейшем – большевик. С 1904 года – член Петербургского комитета партии. Неоднократно был арестован и сослан. С апреля 1917 по март 1918 года – секретарь Петроградского комитета РСДРП(б). Активный участник Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде; член Петроградского ВРК. С марта 1918 года – заместитель председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого, после убийства которого с августа по ноябрь 1918 года был председателем ЧК Союза коммун Северной области и Петроградской ЧК. В 1918 году примыкал к левым коммунистам. Был снят с поста главы Петроградской ЧК за вымогательство взяток с заложников. В 1919 году – начальник Особого отдела Восточного фронта, с сентября 1919 по август 1920 года – начальник Особого отдела Туркестанского фронта, одновременно член Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК РСФСР, с апреля по август 1920 года – полпред ВЧК в Туркестане. С 28 января 1921 до 25 декабря 1936 года возглавлял Специальный (шифровальный) отдел ОГПУ СССР (с июля 1934 – ГУГБ НКВД СССР), а с 25 декабря 1936 года и до дня ареста – созданный вместо Спецотдела 9-й отдел ГУГБ НКВД. При Спецотделе существовала специальная лаборатория, занимавшаяся в том числе паранормальными явлениями, оккультизмом, гипнозом, телепатией и возможностями влиять на сознание людей. Ходили слухи, что для взлома особенно сложных шифров Бокий использовал спиритические сеансы.

 

Г.И. Бокий. Рисунок 1936 г.

 

Бокий был арестован 16 мая 1937 года прямо на рабочем месте по устному распоряжению наркома Николая Ежова. 15 ноября 1937 года Глеб Иванович был расстрелян по приговору Военной коллегией Верховного Суда СССР. Его обвиняли в «предательстве и контрреволюционной деятельности». В июне 1956 года Бокий был реабилитирован.

Бокий был членом созданного А.В. Барченко «Единого Трудового братства», изучающего Древнюю Науку (Дюнхор), будто бы превосходившую все современное знание. На первых же допросах Глеб Иванович выдал всех членов братства, очевидно, надеясь на нерасстрельный приговор. На допросе Бокий утверждал: «Решающее влияние в дальнейшем имела смерть Ленина. Я видел в ней гибель Революции. Завещание Ленина, которое мне стало известно не помню от кого, мешало мне воспринять Сталина как вождя партии, и я, не видя перспектив для Революции, ушел в мистику. К 1927—28 гг. я уже отошел от партии настолько далеко, что развернувшаяся в это время борьба с троцкистами и зиновьевцами прошла мимо меня, и я в ней никакого участия не принял. Углубляясь под влиянием Барченко всё более и более в мистику, я в конце концов организовал с ним масонское сообщество и ступил на путь прямой контрреволюционной деятельности».

С ЕТБ была тесно связана «Дачная коммуна», организованная Бокием. На допросе он рассказал следующее: «“Дачная коммуна” была организована мной в 1921 г. из числа сотрудников руководившегося мною Спецотдела ВЧК-ОГПУ. Всех входивших в “Коммуну” на протяжении ее существования лиц я не помню. В последнее время в ней состояли сотрудники Спецотдела: ЭЙХМАНС, КОСТИН, МЯННИК, НИКОЛАЕВ, РОДИОНОВ, ВИШНЯКОВ, ТИТОВ, МУХИН и инженер Мосгортопа СОСНОВСКИЙ Александр Яковлевич, мой старый товарищ по Горному институту.

“Коммуна” была организована мной под влиянием начавших охватывать меня мистических настроений – чувство одиночества и стремление найти выход из него. Мне казалось, что в людях, в отношениях между товарищами происходит очерствение чувств. Хотелось видеть в людях больше теплоты и участия друг к другу, и организацией “Коммуны” я думал достичь создания такого спаянного товариществом коллектива.

Аморальных целей при самой организации “Коммуны” я себе не ставил. Постепенно, однако, в силу морально-бытового разложения членов, и, в частности, усилившихся у меня мистических настроений, “Коммуна” наша выродилась в антиобщественное образование с аморальным и мистическими оргиями, приведшими нас к ряду трагических эксцессов на сексуальной и др. почве.

Примерно в 1926–1927 годах на почве ревности к жене застрелился сотрудник Спецотдела БАРИНОВ, участвовавший вместе со своей женой в эротических оргиях в нашей “Коммуне”. В 1931–1932 годах покушалась на самоубийство жена члена “Коммуны” МЯННИК.

Значительно раньше этого при неизвестных обстоятельствах попал на станции Кучино под поезд сотрудник Спецотдела МАЙОРОВ, возвращаясь с нашей дачи, где он присутствовал на очередном сборище членов “Коммуны”. Года за два до этого в пьяном виде в Москве попал под поезд член нашей “Коммуны” ЕФСТАФЬЕВ. Лет пять тому назад умер от злоупотребления алкоголем член “Коммуны” сотрудник Спецотдела МАРКОВ.

У нас существовал следующий порядок.

Под выходной день члены “Коммуны” выезжали обычно на приобретенную нами дачу на станции Кучино. Нередко кроме членов “Коммуны” приглашались и посторонние гости – артисты, цыгане, танцоры. Приезжая на дачу, мы, если был теплый день, раздевались и в трусах шли работать в сад или огород. Работа эта носила символическое значение. При организации “Коммуны” я, исходя из облагораживающего влияния физического труда, ввел этот своего рода ритуал в неписаный статут нашей “Коммуны”, а ему обычно подчинялись как члены “Коммуны”, так и гости.

Поработав в саду, мы, продолжая оставаться раздетыми, шли в помещение и садились за ужин. Я выносил из своей комнаты приготовленные мной лично специальные спиртные напитки, и по моему приглашению присутствующие приступали к еде и выпивке.

За ужином мы танцевали, пели похабные песни, вели эротические разговоры и демонстрировали имевшийся у меня специальный альбом с порнографическими карточками. Носило все это характер оргии, и некоторые присутствующие иногда напивались до невменяемого состояния.

Прямых эротических целей я вначале не преследовал. Поддавшись охватившим меня мистическим настроениям, я ввел эти «ритуалы» в поисках более высоких, упрощающих взаимоотношения полов, форм общения мужчин и женщин. В дальнейшем, однако, они уже сами собой вылились в описанные мной аморальные оргии, а я потерял ощущение грани между мистическим и реальным миром, вкатился в болото разврата».

После ужина большинство мужчин и женщин все вместе шли обычно в баню. Были случаи, когда эти коллективные посещения бани устраивалась два раза в вечер. Иногда попойка продолжалась и в бане, в предбаннике, куда выходили время от времени желавшие выпить.

Член Комиссии советского контроля, старый большевик Иван Михайлович Москвин, второй муж первой жены Бокия Софьи Александровны Доллер (1887–1938), был расстрелян 27 ноября 1937 года, а заместитель наркома иностранных дел болгарин Борис Спиридонович Стомоняков – 16 октября 1940 года. Московина реабилитировали в 1956 году, а Стомонякова – только в 1988 году. Интересно, что в справке, представленной Сталину о деле Б.С. Стомонякова, он обвинялся в шпионаже в пользу Англии и Польши и создании правотроцкистской группы в МИД, а о ЕТБ не упоминалось. Однако в числе давших на него показания фигурировали Барченко, Бокий и Москвин, что говорит о том, что принадлежность к ЕТБ в деле Стомонякова фигурировала.

Вторым браком Бокий был женат на Елене Алексеевне Добряковой (1909–1956).

 

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев)

(1880–1934)

 

Русский писатель, поэт, один из видных представителей символизма, член Антропософского общества.

Борис Николаевич Бугаев родился в Москве в семье математика Николая Васильевича Бугаева (1837–1903), декана физико-математического факультета Московского университета, и его жены Александры Дмитриевны, урождённой Егоровой (1858–1922). В сентябре 1891 года начал учебу в знаменитой гимназии Л.И. Поливанова (Загарина) (1839–1899), по окончании которой в 1899 году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. 28 мая 1903 года при окончании университета Белый был удостоен диплома 1-й степени (особых успехов он достиг в органической химии).

К 1903 году были написаны уже четыре «симфонии» Белого – своеобразные поэмы белым стихом, по структуре повторяющие музыкальные симфонии. Белый стал одним из видных представителей символизма, сблизился с Александром Блоком (1889–1921), Валерием Брюсовым (1873–1924), Константином Бальмонтом (1867–1942) и другими поэтами-символистами, написал открытое письмо «Несколько слов декадента, обращенных к либералам и консерваторам», программные статьи «О теургии», «Символизм как миропонимание (1903) и др.

В 1904 году Белый начал занятия на историко-филологическом факультете Московского университета. В революцию 1905 года он познакомился с «Капиталом» Карла Маркса (1818–1883), после чего назвал себя «социал-символистом», участвовал в студенческих митингах и демонстрациях.

 

Андрей Белый. Художник Л. Бакст. 1905 г.

 

В сентябре 1906 года, оставив университетские занятия, писатель уехал в Германию, затем во Францию. Вернувшись в Москву в феврале 1907 года, Белый активно участвует в литературной жизни, публикует стихи и статьи по теории искусства и поэзии, выступает с лекциями, совершает еще несколько заграничных путешествий. В 1909 году он близко сошелся с художницей Анной Алексеевной Тургеневой (Асей) (1890–1966). В 1911 году они вместе отправились в путешествие в Тунис, Египет и Палестину, после которого был начат роман «Петербург», где «петербургский период» русской истории осмыслен в контексте судеб мира, в том числе и древних восточных цивилизаций. Публикация «Петербурга» в 1913–1914 годах принесла Белому всемирную известность как постреалистическому новатору в прозе. Он едва ли не первым в мире стал писать ритмизованный прозаический текст.

В 1912 году в Берлине Белый познакомился с Рудольфом Штейнером (1861–1925), австрийским философом, педагогом, эзотериком, оккультистом, ясновидящим и мистиком. Штейнер только что основал Антропософское общество, отколовшееся от Теософского общества Е.П. Блаватской. Антропософия имела своей целью открыть широкому кругу методы саморазвития и духовного познания с помощью мышления человека. Она опирается на христианскую мистику и учение Гёте (Штейнер называл антропософию «гётеанством XX века»). Штейнер утверждал: «Под антропософией я понимаю научное исследование духовного мира, которое прозревает односторонность как просто природопознания, так и обыкновенной мистики и которое, прежде чем пытаться проникнуть в сверхчувственный мир, сначала развивает в познающей душе бездеятельные в обычном сознании и обычной науке силы; они-то и делают возможным такое проникновение». Белый стал его учеником и всецело отдался антропософии. О встречах со Штейнером в Германии и Швейцарии он оставил книгу воспоминаний «Рудольф Штейнер», опубликованную только в 1982 году. Он так передавал свои впечатления от одной из лекций Штейнера в январе 1914 года: «Как и все лекции этого курса, она пала в сознание мое совершенно особенно; мне показалось, что я, один я, понял самую подоплеку лекции; вообще: я стал замечать в себе странную способность впадать в состояния, во время которых все, что ни происходит вокруг, разыгрывалось во мне как шифр; я вычитывал из каждой, случайно слышимой фразы за ней стоящий духовный смысл; неудивительно, что в лекциях д-ра мне вычитывались смыслы, которые прямо не вынимались из текста. Состояние это сопровождалось особым состоянием физиологическим: в минуту, когда для меня прояснялось все, тело чувствовало напор как бы жаркого, сжигающего света; и – отказывалось служить: мне казалось – вот оборвется сердце; и я – упаду; для того, чтобы прийти в себя, я должен был останавливать совершавшийся во мне духовный процесс и не доводить до конца своих духовных узнаний; если бы я его довел до конца, то я упал бы в припадке падучей».

В марте 1914 года Белый вступил в гражданский брак с А.А. Тургеневой в Швейцарии, где они работали в Дорнахе на постройке антропософского храма Гетеанум. Здание, спроектированное Штейнером, в значительной мере было построено добровольцами.

В августе 1916 года Белый вернулся в Россию в связи с призывом на военную службу, но, получив отсрочку, в армии так и не служил. В конце 1917 года он сблизился с Клавдией Николаевной Васильевой (урожденной Алексеевой) (1886–1970), ставшей его официальной женой только в июле 1931 года. До этого, в конце мая 1931 года, она была арестована как видный деятель антропософского движения в России, но затем благодаря хлопотам Белого ее освободили. После ее ареста муж Клавдии Николаевны, врач Петр Николаевич Васильев (1885–1976), видный антропософ, также подвергшийся аресту, дал наконец согласие на развод. Клавдия Николаевна оставалась антропософкой до конца жизни. Скорее всего, Белый тоже остался верен антропософскому движению, хотя публично в советское время вынужден был от него дистанцироваться.

С октября 1921 по октябрь 1923 года Белый жил в Германии, однако затем ему было разрешено вернуться в СССР. В 1924 году писатель начал работу над циклом романов «Москва», который предполагалось сделать тетралогией. Однако Белый успел написать только три романа: «Московский чудак», «Москва под ударом» и «Маски». Он также написал цикл мемуаров «На рубеже двух столетий», «Начало века» и «Между двух революций», изданный в 1930–1935 годах.

8 января 1934 года Андрей Белый скончался в Москве от паралича дыхательных путей после кровоизлияния в мозг. Инсульт стал следствием солнечного удара, случившегося с ним в Коктебеле. Белый был похоронен на Новодевичьем кладбище.

Вспоминая в книге «На рубеже столетий» годы, проведенные в Поливановской гимназии, Белый ярко описывал, как он и его товарищи импровизировали: «Мы, постоянные импровизаторы, мифотворцы сюжетов, рисующих драматическую борьбу света и тьмы (начала с концом); миф – события, происходящие с нами и с нашими знакомыми; место действия: Арбат, Новодевичий монастырь, Поливановская гимназия; перелагая знакомых в свой миф, мы выращивали всякую фантастику в стиле Гофмана и Эдгара По, фантастику реализма; нужна нам не сказка, не тридесятое царство: нам нужен Арбат, Неопалимовский переулок; и для съемок местностей зорко оглядываем топографию переулков, чтобы в наших рассказах друг другу соблюсти иллюзию натуры… Перекидывали, точно мячик, сюжет, сочиняемый миф – настоящее сюжетное наводнение: становился трилогией, тетралогией он; тема ширилась до всемирной истории; центром же оставалась Москва; договорились до мирового переворота, в Москве начинаемого».

Белый, несомненно, был мистиком, хотя в советское время ему приходилось всячески открещиваться от такого определения сути своего мировоззрения и утверждать, намекая на полученное образование, что «типичные мистики не бывают смолоду перепичканы естествознанием». До октября 1917 года писатель имел возможность более свободно высказываться на эту тему. В предисловии ко второй, «Драматической», симфонии он отмечал, что «здесь осмеиваются некоторые крайности мистицизма. Является вопрос, мотивировано ли сатирическое отношение к людям и событиям, существование которых для весьма многих сомнительно. Вместо ответа я могу посоветовать внимательнее приглядеться к окружающей действительности». Несомненно, для Белого, помимо крайностей, существовала и некоторая «здоровая» основа мистицизма. Также религиозный философ Павел Александрович Флоренский (1882–1937) в рецензии на «Северную» симфонию, опубликованной в 1904 году, отмечал: «Для автора “Симфонии” Бог реален до осязательности: “На вечерней заре сам Господь Бог, весь окутанный туманом, бродил вдоль зарослей и качал синим касатиком”. Он – здесь теперь. Наши усилия не есть что-то мнимое, вечно стремящееся, но никогда не достигающее цели, нечто оставляющее еще и еще возможность желания. Нет, еще усилие, напряжемся в последний раз – и мы в неизъяснимом трепете детской радости внезапно входим в окончательную и последнюю стадию, получаем свой идеальный облик… Поэму Белого законно назвать “поэмою мистического христианства”».

Белый в письме к литературоведу и критику Разумнику Васильевичу Иванову-Разумнику (1878–1946) 23 октября 1927 года так отзывался о К.Н. Васильевой: «Она – первая меня поняла в моей антропософии… Она одна из всех москвичей с невероятной чуткостью поняла, в какой мрак я ушел (я в те дни уже решил ехать за границу); и она нашла слова… И я – вернулся в Москву с решением: мне быть в России». Антропософом писатель оставался до конца жизни. Любовь им также понималась мистически, как любовь не только к человеку, но и к воплощенному в нем миру света или тьмы, Добра или Зла. В предисловии к четвертой симфонии «Кубок метелей» Белый утверждал, что «хотел изобразить всю гамму той особого рода любви, которую смутно предощущает наша эпоха, как предощущали ее и раньше Платон, Гёте, Данте, – священной любви». Для него еще в программной статье 1903 года «Символизм как миропонимание» вне всякого сомнения остается основополагающее утверждение: «Не событиями захвачено все существо человека, а символами иного». Для Белого заключенный в явлении символ означал вне явления лежащую сущность, надмирную или потустороннюю.

Антропософия, которой увлекался Белый, проповедовала аскетизм как один из вариантов духовного пути. Например, в марте 1913 года, по записи Белого, «Ася объявляет мне, что в антропософии она окончательно осознала свой путь, как аскетизм, что ей трудно быть мне женой, что мы отныне будем жить братом и сестрой. С грустью я подчиняюсь решению Аси», в связи с чем писатель в ноябре того же года констатировал: «Ася объявляет мне, чтобы мы не говорили друг с другом на темы наших путей, я ощущаю, что в точке священнейшей Ася покидает меня, отъединяется, ускользает». Антропософское учение Р. Штейнера находило в Белом уже удобренную почву. Еще до знакомства с главой Антропософского общества Белый в романе (или повести) «Серебряный голубь» (1910), продолжением которого явился «Петербург», запечатлел старообрядческую мистическую секту аскетического толка. Художественная фантазия Белого в инфернальных образах отражала его представления о реальном бытии Бога и потусторонних сил.

Кроме уже упомянутых Белый является автором сборников статей «Символизм» (1910) и «Арабески» (1911), книг стихов «Золото в лазури» (1904), «Пепел» (1909), «Королевна и рыцари» (1919), романов «Котик Летаев» (1916) и «Крещеный китаец» (1927) и ряда других произведений.

 

Мустафа Кемаль-паша Ататюрк

(1880–1938)

 

Турецкий политический деятель и полководец, масон, член тайных организаций «Ватан ве Хюррийет» («Родина и свобода») и османского общества «Единение и прогресс» («Османлы Иттихад ве теракки джемиети»).

Мустафа Кемаль родился в квартале Ходжакасым оттоманского города Салоники (ныне Греция) в семье мелкого лесоторговца, бывшего таможенного служащего Али Рыза-эфенди и его жены Зюбейде-ханым. В 1893 году Мустафа поступил в подготовительную военную школу в Салониках Selânik Askerî Rüştiyesi, где учитель математики дал ему второе имя Кемаль («совершенство»). В 1896 году он был зачислен в военную школу (Manastır Askerî İdadisi) в городе Манастир (ныне Битола в современной Македонии), а в 1899 году поступил в Оттоманский военный колледж (Mekteb-i Harbiye-i Şahane) в Стамбуле. В 1902 году Кемаль стал слушателем Оттоманской академии генштаба (Erkân-ı Harbiye Mektebi) в Стамбуле, которую окончил в январе 1905 года. По окончании академии был арестован по обвинению в противозаконной критике абдулхамидовского режима и после нескольких месяцев под стражей был сослан в Дамаск, где в 1905 году вместе с доктором Мустафой-беем, который отбывал здесь ссылку за свои политические убеждения, создал революционную организацию «Ватан ве Хюррийет» («Родина и свобода»). Разъезжая по всему району дислокации 5-й армии, он создавал на местах ячейки организации. Полагая, что Шюкрю-паша, инспектор артиллерии 3-й армии в Салониках, сочувствует целям организации, Кемаль взял отпуск для лечения и отправился на родину, где также начал создавать секретные ячейки оппозиционеров. Едва избежав ареста, он вернулся в Сирию. Созданные им ячейки сыграли немаловажную роль в последующем революционном движении младотурок.

 

Мустафа Кемаль-паша Ататюрк. Фото 1920-х гг.

 

13 октября 1907 года по его просьбе и при содействии Шюкрю-паши Кемаль был переведен в Салоники в штаб 3-й армии. Официальное присоединение «Османского общества свободы» и через него «Родины и свободы» к комитету «Единение и прогресс» произошло 21 апреля 1907 года. Объединенная организация стала именоваться османское обществом «Единение и прогресс» («Османлы Иттихад ве теракки джемиети»). Комитет «Единение и прогресс» («Иттихад ве теракки») во главе с Талаатом был создан в Салониках с целью объединения противников режима в эмиграции и членов «Османского общества свободы». Кемаль присоединился к комитету «Единение и прогресс» 29 октября 1907 года, поклявшись на Коране и револьвере бороться против тирана-султана с целью восстановления конституции. Идеи Кемаля не полностью совпадали с идеями комитета «Единение и прогресс». Он был настроен более радикально, поскольку думал не только о восстановлении конституции, но и об упразднении султаната. Кроме того, он хотел коренным образом реорганизовать армию, что вызывало возражения со стороны некоторых членов «Единения и прогресса», занимавших в армии важные посты. Кемаль участвовал в подготовке и проведении Младотурецкой революции 1908 года, но вскоре временно отошел от политической деятельности.

В сентябре 1910 года в качестве турецкого представителя он присутствовал во Франции на маневрах в Пикардии, поскольку хорошо знал французский язык.

В 1911 году Кемаль начал служить в Стамбуле, в Генштабе вооружённых сил. В ходе итало-турецкой войны, начавшейся в 1911 году со штурма Триполи итальянцами, он вместе с группой офицеров был откомандирован в Ливию и сражался в районе Тобрука и Дерне. 22 декабря 1911 года Мустафа Кемаль одержал победу над итальянцами в сражении под Тобруком, а 6 марта 1912 года был назначен на пост командующего турецкими войсками в Дерне. В октябре 1912 года началась Первая Балканская война, в которой Кемаль принял участие, командуя подразделениями из Галлиполи и Болайыра. Он сыграл большую роль в деле отвоевания Дидимотихона (Диметоки) и Эдирне у болгар во время Второй Балканской войны.

В 1913 году Мустафа Кемаль был назначен военным атташе в Софии и в 1914 году стал подполковником. В Софии Кемаль служил до 1915 года, когда был направлен в Текирдаг для формирования 19-й дивизии. С ней он отличился в ходе Дарданелльской операции, в наиболее отчаянный момент сражений, утром 25 апреля 1915 года, в приказе дня для 57-го полка своей дивизии Кемаль написал: «Я не приказываю вам наступать, я приказываю вам умереть. Пока мы будем умирать, другие войска и командиры смогут прийти и встать на наши места». После Дарданелл Кемаль командовал войсками в Эдирне и Диярбакыре. 1 апреля 1916 года он был произведён в дивизионные генералы (генерал-лейтенанты) и назначен командующим 2-й армии. Под его командованием 2-я армия в начале августа 1916 года сумела за<