Война и три послевоенных года. Можга

Лиля в школе была заводилой, озорной, но справедливой, девчонкой. В третьем классе (Лиле 10 лет) в классе верховодила ученица, козырявшая своими связями с окрестной шпаной. Она установила порядок: каждый ежедневно должен был приносить ей какую-нибудь еду – кусочек хлеба, вареную картофелину и т.д. Нарушение грозило избиением. Когда очередь дошла до Лили, она просто плюнула ей в лицо. Ах, так! Тогда приходи вечером на пустырь за городом, где собирается шпана. Никто, в здравом уме, конечно, не пришел бы, хотя и считался бы потом трусом. А Лиля пришла! И так поговорила с этими ребятами, что они проводили её домой, а потом поколотили провокаторшу.

Другой эпизод. В 5-м классе Лиля прочитала «Войну и мир» и решила тоже написать роман. Писала по ночам на печке, где она спала, при свете коптилки на полях старых газет, где еще оставалось место для карандашного текста. Лилиной подружке и единственной читательнице, Маргарите Ручкиной, роман очень понравился.

После окончания семилетки (1947 г.) Лиля поступила в педучилище, эвакуированное в Можгу. А в 1948 г. её дядя, старший брат погибшего отца, имевший жилплощадь в Москве, перевёз туда семью брата. Но Лиля во время переезда еще сдавала экзамены за 1-й курс, и должна была самостоятельно приехать позже. Маршрут путешествия был такой: до Перми поездом, далее до Москвы пароходом. Ей купили билет на пароход, и оставили деньги на питание и поезд. Но сосед по дому, злоупотреблявший спиртным, попросил у неё в долг буквально на пару дней сумму денег, почти равную всему, что ей оставили. И, конечно, ничего не отдал. На поезд Лиля кое-как наскребла, а на питание на пароходе ничего не осталось. А плыть надо было 4 или 5 дней. Лиля лежала на верхней полке каюты, а соседи снизу все время что-то ели. Один раз из вежливости даже что-то предложили ей, но она при её гордом характере отказалась. Больше не предлагали. Кончилось тем, что Лиля потеряла сознание, а вызванный судовой врач констатировал голодный обморок

Железнодорожное и педагогическое училище.

Москва – Клин – Ногинск

Московский дядя Лили во время войны овдовел, и жил с двумя взрослыми дочерьми, их мужьями и маленькой внучкой в 12-метровой комнате на шоссе Энтузиастов. Взять туда ещё семью погибшего младшего брата он, естественно, не мог. Но в деревне в 10 км от ближайшей железнодорожной станции был ветхий домик, в котором доживал свой век полуслепой отец покойной жены дяди. В этот домик и поселили маму Лили и двух младших сестер. Сама Лиля должна была продолжать учебу, но в московских педучилищах не было мест в общежитиях. Единственным московским средним учебным заведением, в котором свободное место нашлось, было железнодорожное училище. Пришлось поступить туда, хотя это было совсем не её призвание. Лиля не разбиралась в математике, не понимала чертежей, не была в ладах с черчением. Но зато она очень выделялась среди студенток: красивая, высокая, стройная, умная, с хорошим чувством юмора, притом гордая и неприступная. Мальчики ей явно симпатизировали, и все «трудные» предметы делали за неё. У Лили были явные артистические способности, в самодеятельности она с успехом играла Марину Мнишек в «Борисе Годунове». Все это вызывало зависть и недоброжелательность других студенток. А тут ещё на Лилю «положил глаз» декан факультета: караулил в коридоре, объяснялся в любви. И ко всему Лиля потеряла место в общежитии. В то время в стране было много испанских детей, вывезенных после победы генерала Франко, которых старались обустроить. Однажды вечером в комнату женского общежития привели испанскую девочку, и попросили кого-нибудь из студенток разрешить испанке переночевать рядом на той же кровати. Разрешила только Лиля, остальные девочки молчали. А через пару дней испанка выложила все Лилины вещи и объявила, что эта кровать только её. Остальные девицы поддержали. Лиля не стала скандалить, а просто ушла из железнодорожного училища. Непримиримая в защите других, она, 16-летняя, не умела постоять за себя (вспомним плавание на пароходе). Боюсь, так и не научилась. Остаток учебного года Лиля доучивалась в 9-м классе в подмосковном городе Клин, где снимала угол, спала на детской кроватке, свернувшись калачиком. Летом 1949 г. она работала вожатой в пионерлагере в поселке Купавна.

    В 1950 г. Лилю восстановили на 2-м курсе педучилища в подмосковном городе Ногинске – 1-й курс она закончила в Можге. В это время в комнате дяди произошла перестановка. Семья старшей (по первому браку) дочери получила квартиру в новом доме (муж-фронтовик работал в секретном НИИ), и мама Лили с младшими сёстрами переехала в Москву. Число людей, проживающих в комнате, при этом не изменилось, для Лили по-прежнему физически не было места. В общежитии педучилища также не было свободных мест, и по рекомендации дирекции Лилю поселили в состоятельную семью, формально для помощи по хозяйству. Относились хорошо, как к родной дочери. Возможно, был план женить на Лиле сына – курсанта военной академии, но у Лили такого плана не было. По соседству жила женщина-алкоголичка с сыном – юношей в последней стадии туберкулеза. Мать примирилась со скорой смертью сына и ничего для него не делала. Лиля ухаживала за ним, приносила продукты, готовила, кормила, но спасти его было уже нельзя. Вдобавок, в педучилище повторилась та же история, что и в железнодорожном, только уже на уровне директора училища. Он искал встреч с Лилей, она переживала и пряталась от него.

В Ногинский период, когда Лиле было 19, с ней произошел, пожалуй, один из самых страшных случаев в её жизни. По воскресениям, принарядившись, она ездила в гости к маме, сёстрам и дяде, который теперь стал и её отчимом. Иногда она выходила пройтись по улице Горького (на молодежном сленге - Бродвей). Сейчас хорошо известно, что вдоль тротуара часто медленно проезжала большая черная машина, в которой мог находиться сам Берия или его ближайшие помощники – Деканозов, Меркулов, Кобулов и т.д. Находящиеся в машине выбирали понравившуюся девушку, которая, желательно, была без компании, и вежливые молодые люди предлагали покатать девушку. Если девушка отказывалась, её силой заталкивали в машину. Далее либо везли в особняк Берии, либо использовали на месте, как Деканозов. Лиля попала в число жертв. Но когда её пытались втянуть в машину, она вырвалась и забежала в магазин. Заведующая, которая, конечно, была в курсе дела, потребовала покинуть магазин. Лиля категорически отказалась. Стал собираться народ, запахло скандалом. Тогда какой-то парень, вроде бы посторонний, предложил проводить её домой. Проводил до самого парадного, вёл себя корректно. На следующий день вечером Лиля возвращается домой. В парадном кто-то обхватывает ее сзади и приподнимает, чтобы занести в машину. Лиля была на каблуках, и со всей силы бьет обеими ногами по мужскому чувствительному месту. Он охает и отпускает Лилю, она пулей взлетает на свой 5-й этаж. Как говорят, Бог спас.

Педагогический университет

Лиля окончила педучилище с «красным дипломом», дающим право на поступление в ВУЗ без отработки трех лет по распределению. Вступительные экзамены на факультет дошкольной психологии сдала успешно, не только за себя, но и за свою подружку. Училась на дневном, одновременно работая в детском саду. В свою смену в саду пропускала лекции, знакомясь с материалом по учебникам. Без работы было никак нельзя, надо было платить за жильё, одеваться, но не как все, а индивидуально, с учетом творческой фантазии, как-то питаться (питание было на последнем месте). А помощи ниоткуда быть не могло, да она бы и не взяла. Летом либо ездила на дачу с детским садом, либо шла вожатой в пионерлагерь. Вплоть до 60-х годов толком ни разу не отдыхала. Будучи по сути деревенской девочкой – интеллигентом в первом поколении, активно наверстывала упущенное: много читала, ходила на художественные выставки, в театры.

Бесстрашно боролась с подлостью, фальшью, лицемерием, ложью, говоря это прямо в глаза. Был в университете такой случай. Парень встречался с девушкой, обещал на ней жениться, но передумал. Та пожаловалась в партком и комитет комсомола. Решили наказать и заставить жениться. Собрали общее комсомольское собрание, где выступающие требовали исключить из комсомола, исключить из университета, объявить строгий выговор с занесением в личную карточку и т.д. Затем выступила Лиля и сказала всё, что думает об организаторах этого позорища. И зал взорвался аплодисментами. Дело закрыли.

Другой эпизод. Вместе с Лилей в университет поступила слепая девушка, и ей не дали общежития. Директор сказал, что ничего не может сделать, ни одного свободного места. Тогда Лиля прорвалась к министру просвещения, и место в общежитии для слепой нашлось.

Что соединило нас с Лилей?

Если честно говорить, то в большой степени наше общее неприятие антисемитизма, издавна бытующего в России, то разгорающегося, то затухающего. У Лили эта отвратительная черта напрочь исключалась присущим ей даром сопереживания. У меня более типичная история. Я, как и Лиля, принадлежу к поколению 30-х годов, когда мы родились и начали формироваться как личности. До войны бытовой антисемитизм практически мало ощущался, и даже осуждался властями, государственного антисемитизма не было. Во время войны и сразу после нее антисемитизм расцвел пышным цветом. Причин было много: Холокост и его следы в широких массах, переселения евреев при эвакуации, борьба с космополитизмом, государственная политика и пропаганда как самое действенное средство. В мальчишеской среде слово «еврей» стало символом трусости, почти ругательством. Всё это у еврейских мальчиков и девочек того времени порождало чувство неуверенности в себе, ущербности, второсортности, другими словами – комплекс неполноценности, который сохранялся долгие годы, у некоторых всю жизнь. В этой связи можно понять чувство «любящей доброты» еврейского юноши к истинно сопереживающей ему русской девушке, и её ответные чувства. Новые поколения евреев, в первую очередь те, кто выбрал Израиль, а не благополучную Америку или Германию, избавились от пресловутого комплекса неполноценности. Мы с Лилей с гордостью и слезами на глазах смотрели в интернете на 18-20 – летних мальчишек и девчонок с автоматами, которые разгромили многократно превосходящие армии тех, кто мечтал «стереть Израиль с географической карты». Слушали еврейские песни и мелодии, многие из которых с другими словами перешли в российскую культуру (Москва златоглавая, Крутится-вертится шар голубой, В нашу гавань заходили корабли и др.) Помню первое знакомство Лили с еврейской музыкой в 1970 г. на концерте бывшей актрисы ГОСЕТа Этель Ковенской. Большой зал Центрального дома литераторов был переполнен, люди стояли в проходах, сидели на ступеньках лестницы. Лиля потрясена, особенно последним номером – песней «Тум-балалайка». Далее мы уже не пропускали ни одного концерта еврейской музыки. А как Лиля в одиночку противостояла беснующейся толпе погромщиков перед Израильским посольством в преддверии Шестидневной войны, я рассказал в маленькой заметке, опубликованной в уже упоминавшемся 465-м номере «МЗ». В данном очерке этот материал дополнен и расширен. Прежде, чем перейти к описанию того, как мы познакомились с Лилей, придется дать некоторую информацию о себе.

Данные о себе

Лучшие годы молодости, с 17 до 24 лет, я проболел. Мы с мамой вернулись из эвакуации в октябре 1943 г. (папа умер в январе 1943). До конца 1947 г. были продовольственные карточки, и можно было как-то существовать. В 1948 г. карточки отменили, я в этом году окончил 7-й класс. Маму, Двойру Хорол - писательницу на языке идиш, не печатали, другой профессии у неё не было. Жили на мизерную мамину пенсию. Оставалось два варианта: либо мне идти в техникум, где дают стипендию, либо пройти за год 8-й и 9-й классы и сдать экстерном. Я выбрал второй вариант, реализовал его и был зачислен в 10-й класс, который закончил в 1950 г. с серебряной медалью. Но сказалась перегрузка в сочетании с недоеданием. Ещё в 10-м классе у меня начался латентный (скрытый) туберкулез пищеварительных желез, который я переносил на ногах. Первое серьёзное столкновение с государственным антисемитизмом у меня произошло при поступлении в вуз в 1950 г. У меня всегда хорошо шла математика, школьником я ходил в кружок при мехмате МГУ, участвовал в математических олимпиадах и даже имел какие-то награды. Я рассчитывал поступить на мехмат, но на собеседовании меня завалили – задавали какие-то странные вопросы, не имеющие отношения к математике. В других престижных вузах под разными предлогами (например, не уплачены комсомольские взносы за последние 2 месяца) даже не принимали документов. Я поступил в станкостроительный институт СТАНКИН, где евреев брали и даже были группы сплошь из «медалистов еврейской национальности». Первые два курса чувствовал себя плохо, но держался, а перед летней сессией 1952 г. свалился. Госпитализировали в Боткинскую больницу, вначале с подозрением на брюшной тиф в инфекционное отделение, где я пролежал 4 месяца. Пролежал – это не то слово. Начиналось «Дело врачей», и лечащий врач, канд. мед. наук Александра Степановна Богданова меня игнорировала, не подходила, не лечила, не пускала ко мне мать, раздавала принесённые мне передачи другим больным. Напоминает эсэсовскую медицину. Сомнительно, что эта «врач» еще жива, но у неё могут быть дети, внуки, правнуки. Было бы справедливо, чтобы они узнали правду о своём предке. В инфекционном отделении мой туберкулез перешёл в «миллиардную форму» (туберкулезное заражение крови), пошло кровохарканье, парализовало ноги из-за инфильтрации спинного мозга. Я ничего не ел, весил при росте 181 см не более 40 кг. В таком состоянии мама перевезла меня в туберкулезный барак. Там я пробыл 3 месяца, и там меня выходили, не без помощи Бога. Ежедневно делали спинномозговые пункции с вливанием антибиотиков. С 62-летним опозданием хочу поблагодарить потомков этих врачей – лечащего доктора Паи Львовны (не помню фамилии), зав. отделением Янова. Последней остановкой в Боткинской больнице было неврологическое отделение, где мне частично восстановили ноги. Сердечная благодарность потомкам моего лечащего врача милейшей Софьи Абрамовны Коган. Даже в такое страшное время гонений евреи честно выполняли свой долг.

В Боткинской больнице я пробыл почти год, последующая реабилитация заняла три года. В 1954 – 56 г.г. я проучился на 3-м, 4-м и 5-м курсе, закончил СТАНКИН с «красным» дипломом и был распределен в НИИ станкостроения. Никогда не забуду участия и внимания, проявленных ко мне в СТАНКИНЕ во время болезни. Собирались деньги на курсе, преподаватели приезжали домой принимать экзамены, ребята помогали добираться до института и обратно. С благодарностью вспоминаю уже ушедших декана Виталия Андреевича Хлунова, моего верного друга Мишу Борщевского. Более 60 лет поддерживаю дружбу со здравствующими старыми товарищами со всего света: Ефимом Хайт (Москва), Юрой Чудецким (Израиль), Зиновием Ной (США). В реабилитации после болезни большую роль сыграло санаторное лечение, три года подряд в подмосковном противотуберкулезном санатории (путевки предоставил СТАНКИН), четвёртый год – в Украине под Киевом.

Коротко о моем пройденном пути в инженерной науке. Первые 2,5 года работал на экспериментальном заводе НИИ в конструкторской группе, где занимался довольно скучным делом – рисовал шаблоны и оправки, что вообще не требовало никакой квалификации. В 1959 г. меня перевели собственно в НИИ, в лабораторию гидравлики и пневматики. Там я начал заниматься новым для того времени направлением автоматизации в машиностроении – пневмоавтоматикой, где в качестве рабочей среды вместо электрического тока использовался сжатый воздух. Был соавтором нескольких статей, в том числе переведённой на английский и перепечатанной в двух номерах английского технического журнала (что в 1961 г. было редкостью) и монографии на эту тему. В 1963 г. поступил в очную аспирантуру Института автоматики и телемеханики АН СССР (ныне Институт проблем управления), где также занимались пневмоавтоматикой (пневмоникой). В Институте проблем управления работаю с 1963 г., т.е. 55 лет, теперь в должности главного научного сотрудника. В 1966 г. защитил кандидатскую диссертацию по пневмоавтоматике, в 1986 г. докторскую диссертацию по компьютерному моделированию и анализу сложных систем – технологических, экономических, организационных и т. д. Опубликовал самостоятельно, либо в соавторстве свыше 250 научных работ, в том числе 10 монографий, был научным руководителем 10 успешно защищенных диссертаций, имею научное звание профессора, член Международной академии информатизации.

Первые годы вместе с Лилей

Мы с Лилей на балкончике с бокалами. Крым, Коктебель, 1959 год

С Лилей мы познакомились 30 июля 1957 г. в подмосковном доме отдыха «Кратово». У меня был первый отпуск после года работы на заводе. Лиля в этом году окончила университет, и вместо отдыха работала воспитательницей в детском саду, находящемся рядом. Накануне, в первый свой день, я на лавочке разговорился с парнем и девушкой, которые оказались приятелями Лили. Они проинформировали Лилю обо мне, вероятно, дали не худшую характеристику, сообщив при этом и о моих больных ногах. Для Лили с её даром сопереживания это был решающий аргумент, следующим вечером она пришла в дом отдыха на танцы. Мы познакомились, и с 31 июля всё время, когда она не работала, были вместе. По ночам сидели на ступеньках маленькой баньки на территории дома отдыха, целовались и пели песни. Нам было по 25 лет. Оба в жизни ещё не переступали черты (в те времена, да ещё с учетом Лилиных нравственных норм, это было невозможно). Но отпуск кончился. Мы продолжали встречаться в Москве, ходили в театр и на концерты, были даже в Колонном зале на 70-летнем юбилее С.Я. Маршака.

Лиля об этом мне не говорила, но у неё были проблемы с трудоустройством после университета и со здоровьем. Причем одно было связано с другим. На распределении ей предложили поехать в Мурманск директором крупного детского дома-интерната. Такая работа была разве что под силу опытному педагогу с хорошим здоровьем, а Лиля была хрупкой девушкой, подверженной периодическим простудам. Зимой она бегала в туфельках, т.к. на сапоги не было денег, а в ботах или валенках она стеснялась. В туфельках же ездила зимой в деревню к маме и шла 10 км по лесной дороге. В результате застудила бронхи, но болезнь протекала латентно, и, как и у меня, остро проявилась через 3 года. Могут ли быть случайными такие совпадения? Лиля отказалась подписать распределение в Мурманск, а комиссия отказалась выдать ей на руки диплом. Но их хватило только на 2 месяца, в октябре прислали почтой диплом и направили в распоряжение РОНО, где её назначили заведующей одного из московских детских садов.

В январе нового 1958 года Лиля в очередной раз простудилась, и с высокой температурой её положили в больницу. Продержали 1,5 месяца и выписали в марте с тем же диагнозом – воспаление лёгких. 29 марта 1958 года мы расписались. Лиля переехала к нам – мы с мамой уже жили в 14-метровой комнате в новом писательском доме. Через 9 месяцев, 8 января 1959 г., родился сыночек Серёжа. Лиля по окончании декретного отпуска (2 месяца после родов) вышла на работу, а заботу о ребёнке взяла на себя Лилина мама, имевшая опыт выхаживания трёх дочек. В самом конце 1960 г. очередная простуда с высокой температурой, очередная больница, но на этот раз более высокого уровня. Сделали бронхоскопию и обнаружили опухоль, которая перекрыла просвет бронха, ведущего в верхнюю долю правого легкого. Доля свернулась, правое лёгкое фактически не функционировало. Срочно требовалась сложнейшая операция. В то время такие операции в нашей стране делали только в Институте грудной хирургии, созданном и возглавляемом президентом Академии медицинских наук СССР, академиком Александром Николаевичем Бакулевым (ныне Кардиоцентр им. Бакулева). Сам академик уже не оперировал, но действовала его школа. Я узнал в справочном бюро домашний адрес Бакулева, пришёл к нему и всё рассказал. Он меня доброжелательно принял и обещал сделать всё возможное. Лилю перевели в Институт грудной хирургии, операцию делал зав. легочным отделением проф. Герасименко, ассистировали лучшие хирурги Кузьмичев и Клионер. В ходе операции произошла клиническая смерть, но врачам удалось запустить сердце. К счастью, опухоль оказалась доброкачественной. Лиле подарили еще 53 года жизни, 10 февраля 1961 года – её второй день рождения (тогда ей было 28). На могиле А.Н. Бакулева на Новодевичьем кладбище лежит плита, из которой тянутся человеческие руки, очень много рук, просящих о помощи. И эту помощь он оказывал. Какой верный образ!

Лиля там же, в Коктебеле, 1959 год

 

Лиля с 1,5-годовалым Сережей. Москва, 1960

Через 2 года, в 1963 году, в нашей жизни произошел коренной поворот: мы получили на троих (мы с Лилей и Серёжа) малогабаритную квартиру в одном из домов Академии Наук, а я поступил в аспирантуру. Серёжа, которому было 4 года, начал ходить в академический детский сад, а Лиля устроилась в этот сад работать воспитательницей. Началась «с чистого листа» новая, совсем другая жизнь, нам с Лилей было по 31-му году.