Самый честный ребенок в Риме

Марк (имя Аврелий он присвоил позднее) родился 26 апреля 121 г. н. э. и был «воспитан на лоне Адриана»[16].

В детстве его все знали как Марка Анния Вера – это имя носили его отец и дед. До переезда в Рим семья Марка жила в крохотном городке Укуби в римской провинции Бетика (территория современной Испании). Отец Марка умер при невыясненных обстоятельствах, когда ребенку было около трех лет. Мальчик почти не помнил его, но позднее писал о его мужественности и скромности, отчасти основываясь на слухах, отчасти – на скудных воспоминаниях.

Марка воспитывали его мать и дедушка по линии отца, выдающийся человек, который занимал пост сенатора и трижды избирался консулом. Он был близким другом императора Адриана и зятем его жены императрицы Сабины, которая приходилась Марку двоюродной бабушкой. Будучи членом богатой знатной семьи, связанной кровными узами с императором, Марк с рождения вращался в кругу своего деда.

Обласканный всеми, Марк обладал какими‑то особыми качествами, которые привлекли внимание Адриана. С раннего детства император окружил мальчика почестями, а когда Марку исполнилось шесть лет, он записал его в сословие эквитов (всадников), даровав ему титул так называемого римского рыцаря. В восемь лет Марк был отправлен императором в коллегию салиев или жрецов‑прыгунов, чьей основной обязанностью было исполнение причудливых ритуальных танцев в честь бога войны Марса. Для этого действа жрецы облачались в старинные рыцарские доспехи и вооружались специальными обрядовыми мечами и щитами.

Адриан прозвал своего воспитанника Вериссимом, что означает «верный» или «самый правдивый». Так он обыграл его настоящее имя Вер, которое тоже означает «верный». Этим Адриан дал понять, что Марка, всего лишь ребенка, он считает самым прямолинейным человеком при дворе. И не без оснований. Несмотря на знатность и богатство, семья Марка славилась своей честностью и простотой. Склонность Марка выражаться просто и лаконично естественным образом привела его к философии стоиков. Однако это обстоятельство рассорило его с интеллектуальной элитой при дворе Адриана, так как империя переживала расцвет Второй Софистики, культурного движения, в котором в наивысшем почете были формальная риторика и ораторское искусство. К началу правления Адриана воцарилась мода на искусство и литературу древних греков. Греческие интеллектуалы, особенно ораторы, были в почете и часто становились наставниками римских аристократов, способствуя таким образом расцвету древнегреческой культуры в центре Римской империи.

Преподаватели риторики, официальной науки об искусстве речи, которая была обязательным предметом в программе образования любого молодого аристократа в те дни, назывались софистами. Они пытались возродить греческую традицию, восходящую корнями ко временам Сократа. Их уроки включали в себя аспекты нравственности, философии и других видов интеллектуальной деятельности. В переводе с греческого софист означает «мудрый». Именно эту идею они ненавязчиво хотели донести. Однако, как в свое время отметил Сократ, софисты по большей части делали вид, что занимаются философией, в то время как они скорее стремились собрать аплодисменты, демонстрируя свое красноречие, чем обрести добродетель. Иными словами, они больше рассуждали о мудрости и добродетели, но не все жили в согласии с этими ценностями. Как правило, их больше заботил собственный успех у публики по части знаний и красноречивости, и ради него они соперничали друг с другом. Таким образом, для многих римлян была важнее видимость мудрожития, чем сама мудрость. Даже император этим грешил. Согласно «Жизнеописаниям Августов», одному из наиболее ценных исторических источников, дошедших до наших дней, Адриан был в своем роде талантливым поэтом и прозаиком. В своих произведениях он высмеивал учителей разных дисциплин, чтобы казаться более культурным и образованным на их фоне. Он был дерзким и часто вступал в споры с некоторыми учителями и философами, выпускал памфлеты и поэмы с критикой их деятельности – древнеримский эквивалент современного флейминга и троллинга.

Например, софист Фаворин Арелатский был известен на всю империю как один из самых блестящих интеллектуалов. В академии он основательно изучил философию скептиков и получил широкое признание за свое ораторское мастерство. Без тени смущения он парировал слабо обоснованные критические выпады императора Адриана относительно правильного употребления того или иного слова. «Вы даете мне неправильный совет, друзья, если не позволяете мне считать самым ученым среди всех того, кто командует тридцатью легионами», – заявляет Фаворин[17]. Адриан не любил быть неправым. Более того, он безжалостно мстил всякому умнику, который отважится с ним не согласиться. Та же участь постигла и Фаворина, когда он в итоге стал неугоден Адриану и тот сослал его на греческий остров Хиос. Тем не менее неведомо почему, но Адриана восхитила та честность и прямота, с которой высказывался этот серьезный юноша, его Вериссим, почитавший истинную мудрость больше ее окультуренной видимости.

Адриан был талантливым, преданным своим убеждениям и порывистым человеком, которого можно назвать умным, но вряд ли мудрым. Нам известен удивительный факт, что он был дружен с Эпиктетом, самым выдающимся учителем‑стоиком в Римской империи. Правда, трудно представить, как знаменитый стоик примирялся с неизменным стремлением к превосходству, которое отличало Адриана. Тем не менее это не помешало императору подружиться с самым известным учеником Эпиктета Аррианом, который записал и отредактировал его «Беседы» и «Руководство». Далее мы узнаем, что Арриан добился высокого положения во время правления Адриана. Последний был не большим любителем философии – он воспринимал ее так же поверхностно, как софисты: отличное средство, чтобы продемонстрировать свою ученость.

Эпиктет, напротив, как типичный стоик, неустанно внушал своим ученикам не путать академическую ученость с мудростью, избегать мелочных споров и интриг и не тратить время на изучение абстрактных академических тем. Он подчеркивал фундаментальное отличие между софистами и стоиками: первые стремятся заслужить похвалу у публики, вторые – помочь ей стать лучше и достичь мудрости и добродетели[18]. Главный мотив ораторов – их тщеславие, которое подпитывается похвалой публики; философы же – это скромные борцы за истину. Ораторское искусство относится к разряду развлекательных, оно услаждает слух. Философия сродни психотерапии, зачастую это болезненный процесс, потому что она заставляет нас увидеть и принять собственное несовершенство, чтобы стать лучше – порой и правда больно ранит. Учитель Эпиктета Музоний Руф любил говорить своим ученикам: «Если вы находите время меня восхвалять, значит я говорю впустую». Поэтому, как сказал Эпиктет, школа философии подобна больнице: поступая туда, следует ждать не удовольствий, а скорее боли.

Шли годы, и Марк все больше разочаровывался в ценностях софистов и даже в ценностях стоиков, к которым у него была естественная склонность. Какую‑то роль в этом сыграла его мать, Домиция Луцилла, которая была незаурядной женщиной и, как отец Марка, вышла из знатной римской семьи. Кроме того, она была невероятно богата и владела огромным состоянием, доставшимся ей в наследство, включая кирпично‑черепичную фабрику, расположенную вблизи Рима. Позже, правда, Марк говорил, что наибольшее влияние на него оказали простота и незатейливость ее образа жизни, который был «далек от образа жизни богатых»[19]. Эта любовь к простой жизни и неприязнь к любой претенциозности производили глубокое впечатление на ее сына. Спустя несколько десятилетий в своих «Размышлениях» Марк тоже демонстрирует презрение к претенциозности и развращенности придворной жизни. Однако он пообещал себе, что больше не будет тратить время на бесплодные переживания по этому поводу. Кроме того, убежден в том, что только благодаря философии он смог примириться с придворным образом жизни, а его придворные – с ним. Он постоянно напоминал себе, что, куда бы человека ни занесла судьба, везде можно жить достойно, мудро, это касается и Рима, где, по его собственным ощущениям, было очень трудно жить в согласии с ценностями стоиков. Лицемерие придворных постоянно повергало его в печаль, и единственный способ выживания он видел в Стоицизме[20]. От своей матери Марк также унаследовал щедрый характер. Когда вышла замуж его единственная сестра, Марк отдал ей все наследство, доставшееся от отца. Он не раз получал наследство на протяжении жизни и, согласно источникам, все раздавал ближайшим родственникам покойного. Спустя десятилетия, когда он уже был императором, в начале Первой маркоманской войны Марк обнаружил, что государственная казна пуста. В качестве мер реагирования он устроил публичный аукцион, длившийся два месяца, на котором распродавались имперские сокровища с целью сбора средств на военные цели. В условиях создавшегося финансового кризиса его равнодушие к богатству и внешним атрибутам власти, характерным для императорского двора, пришлось как нельзя кстати.

Мать Марка была поклонницей древнегреческой культуры, и, возможно, именно она познакомила своего сына с интеллектуалами, которые позднее стали его друзьями и учителями. Наставник Марка по Стоицизму Юний Рустик учил его писать письма простым и беспристрастным стилем, приводя в пример письмо, отправленное им матери Марка из Синуэссы, города, расположенного на итальянском побережье[21]. Вполне возможно, что мать Марка и Рустик были друзьями на протяжении многих лет. Помимо любви к греческой культуре, она привила Марку некоторые устаревшие древнеримские ценности, которые, вне всякого сомнения, проложили ему путь к философии стоиков. Возможно, именно поэтому он напоминает себе о них в первых абзацах «Размышлений».

Начав изучать философию с очень раннего возраста, Марк опирался именно на эти ценности. В «Жизнеописаниях Августов» говорится, что он еще при жизни Адриана полностью посвятил себя философии стоиков. Но, как выяснилось, Марк постиг азы философии в ее практическом применении в доме своей матери, еще будучи ребенком. Это случилось задолго до того, как он начал изучать философскую теорию под руководством выдающихся наставников. Сначала он учился терпеть физическую боль и преодолевать нездоровые привычки. Он научился терпеливо выслушивать критику других людей и не позволять красивым словам и лести сбивать себя с истинного пути.

Обуздание страстей таким способом является первой ступенью обучения Стоицизму. Эпиктет называл это «дисциплиной желания», хотя на самом деле это понятие охватывает как желания, так и наши страхи и антипатии. Как мы могли убедиться, на стоиков большое влияние оказала философия киников, которые им предшествовали. Форма Стоицизма, которую практиковал Эпиктет, содержала и высоко чтила аспекты Кинизма. Известно, что его главным девизом было «терпение и воздержание». В «Размышлениях» Марк упоминает это высказывание и внушает себе, что он должен стараться быть терпимым к недостаткам других людей и воздерживаться от причинения им какого‑либо зла, при этом он должен спокойно принимать все, что не зависит от его воли[22].

В первой книге «Размышлений» Марк сначала рассуждает о положительных качествах и уроках, усвоенных им у членов семьи, затем его похвалы удостаивается какой‑то таинственный безымянный наставник, возможно, бывший раб или слуга в доме матери[23]. Крайне удивительно, что этот униженный раб оказал гораздо больше влияния на нравственное развитие Марка, чем император Адриан или любой из его наставников по риторике, в число которых входили наиболее почитаемые интеллектуалы империи. Этот безымянный наставник учил Марка терпеливо преодолевать трудности и боль. Он учил Марка полагаться только на себя и не нуждаться в большом количестве благ. От него Марк узнал, как не реагировать на клевету и не совать свой нос в чужие дела. Эти советы сильно отличаются от примеров, которым предлагали следовать Адриан и знаменитые софисты, соревнуясь друг с другом за благосклонность императора и признание народа. Этот таинственный наставник ранее убеждал Марка не болеть за фракции «Зеленых» или «Голубых» во время гонок на колесницах, а также за разных гладиаторов, выступающих в амфитеатре. Как известно, и мы уже в этом убедились, киники практиковались в преодолении трудностей (ponos) посредством сурового образа жизни и различных упражнений. Они культивировали равнодушное отношение к внешним благам, похвале и поруганию со стороны других людей. Это позволяло им высказывать свои убеждения просто и прямо. Мы никогда не узнаем, оказали на того безымянного наставника Марка влияние киники или он просто разделял те же ценности. Одно ясно, он заложил ребенку крепкий фундамент для дальнейшего обучения Стоицизму.

Так кто же первым познакомил Марка с формальной философией? Поразительно, но он заявляет, что это был его учитель рисования, Диогнет. Они познакомились, когда Марку было около двенадцати лет и он переходил на следующую ступень своего образования. В «Размышлениях» есть несколько впечатляющих отрывков, демонстрирующих взгляд художника на такие обыденные детали, как трещина на буханке хлеба, морщины пожилого мужчины, пена, капающая из пасти дикого кабана. Эти наблюдения приводятся, чтобы дать наглядное представление о метафизических идеях стоиков: красота в чем‑то безобразном и осознание ее ценности при рассмотрении картины в целом. И тут напрашивается вопрос: были ли эти выдержки навеяны философскими беседами, которые Марк, будучи ребенком, вел со своим учителем рисования?

В любом случае Диогнет учил Марка не терять понапрасну время на незначительные вещи и старался оградить его от популярного тогда развлечения – охоты на куропаток (вроде античного эквивалента современных видеоигр). Он предостерегал Марка не попадаться в ловушку к шарлатанам, магам и колдунам, а также специалистам по изгнанию бесов (предположительно ранним христианам). Возможно, недоверие ко всему сверхъестественному и отказ тратить время и энергию на такие отвлекающие вещи, как азартные игры, Марк перенял у киников и стоиков. Диогнет также учил его терпимо относиться к чересчур прямолинейным высказываниям (parrhesia) и спать в лагере прямо на земле, подложив шкуру, что очень похоже на рекомендации киников[24]. В самом деле, в «Жизнеописаниях Августов» говорится, что примерно в то время, когда Диогнет стал его учителем, Марк надел мантию философа и начал учиться преодолевать трудности. Правда, его мать была против того, чтобы он спал на матрасе, как легионер. С некоторым трудом ей удалось убедить его спать на кушетке, хотя и та была покрыта шкурой вместо обычного постельного белья.

По словам Марка, Диогнет учил его этим и другим аспектам «древнегреческих практик» (agoge). И хотя мы не знаем, что это были за аспекты, мы можем догадываться, в чем они заключались. Киники зачастую ели очень простую пищу: дешевый черный хлеб и чечевицу или семена люпина, а пили в основном воду. Согласно Музонию Руфу, учителю Эпиктета, стоики должны есть простую и здоровую пищу, легкую в приготовлении, причем принимать пищу они должны вдумчиво, умеренно, ни в коем случае не с жадностью. Подобно киникам, стоики иногда тоже учились терпеть жару и холод. Согласно легенде, киник Диоген раздевался догола и зимой обнимал замерзшие статуи, а летом катался по раскаленному на солнце песку. Сенека писал о том, как он принимал холодные ванны и плавал в реке Тибр в начале года – сегодня очень популярно принимать ледяной душ, вероятно, тоже влияние стоиков. И хотя Марк не упоминает ничего подобного, он мог тоже практиковать что‑то в этом роде, когда молодым учился преодолевать трудности в рамках «древнегреческого учения». Французский ученый Пьер Адо считал, что преодоление трудностей – это аллюзия на знаменитые учения спартанцев, которые, по всей видимости, были взяты за основу сурового образа жизни, пропагандируемого киниками и некоторыми стоиками.

Философия в античном мире действительно была образом жизни. В наши дни академическая философия, преподаваемая в университетах, сильно теоретизирована и оторвана от жизни. Античные философы, напротив, были узнаваемы по их образу жизни и одежде. Стоики, как и предшествующие им киники, традиционно носили всего один предмет одежды, по‑гречески называемый хитон или трибон (tribon). Это примитивная мантия (или накидка) из неокрашенной шерсти, как правило, серого цвета, которую обертывали вокруг тела, оставляя плечи открытыми. Сократ и киники также ходили босыми. Римские мыслители продолжали так одеваться, хотя этот стиль считался устаревшим и претенциозным. Марк, по крайней мере, в молодости носил мантию философа, и на скульптурах он изображен с длинной, ухоженной бородой, что, скорее всего, было характерно для стоиков того периода.

Возможно, и сам Диогнет одевался и жил как философ, а Марк следовал его примеру. И снова удивляет тот факт, что в пору расцвета Второй Софистики, когда поэзия и ораторское искусство были так популярны при дворе Адриана, Марк избирает противоположный путь. Он уходит от показного мудрствования ораторов к простоте и честности древнегреческой философии. Диогнет не только приобщил его к этому образу жизни, но и начал поощрять мальчика писать философские диалоги и посещать лекции философов. (Он называет три имени, но нам о них ничего не известно.) Несколько лет спустя, ему тогда было около пятнадцати, Марк посетил несколько коротеньких лекций в доме известного учителя‑стоика Аполлония Халкедонского, который в то время гостил в Риме. Аполлоний тогда отбыл в Грецию, но, как мы узнаем дальше, его вскоре вызвали обратно.

К тому времени Марк был уже ярым стоиком. Вне всякого сомнения, Аполлоний наряду с прочими стоиками познакомил его с учениями Эпиктета, можно сказать, самого влиятельного римского философа. Эпиктет, чья школа к тому времени давно переместилась из Рима в Грецию, умер, когда Марк был еще ребенком, поэтому, скорее всего, они никогда не встречались. Однако, одолевая ступень за ступенью на пути к своему образованию, Марк стал больше времени проводить в компании студентов, которые были намного старше его и которые, вполне вероятно, посещали лекции Эпиктета и изучали его «Беседы», записанные Аррианом. В собственных же «Размышлениях» Марк называет Эпиктета образцовым философом наряду с Сократом и Хрисиппом[25] и цитирует его больше остальных авторов. Вне всякого сомнения, Марк стал считать себя последователем Эпиктета. Однако его семья, по всей видимости, ожидала, что главным направлением своего образования он выберет риторику и будет обучаться у выдающихся софистов. Это было бы логично, поскольку его уже назначили будущим императором. У Адриана не было детей, поэтому, когда приблизилась старость и стало сдавать здоровье, он решил усыновить преемника. Ко всеобщему удивлению, он выбрал на эту роль человека относительно скромных способностей, которого звали Луций Цейоний Коммод, впоследствии – Луций Элий Цезарь, и который заложил традицию присвоения титула «Цезарь» официальному наследнику имперского трона. Однако Луций был так слаб здоровьем, что умер спустя чуть больше года. Как известно, Адриан хотел назначить Марка, которому исполнилось шестнадцать лет, своим преемником, но он сомневался, созрел ли юноша для такой роли. Поэтому он выбрал кандидата постарше, которого звали Тит Аврелий Антонин и которому уже перевалило за пятьдесят. У того были две дочери и не значилось ни одного выжившего сына. Он был женат на тете Марка Фаустине. Таким образом, чтобы обеспечить долгосрочную преемственность, Адриан усыновил Антонина с тем условием, что тот, в свою очередь, усыновит Марка и сделает его прямым наследником трона. Поэтому получается, что Адриан усыновил Марка в качестве внука.

В начале 138 года н. э. в день своего усыновления юный Марк Анний Вер взял фамилию Антонин и стал навеки известен как Марк Аврелий Антонин. Однако дело осложнялось тем, что Луций Элий, тот самый, кого Адриан изначально назначил своим преемником и Цезарем, оставил после смерти сына, которого тоже звали Луций. Поэтому Антонин усыновил Луция, который стал новым братом Марка Аврелия. Позднее, сразу после того как Марка провозгласили императором, он назначил своего сводного брата соправителем, который нам известен как император Луций Вер. Впервые в истории страной правили два императора. По всей видимости, Марк принял решение разделить власть со своим братом хотя бы частично во избежание риска массовых беспорядков в связи с наличием династии‑соперника, претендующей на трон (мы еще вернемся к отношениям между Марком и его братом Луцием). Поначалу Марк был немного напуган, когда его приняли в имперскую семью. Он не хотел покидать виллу матери и переезжать в частную резиденцию императора. Когда друзья и родные спросили о причинах его тревоги, он одним духом выложил им все свои опасения по поводу жизни при императорском дворе. Из его более поздних заметок мы узнаем, что Марк боролся против лицемерия и коррупции римских политиков. В ту ночь, после того как он узнал, что будет императором, ему снилось, что его плечи сделаны из слоновой кости. Будто он попробовал, какой груз они смогут вынести, и убедился, что стал гораздо крепче. Оголенные плечи символизировали его способность выдерживать холод, характерную для киников и стоиков. Возможно, это был знак, что обучение философии стоиков дарует ему силу и выносливость, необходимые для исполнения его будущих императорских обязанностей.

Марк теперь был вторым в очереди на трон и неминуемо должен был сменить Антонина. При дворе Марка ввели в круг лучших ораторов и философов империи. Скорее всего, он стал очевидцем их притеснений со стороны императора. Это вразрез расходилось с ценностями Марка, а вместе с тем подозрительность, нетерпимость и преследование Адрианом своих предполагаемых врагов набирали обороты. Позднее, будучи уже императором, Марк позволял своим политическим оппонентам безнаказанно высмеивать и критиковать его публично. Такова была его позиция. Его реакцией на критику в свой адрес были вежливые ответные речи или памфлеты. При Адриане за такое полагалось изгнание или усекновение головы. Известно, что Марк давал клятву, что ни один сенатор не будет казнен во время его правления, и, как мы видим, он сдержал свое обещание, несмотря на то что некоторые из них предали его во время гражданской войны на востоке. Он считал, что истинная сила заключается в способности проявлять доброту, а не ярость и агрессию.

В последние годы своего правления Адриан превратился в законченного тирана. У него развилась паранойя. Он нанимал шпионов следить за своими друзьями, направо и налево отдавал приказы о казни своих подданных. В конце концов, Сенат так отчаянно его возненавидел, что после его смерти хотел аннулировать все принятые им законы и отказался от традиционного обожествления его личности. Однако новый император Антонин старался разубедить их, считая, что лучше действовать миротворчески, за что был прозван Пием (то есть «благочестивым»). Можно представить, в какую ярость пришел бы Адриан, если бы узнал, что его имя не фигурирует в первой книге «Размышлений», в которой Марк прославляет отдельно каждого члена семьи и учителей. И это понятно, ведь за образец императора он взял Антонина и не устает перечислять его добродетели.

Римские историки часто изображают Антонина как противоположность своему предшественнику. И в самом деле, в восхвалении Марком некоторых черт характера своего приемного отца можно уловить критику в адрес Адриана. Антонин был скромным и невзыскательным. Согласно источникам, когда его провозгласили императором, часть придворных была недовольна этим решением. Тем не менее ему удалось заслужить уважение народа тем, что он свел к минимуму излишнюю помпезность имперского двора. Он предпочитал встречать гостей одетым как рядовой гражданин, без имперской мантии, и по возможности старался не менять прежнего образа жизни. Если Адриан был объектом насмешек для своих подданных в силу своего вспыльчивого и неуравновешенного нрава, Антонин славился своими сдержанными манерами и общением с подданными на простом и доступном языке. В отличие от Адриана Антонин просто игнорировал саркастичные замечания в свой адрес.

Стоики всегда были рады признать человека, наделенного добродетелями, которых они пытались достичь упорным многолетним трудом, изучая и практикуя философию. Согласно Марку, таким человеком был Антонин. Описанные им черты характера дают нам представление о том, каким он сам хотел стать с помощью стоической философии. Антонин был решительным человеком, если уж что‑то задумал, обязательно приводил в исполнение свой план[26]. В «Размышлениях» Марк упоминает о том, что его предшественник никогда не гнался за тщетной славой или похвалой. Напротив, он всегда готов был выслушать точку зрения других людей и принять ее во внимание. Он был крайне основателен при рассмотрении дел, требующих тщательного обдумывания. Антонин никогда не принимал поспешных решений и не полагался на первое впечатление. Каждую проблему рассматривал со всех сторон и не успокаивался, пока не был доволен своими доводами. Он почитал истинных философов, хотя и не со всеми их доктринами был согласен. Антонин не нападал на шарлатанов, но и не поддавался на их уловки. Иными словами, он был сдержанным и рациональным человеком. Отсутствие тщеславия помогало ему следовать доводам рассудка и иметь более ясный взгляд на вещи – в отличие от Адриана он не стремился быть всегда правым.

При Антонине и позднее Марке римская культура переживала переход от почитания софистов к увлечению философами, особенно стоиками. Подход Марка к изучению древнегреческой философии был несколько иным, чем у Адриана. Он искренне старался преобразовать свой характер в лучшую сторону, вместо того чтобы просто набирать очки в интеллектуальной борьбе с конкурентами. Это стремление было заложено еще его семьей, главным образом его матерью, а впоследствии выдающимися учителями, которые принимали участие в воспитании его характера.

И все же римским аристократам было положено пройти формальный курс обучения риторике сразу после вступления во взрослую жизнь, то есть примерно в пятнадцать лет. Это событие символизировало облачение в тогу зрелости (toga virilis). Во время обучения главной обязанностью Марка стало освоение ораторского искусства с целью развития красноречия и дара убеждения, хотя это и шло вразрез с его растущим интересом к философии стоиков. Под руководством Герода Аттика и других наставников он усердно занимался древнегреческим языком, на котором впоследствии написал свои «Размышления». Однако после того как император Антонин усыновил Марка, главным наставником последнего стал Марк Корнелий Фронтон, ведущий преподаватель латинской риторики того времени.

Фронтон был принят в императорскую семью в качестве близкого друга и таковым оставался вплоть до своей смерти (около 166 или 167 годов н. э.) предположительно от чумы во время ее первой эпидемии в Риме. Позднее Фронтон, делясь впечатлениями о Марке, всячески восхвалял его: еще до того как он встал на путь самосовершенствования, у него была врожденная склонность ко всем добродетелям («был хорошим человеком до возмужания и искусным оратором до того, как примерить тогу зрелости»)[27]. Фронтон был важной фигурой для Марка и одним из цитируемых наставников в первой книге «Размышлений». Однако Марк почти ничего не говорит о влиянии Фронтона на его характер, гораздо большей похвалы удостаивается древнегреческий филолог Александр Котиенский, учитель младших классов. И хотя Фронтон играл значительную роль в жизни Марка, он не был для него образцом для подражания. Фронтон также всячески старался разубедить своего юного ученика в целесообразности стоических практик.

Как известно, Фронтон беспокоился, что философам порой не хватало красноречивости государственных чиновников и императоров и они могли принимать непопулярные решения под влиянием собственных доктрин. В своих письмах Марку он говорил, что даже если тот достигнет мудрости основоположников Стоицизма Зенона и Клеанфа, он все равно будет вынужден, хочет он того или нет, носить пурпурную имперскую мантию, «а не облаченье философов, сшитое из грубой шерсти»[28]. Фронтон имел в виду, что Марк должен не только одеваться, но и говорить как император, облачаясь в пурпур и добиваясь популярности своими официальными речами. На самом же деле Марк предпочитал одеваться и говорить просто, как философы или, что ему не особо удавалось, как рядовые граждане. Фронтон стремился дать мальчику социально‑культурное образование, необходимое для его положения в жизни, и научить ораторскому искусству, а также писать эффектные политические речи. Это было трудное время для юного Цезаря, поскольку он разрывался между риторикой и философией. Однако постепенно Фронтон утрачивал свое влияние на мальчика. Красноречие и мудрость – разные вещи. Нам известно, что Марк постоянно повторял высказывание Платона: «Народы будут счастливы, когда настоящие философы будут царями или когда цари будут настоящими философами».

Борьба софистов и стоиков за право влияния на молодого Марка началась сразу после смерти Адриана, когда Антонин попросил вернуться в Рим философа Аполлония Халкедонского. Как утверждается в «Жизнеописаниях Августов», Антонин наказал Аполлонию переехать в имперский дворец, точнее дворец Тиберия, чтобы тот полностью посвятил себя воспитанию Марка. На что Аполлоний ответил кратко и лаконично: «Не учитель должен ехать к ученику, а ученик к учителю»[29]. Антонин счел такой ответ дерзким и саркастически заметил, что Аполлонию куда легче было осилить дорогу из Греции в Рим, чем ему пройти путь из своего дома во дворец. Эка наглость – настаивать, чтобы его сын ходил к учителю домой брать уроки, как простолюдин. Из всех философов больше всего Марк посещал лекции Аполлония, из чего можно сделать вывод, что Антонин все‑таки смилостивился и разрешил своему сыну общаться с другими учениками за пределами имперского дворца. Даже спустя много лет, уже будучи стариком, Марк продолжал посещать публичные лекции философов наряду с рядовыми гражданами, чем вызывал общественный резонанс.

Марк восхищался учительским талантом Аполлония и его свободным владением предметом, связанным со стоическими доктринами. Но больше всего его восхищал характер Аполлония. Софисты много рассуждали о мудрости и добродетели, но все это были лишь пустые слова. В противовес им Аполлоний не выпячивал свой интеллект, но при этом мог выйти победителем из любого философского спора со своими учениками. От него Марк узнал на практике, что значит для стоика «жить в согласии с природой», то есть жить в ладу с разумом и только им руководствоваться в жизни. В самом деле, Аполлоний был не просто профессором философии, он демонстрировал преданность идеям и беспристрастность истинного стоика даже перед лицом жестокой боли, длительной болезни и потери ребенка. Марк также видел в нем яркий пример того, как настоящий стоик может предаваться какому‑либо делу с большим усердием и решимостью и при этом не беспокоиться о результате (они называли это действием с «оговоркой наперед», стратегией, которую мы будем рассматривать дальше). Марк добавляет, что Аполлоний принимал помощь от друзей с благосклонностью, но при этом не унижался и не выказывал хотя бы намека на неблагодарность[30]. Будущий император был вдохновлен примером этого человека, именно такой личностью он рассчитывал стать с помощью Стоицизма.

Аполлоний учил Марка доктринам стоической философии и показывал, как применять их в повседневной жизни. От Аполлония Марк узнает, что стоики верили в связь между искренней любовью к мудрости и высокой эмоциональной устойчивостью. Их философия содержала в себе нравственную и психологическую терапию (therapeia) для людей, охваченных гневом, страхом, печалью или нездоровыми побуждениями. Целью этой терапии они называли достижение апатии (apatheia), имея в виду не апатию в прямом смысле слова, а свободу от пагубных желаний и эмоций (страстей). Обучая Марка стоической философии, Аполлоний прежде всего помогал ему развить психологическую устойчивость посредством древней формы психотерапии и самосовершенствования, которую иногда называют стоическим «лечением страстей». Аполлон обучал Марка с помощью важной техники – использование языка особым терапевтическим способом (как это называют стоики) для сохранения беспристрастного отношения.

Но прежде чем перейти к описанию стоической традиции использования языка, разберемся с их теорией эмоций. Любопытная история о безымянном учителе‑стоике лучше всего подходит для знакомства с этой темой. Она включена в сборник «Аттические ночи» Авла Геллия, филолога и современника Марка Аврелия. Геллий, вероятно, направляясь в Рим, плыл по Ионическому морю из города Кассиопи на острове Корфу в Брундизий, порт в Южной Италии. Одним из его попутчиков оказался известный и высокоуважаемый учитель‑стоик, читающий лекции в Афинах. Поскольку имя его не называется, мы не можем с полной уверенностью сказать, кто это был, но вполне возможно, что Геллий имел в виду Аполлония Халкедонского.

Посреди открытого моря их корабль настиг сильный шторм, который длился всю ночь. Пассажиров охватила паника, и, преодолевая разбушевавшуюся стихию, они стали выкачивать насосами воду, чтобы их корабль не затонул. Геллий заметил, что великий учитель‑стоик побледнел как полотно. Лица остальных пассажиров тоже выглядели встревоженными. И только один философ хранил молчание, то есть не кричал в ужасе, проклиная свою судьбу. Когда стихия немного успокоилась и небо прояснилось, они уже подплывали к пункту назначения. Тогда Геллий осторожно спросил стоика, почему он не выказывал никакого страха, как все прочие во время шторма. Тронутый искренностью Геллия, он вежливо ответил, что основоположники стоицизма не отрицают, что перед лицом опасности естественно испытывать кратковременный испуг. Затем он достал из сумки пятую книгу «Бесед» Эпиктета и предложил Геллию ее прочесть. До наших дней дошли только первые четыре книги «Бесед», хотя, похоже, Марк прочел утерянные фрагменты произведения, потому что он цитировал их уже в своих «Размышлениях». Как бы то ни было, мысли Эпиктета, на которые ссылается Геллий, по его мнению, совпадают с учениями Зенона и Хрисиппа. Как известно, в своих лекциях ученикам Эпиктет сообщал, что основоположники Стоицизма различали две стадии реакции на какое‑либо событие, включая угрожающие ситуации. Сначала возникает первое впечатление (phantasiai), то есть непроизвольная реакция нашего мозга на внешний стимул, как в случае с морским штормом. Согласно Эпиктету, эти впечатления можно провоцировать резким пугающим звуком, например раскатом грома, грохотом обваливающегося здания или внезапным вскриком. Даже опытный стоик в подобной ситуации испытает шок и тревогу, и первой его реакцией будет стремление спастись бегством. Причина лежит не в ошибочных суждениях об опасности, а в эмоциональном рефлексе, затрагивающем тело, и этот рефлекс на время затмевает разум. Эпиктет мог бы добавить, что эти эмоциональные реакции сродни тем, что испытывают животные. Сенека, например, отмечает, что, когда животное напугано возникшей опасностью, оно тут же обращается в бегство. Но оказавшись в безопасных условиях, животное быстро успокаивается и опять возвращается на прежнее место, чтобы мирно пастись[31]. В отличие от животных, мы наделены разумом, который позволяет нам закрепить память о тревожащей ситуации. Разум – это благо, но и наше проклятье.

За первым впечатлением следует вторая стадия реакции на внешние события, характеризующаяся тем, что мы, согласно стоикам, добавляем осознанную оценку (одобрение) (по‑гречески sunkatatheseis) к этим первичным спонтанным впечатлениям. На второй стадии реакция истинного мудрого стоика сильно отличается от реакции большинства людей. Он не следует своей первичной эмоционально<