Выгода самообмана по Дарвину

 

Так что если вы придерживаетесь буддистской философии, то можете смело утверждать, что ваши воззрения подтверждены наукой. Но возможно, у вас возник вопрос: а зачем естественный отбор создал мозг, который заставляет людей предаваться самообману? Может быть, дело в том, что, если мы верим во что-то относительно нас самих, нам проще убедить в этом окружающих. И нам выгодно – точнее, это было бы выгодно генам наших предков, охотников и собирателей, – убедить весь мир в том, что мы последовательны в своих действиях и все контролируем.

Помните человека, чьему правому полушарию велели идти и чье левое полушарие на вопрос, куда он направляется, «ответило», что за содовой? Этот ответ не был правдой в полной мере, но он вселил в испытуемого уверенность. Он выглядел как человек, отвечающий за свои поступки. Просто представьте, что кто-то другой на его месте ответил бы более правдиво: понятия не имею, почему я встал и куда я иду; иногда я просто что-то делаю, не задумываясь, почему и зачем. Будь эти двое вашими соседями в поселении охотников и собирателей, кого бы вы выбрали себе в напарники на охоте? С кем бы захотели подружиться? По ходу эволюции человеческого рода ответы на подобные вопросы были чрезвычайно важны – если дружба или союз с вами казались другим невыгодными, ваши гены оказывались в опасности.

Короче говоря, с точки зрения естественного отбора, последовательная история о себе делала вас в глазах других благоразумным человеком, у которого все под контролем. Поэтому если та часть вашего мозга, что отвечает за коммуникацию с миром, не имела доступа к реальной мотивации, то придумывала убедительную историю о ней.

Конечно, последовательность мотивации – важное качество для друга или союзника, но не решающее само по себе. Если у кого-то ясные и последовательные цели, которых он не в состоянии достичь, или же они бесполезны для остальных, или этот человек не способен держать слово, друзей и союзников у него будет не слишком-то много. Так что нам нужно рассказывать (и самим в них верить) не просто убедительные, но и увлекательные истории о себе.

Этим мы и занимаемся.

В 1980 году психолог Энтони Гринвальд придумал термин «бенеффектанс», составленный из английских слов «beneficial» (благотворный, выгодный) и «effective» (эффективный)[32]. Этот термин описывает то, как люди обычно представляют себя миру: они стараются показать, как от них много добра и пользы.

Множество экспериментов с момента введения термина доказали, что люди не только «рекламируют» себя подобным образом, но сами и верят в свою легенду! Возможно, они даже не грешат против истины: в мире есть и эффективные, и благотворно влияющие на других люди. Вот только далеко не все человечество в этом отношении стоит на уровне выше среднего – а исследования, меж тем, показывают, что большинство людей уверены в своем превосходстве в самых разных отношениях, будь то их навыки общения или способности в спорте.

И подобная «самооценка» вполне способна устоять, даже когда налицо доказательства обратного. В одном исследовании каждый из пятидесяти испытуемых утверждал, что его навыки вождения близки к «профессиональным». И все бы ничего, если бы участников эксперимента не набирали исключительно из участников ДТП, причем две трети этих аварий произошли именно по вине самопровозглашенных «профессионалов»[33].

Но еще больше, чем профессионализм и познания буквально во всем, мы склонны приписывать себе великолепные моральные качества. Любой среднестатистический человек уверен, что делает больше добра и меньше зла, чем… любой среднестатистический человек[34]. Почти пятьсот лет спустя после смерти Монтеня логика, стоящая за его, пожалуй, излишне скромными словами, оказалась подтверждена наукой: «Я человек обычный – за исключением того, что обычные люди редко признают себя обычными».

Мы не просто считаем себя лучше некоего среднего представителя человечества. Даже работая в небольшой команде, мы склонны убеждать себя, что от нас куда больше проку, чем от среднестатистического коллеги. В одном исследовании академиков, совместно работавших над научными трудами, спросили, каков их личный вклад в процентах в общий результат. В стандартной группе из четырех человек общий объем их «личных вкладов» составил 140 процентов. Однако работает это только в случае успеха – если команду постигает неудача, наш «личный вклад» волшебным образом становится значительно меньше.

Люди часто осознают подобные заблуждения – по крайней мере у других. В одном американском исследовании ученые описали восемь общих человеческих ложных убеждений, включая, например, такие: «Люди склонны приписывать себе чужие успехи, но отказываться от ответственности за неудачи»; «Люди считают, что успех складывается из их личных качеств и способностей, а неудачи – результат стечения экстремальных обстоятельств вроде неадекватных требований или неправильных инструкций»[35]. Среднестатистический опрошенный заявил, что среднестатистический американец куда более подвержен этим ложным убеждениям, чем он сам[36]. Как сказал об этом исследовании Курзбан: «Мы считаем, что мы лучше других уже потому, что не считаем себя лучше других»[37].

Наша память устроена так, чтобы подпитывать и укреплять подобные ложные убеждения. Да, некоторые болезненные события хорошо отпечатываются в нашей памяти (возможно, для того, чтобы ошибки, которые к ним привели, больше не повторились), но в целом мы склонны лучше помнить хорошее, причем в куда больших подробностях – как будто для того, чтобы рассказывать о них другим. Если же события нас не затрагивают, то неважно, хорошими они были или плохими, мы будем помнить их одинаково.

Более того, когда мы рассказываем кому-то о своем опыте, сам факт рассказа меняет наши воспоминания. То есть мы каждый раз немного меняем свою историю – опускаем неудобные факты, преувеличиваем выгодные – и в конечном итоге можем поверить в ее новую версию. А значит, нам будет гораздо легче убедить в ней других.

Конечно, у людей далеко не всегда завышенные представления о самих себе. Существует ведь и низкая самооценка – и есть даже объяснения, спорные, но убедительные, почему по Дарвину в ней тоже есть определенный смысл[38]. Есть и другие различия между людьми, влияющие на то, какие истории они рассказывают о себе и во что именно верят. Существует исследование, в ходе которого ярко выраженные экстраверты и люди с высокой степенью эмоциональной неустойчивости вели дневники, день за днем описывая свои чувства. Позднее оказалось, что экстраверты вспомнили больше позитивных событий, чем было на самом деле, в то время как эмоционально неустойчивые описали больше негативного опыта, чем пережили[39]. То есть преувеличение своих достоинств для нашего вида – норма, но не непреложный закон. Заметьте, впрочем, что и те и другие испытуемые ошибались; конкретные свойства их личностей подтолкнули их к разным иллюзиям. Но в обоих случаях – именно к иллюзиям.

Истории, которые мы рассказываем о себе, меняются и от культуры к культуре. В каких-то случаях азиаты в среднем менее склонны к преувеличению своих положительных качеств, чем европейцы. В других – в частности в том, что касается «коллективистских добродетелей», например лояльности, – они, наоборот, опережают европейцев по части самовосхваления. Однако в целом это общечеловеческое свойство, особенно когда дело касается таких добродетелей, как честность. В среднем люди считают, что их моральный облик лучше того самого «среднего»[40]. Именно из-за этого нашего лицемерия с самим собой разгораются любые конфликты, хоть мелкие ссоры, хоть войны.

Так что можно говорить о том, что все мы находимся во власти по меньшей мере двух иллюзий. Одна из них – о природе нашего сознания, которое якобы отвечает за наше поведение, что далеко не всегда соответствует истине. Другая – о том, какими талантливыми и честными людьми мы являемся. Эти два неверных убеждения можно назвать иллюзией о нашей сути и иллюзией о нашей сущности. Работают они в паре.

Первая иллюзия помогает нам убедить мир в том, что мы последовательны и держим все под контролем; у наших поступков есть причины, и причины эти осмысленны. Хорошо мы себя ведем или плохо с точки зрения окружающих – за то и другое отвечает некое внутреннее «я», и благодарить или винить нужно именно его. Вторая иллюзия помогает убедить мир в том, что нас надо именно благодарить, что мы достойны доверия. Мы более этичны, чем среднестатистический человек, и мы более продуктивны, чем обычный член команды. Мы – помните это слово? – «бенеффективны».

Другими словами, сознание – это та самая область мозга, которая отвечает за наш PR в окружающем мире. Антрополог Джером Баркоу писал: «Можно предположить, что сознание зародилось как механизм, ответственный за создание впечатления в глазах окружающих (а не механизм принятия решений, как утверждают житейские психологи)»[41]. Я бы лишь добавил, что само существование житейской психологии, возможно, тоже часть эволюционного процесса – ведь, чтобы произвести впечатление эффективных, сильных людей, мы должны верить в свое «я».

 

Множественность разума

 

Если сознание не управляет нашим поведением, то кто вообще им управляет? Как принимаются решения? В психологии, особенно эволюционной, все чаще звучат слова о том, что наша психика – структура модульная. То есть разум состоит из множества модулей с разными зонами ответственности; эти модули оценивают ситуации и реагируют на них, а наше поведение определяется тем, как они взаимодействуют между собой. Причем большую часть этих взаимодействий мы не осознаем.

Модульная модель психики – теория хоть и новая, еще недостаточно разработанная, но многообещающая. Начнем с того, что в контексте эволюции она выглядит вполне логично – психика формировалась постепенно, и по мере того, как наш вид сталкивался с новыми испытаниями, к ней добавлялись новые «кирпичики». Как мы увидим позже, эта модель также помогает осознать механизм некоторых тяжелейших внутренних конфликтов – например, когда человек пытается решить, стоит ли изменять партнеру, пробовать тяжелые наркотики или есть еще один пончик с сахарной пудрой. Для нас, пожалуй, самое важное заключается в том, что модульная модель помогает понять слова буддистских наставников о том, что «мысли думают себя сами», и осознать, что принятие этого факта может вести к освобождению.

Но у модульной модели есть и один большой недостаток – ее название. Слово «модуль» прямо напрашивается, чтобы его поняли неправильно, поэтом у, прежде чем мы начнем разбираться с модульной психикой, давайте все хорошенько проясним. Вам в помощь я составил список, включающий в себя три неправильных  понимания «модульной психики». Итак, как же НЕ нужно понимать эти слова?

1. Модули не являются некими физическими областями мозга.  Нельзя показать на некую группу нейронов и сказать – вот модуль, который помогает мне определить, что люди на самом деле думают, по их словам, жестам и мимике. Сам модуль, по мнению психологов, существует – это так называемая «теория разума»[42] (некоторые ученые связывают аутизм с проблемами именно в этом модуле). Но при попытке найти его на снимках становится ясно, что никакой конкретной дислокации у этого модуля нет, он опирается то на одну, то на другую область мозга.

2. Не стоит сравнивать модули с лезвиями швейцарского ножа или набором приложений на смартфоне.  Мне пришлось преодолеть некоторые внутренние сомнения, чтобы написать это, потому что зачастую именно такие сравнения используют сторонники модульной теории. Вот только у лезвий и приложений нет такого спектра взаимодействий и такого влияния друг на друга, как у разных модулей. Например, некоторые психологи спорят о существовании «детектора лжи», модуля, помогающего понять, кому можно верить. Этот модуль, скорее всего, опирается на «теорию разума», но не полностью, периодически захватывая и другие части мозга. Например, он может взаимодействовать с неким модулем, присваивающим другим людям отрицательные и положительные оценки в зависимости от того, проходят они тест «детектора лжи» или нет.

Более того, лжецы и обманщики тоже бывают разные, например нечестные продавцы подержанных машин и неверные сексуальные партнеры. Разве может один модуль справиться с такими далекими друг от друга категориями? Скорее всего, их несколько, и поля их деятельности пересекаются; все они помогают оценить способность человека врать в глаза, не краснея. Но пересечение это неполное, потому что мотивационная система, заставляющая «детекторы лжи» работать, в подобных случаях отличается. Не ревность же заставит меня держать ухо востро с продавцом подержанных машин. И если я решу, что доверять ему не стоит, то я не стану изображать Отелло. (Правда, если продавцу все-таки удастся впарить мне машину, которая заглохнет после покупки, возможно, я все равно захочу его придушить.)

В общем, разделение труда и граница между модулями, а также их взаимодействие организованы куда более сложно, чем предполагает само слово «модули». Поэтому, если вам больше нравятся термины «система» или «сеть», используйте любой из них.

3. Модули не похожи на отделы в структуре компании.  Может быть, это очевидно – с учетом того, что я только что расписывал, как гибко модули взаимодействуют между собой и как поля их деятельности пересекаются. Особенно в свете того, что у нашего разума нет «большого начальника». В любом случае нелишне вновь упомянуть, что деятельность мозга не слишком похожа на идеальную работу корпоративной машины. Модули психики часто работают вразнобой. Да, порой они действуют сообща, но порой и весьма жестоко конкурируют друг с другом. Кто-то однажды нарисовал серию шутливых организационных диаграмм, изображающих структуры разных компаний, – Microsoft, известная подковерными интригами, была нарисована в виде круга людей, стреляющих друг в друга.

Наш ум сам по себе, конечно, не настолько разобщен внутренней борьбой. Однако положение дел часто близко к этой картинке не меньше, чем к официальной структуре Microscoft. Газзанига, первопроходец в исследованиях расщепленного мозга, писал: «Хотя внутри разных модулей происходят иерархические процессы обработки информации, похоже, у самих модулей нет никакой иерархии. Они не подчиняются таинственному главному управлению – это открытая самоорганизующаяся система»[43].

Последнее предложение звучит немного противоречиво – ведь «открытость» и «самоорганизация» совсем не синонимы. С другой стороны, применять их к психике одновременно вовсе необязательно. Иногда наш ум больше похож на балаган, а в другое время – куда более организован, словно все хаотическое само собой упорядочилось. Более того, и само ощущение организованности иногда может быть ложным. Хаос генерируется подсознательно и порой подсознательно же упорядочивается сам по себе. «Какое бы понятие вам ни случилось сознавать в данный момент, оно то самое, которое всплывает на поверхность, становится доминирующим, – пишет Газзанига. – В вашем мозге идет жесткая конкуренция между разными системами, которые соревнуются за право выйти на поверхность, чтобы завоевать приз – стать осознаваемой»[44].

 

Когда Газзанига говорит о «жесткой конкуренции» в вашей голове, он имеет в виду не просто очевидный внутренний конфликт а-ля «доктор Джекилл и мистер Хайд», происходящей между той вашей частью, что хочет съесть пончик (или даже украсть его!), и той, что противостоит этому желанию. На самом деле в подобных ситуациях конфликт часто сам является частью сознания. В более поздних главах мы подробнее разберем подобную борьбу модулей, когда я буду рассказывать о том, что вы привыкли называть самоконтролем.

Газзанига говорит о борьбе, которая часто происходит на бессознательном уровне либо на самой границе сознания. Вещи, на которые я обращаю внимание, истории, которые я рассказываю о себе, – все это результаты выбора, и на самом деле выбор делает вовсе не то осознанное «я», которое мы привыкли считать своей личностью.

Еще немного, и вы задумаетесь, достойно ли вообще называться личностью то, что вы привыкли так называть! Курзбан писал: «В конце концов, если это правда и наш мозг состоит из множества крошечных модулей с миллионом самых разных функций и лишь малое число из них осознанно, у нас может вовсе не быть причин считать какие-то из них „собой“, „действительно собой“ или же „своей личностью“, да и, в сущности, вообще чем-то особенным»[45]. Когда Курзбан писал об этом в книге «Почему все (остальные) лицемерят: эволюция и модульная психика», он был незнаком с буддистской концепцией безличности, сформулированной на две с лишним тысячи лет раньше. Он пришел к тем же выводам научным путем.

Я поспорил бы с утверждением Курзбана о том, что в сознании нет ничего особенного. Сознательный разум особенный уже тем, что сознает себя. А значит, он чувствует удовольствие и боль, радость и грусть. Способность к чувствам и субъективным переживаниям – именно то, что придает жизни смысл, а вопросам морали – значимость. Представьте себе планету, населенную роботами, похожими на людей, но совершенно бесчувственными. Вызывает ли у вас инстинктивное содрогание мысль о том, чтобы уничтожить таких роботов? Или радуется ли ваша душа при мысли наделать их побольше?

При этом сознание – осознанная «личность» – является особенным совсем не в том смысле, в каком мы обычном о нем думаем. Оно контролирует куда меньше, чем мы привыкли считать. Оно куда меньше похоже на президента и куда больше – на спикера палаты представителей, который руководит голосованием и объявляет его результат, но не принимает решения.

Конечно, спикер может повлиять на голосование и подтолкнуть кого-то к определенным решениям. Вероятно, и у сознания есть подобные возможности. Поэтому попробуйте воспринимать медитацию как способ их расширить, чтобы превратить сознание из спикера в президента. Для этого не помешает разобраться, как именно мозг определяет, какой модуль будет «за главного» здесь и сейчас. Об этом мы и поговорим в следующей главе.

 

 

Глава 7