Глава 5. Равенство и неравенство

Политолог и этнограф Адам Эшфорт пришел к поразительному выводу относительно демократизации в Южной Африке: трудно завоеванной демократии здесь угрожает колдовство. Долгие годы (с 1990 г. по сегодняшний день) Эшфорт жил общей жизнью с населением Соуэто (Юго-Западный район), громадного пригорода Йоханнесбурга, где селятся практически только чернокожие. На собственном жизненном опыте он узнал то, что большинство обозревателей называют переходом Южной Африки от авторитаризма к демократии.
Перед тем как начать работать в Соуэто, Эшфорт основательно про-анализировал тот правовой процесс, который позволил оформиться апартеиду (Ashforth 1990). Но затем, готовясь написать о колдовстве, насилии и демократии, он полностью погрузился в этнографию. Обладая преимуществами непосредственного наблюдателя, возможностями личного вмешательства и постоянно опрашивая знакомых, Эшфорт создал впечатляющую картину борьбы, раздоров и надежды посреди бесчеловечного насилия. Погрузившись в этнографию, Эшфорт был вынужден отказаться от тех умозрительных категорий и толкований, которыми прежде описывались борьба во время апартеида и после него.
Эшфорт убедительно доказывает, что колдовство и магия мешают демократизации в Южной Африке. Жители Соуэто, и южноафриканцы вообще, в массе своей верят, что злые существа могут вызвать оккультные силы и нанести вред тем, кого они не любят и кому завидуют. Это призвание оккультных сил и есть колдовство, которым некоторые владеют как родовым ремеслом, а некоторые овладевают этим искусством в течение жизни и таким образом становятся колдунами; и только таким же (оккультным) противодействием можно справиться с разрушительными последствиями (первоначального) колдовства. Колдовством можно убить, причинить человеку страдания и разрушить его карьеру. Вся будничная жизнь южноафриканцев пронизана страхом колдовства, сопротивлением и противодействием колдовству и колдовскими действиями. При населении в 44 млн примерно полмиллиона южноафриканских «пророков» специализируются на борьбе с колдовством (Ashforth 2005:8). В этой борьбе пророки прибегают к сверхъестественным силам, при особом содействии предков.
Колдовство существовало в Южной Африке задолго до демократизации. Будучи фактом африканской жизни, оно, по крайней мере в течение столетия, соединялось с религиозной практикой и другими верованиями, включая многочисленные христианские секты, бравшими на себя задачу организации духовной жизни в негритянских поселениях. Во время широкой антирелигиозной мобилизации восьмидесятых годов в этих негритянских поселениях обвинение в колдовстве часто означало одновременное обвинение в том, что колдун — платный государственный информатор. Толпы молодежи часто нападали на информаторов и колдунов — не проводя между ними большого различия — наполняли керосином шины и, надев такую шину на шею подозреваемого, поджигали ее. В эпоху постапартеида нападкам подвергались уже не информаторы, а колдуны (Ashforth 2005, Bozzoli 2004). В Соуэто демократизация не победила колдовства. Напротив, как сообщает Эшфорт, колдовство захватило еще большие области и после девяностых годов стало опаснее.
Как это могло случиться? Эшфорт предлагает два связанных друг с другом ответа. Во-первых, до 90-х годов жители Соуэто жили более или менее одинаково: они подвергались притеснениям со стороны авторитарного южноафриканского государства и испытывали другие немалые трудности. Затем жизнь стала менее определенной именно потому, что появились новые возможности бегства из этих мест или продвижения прямо здесь. Во-вторых, в Соуэто и в других районах некоторое меньшинство чернокожих получило такое образование, такую работу и такие доходы, о которых они прежде не могли и мечтать. Возникает класс чернокожей буржуазии, состоящий главным образом из активистов бывшего Африканского национального конгресса (АНК) (Johnson 2004:224—225). Большинство же чернокожих африканцев осталось далеко позади. За несколько лет в середине 1990-х гг. в Южной Африке 20% чернокожих семейств увеличили свои реальные доходы на 15%, в то время как две пятых беднейшего населения сократили свои доходы на 21% (Terreblanche 2002:388). В результате среди чернокожего населения возникло неравенство. Как следствие — зависть и чувство обиды, которые вообще питают колдовство, стали теперь отравлять отношения соседей, друзей и родственников.
Вера населения в колдовство угрожала южноафриканской демократизации по многим параметрам. Она исключительно осложняла борьбу с тем медицинским бедствием, которое обычно поражает бедняков: со СПИДом. В 2003 г. приблизительно 21,5% населения Южной Африки в возрасте от 15 до 49 лет были ВИЧ-инфицированы; 1000 человек в день начали умирать от СПИДа (UNDP 2005:248, Johnson 2004:227). Из числа тех беременных женщин, которые посещали пренатальные клиники провинции Квазулу в 2004 г. не менее 40,7% были ВИЧ-инфицированы (Alert 2006:1). В той степени, в какой пораженные СПИДом больные и их семьи считали эту болезнь следствием колдовства — то есть в значительной степени, — и без того неспешные усилия государства справиться с этой бедой еще более замедляются, а неравенство по параметру «здоровье» возрастает. В общем, разрыв между тем, что рядовые граждане считали главной угрозой их жизни и безопасности, и государственными программами, привел к дискредитации государства как гаранта и защитника, при том что отсутствовала и взаимообязывающая процедура обсуждения.
Перед властями Южной Африки встала сложная проблема. Если признать, что колдовство является главной проблемой, с которой граждане сталкиваются постоянно в своей повседневной жизни, то что с этим можно поделать? Сколь-нибудь серьезные попытки искоренить колдунов и колдовство могли показаться ущемлением прав человека, вторжением в его частную жизнь и нарушением законов. Если же начать пропагандистскую и образовательную кампанию с целью разоблачить колдовство как нечто нереальное, фантастику и уничтожить его влияние, то власти могут восстановить против себя исстари утвердившиеся верования и практики. Южноафриканские демократы, призвав к просвещению, заключает Эшфорт, рискнули пойти против основной массы населения:
«Они пойти на риск отчуждения от того, что было неистребимым эле-ментом повседневной жизни граждан этой страны, граждан, которые жили в мире, полном колдунов. Лидерам, допускавшим подобное отчуждение, предстояла трудная борьба на пути создания образа демократического государства как режима, воплощающего истинные интересы своих граждан. Но если бы они не пошли на разрыв с колдовством и магией, тогда народ мог принять стремившихся к власти за самих агентов злых сил. Таким образом, те, кому предстояло управлять демократическим государством в мире колдовства и магии, должны были продвигать права человека, избегая опасности того, чтобы их самих не приняли за защитников колдунов и магов, за тех, кто был проводником оккультного насилия в общинах» (Ashforth 2005:15).
Конечно, перед каждой демократией встают моральные и политические дилеммы, когда предпосылки публичной политики не совпадают с утвердившимися представлениями граждан: если при определенном режиме большинство населения выступает против однополой любви или высокой оплаты труда представителей исполнительной власти, обязано ли государство объявить эти явления вне закона? Большинство граждан ставят религиозные законы выше светских законов, в таком случае должно ли государство вводить религиозный закон? Южноафриканская дилемма гораздо труднее этих обычных проблем демократии, потому что нет такого простого компромисса между конфликтующими правами, который бы разрядил сложившуюся ситуацию. В результате южноафриканские политики просто молчат о проблеме колдовства и магии.

Современные противоречия Южной Африки развертываются в условиях грандиознейшего национального движения XX в. До революции 1980-х гг. Южная Африка не сталкивалась с демократией, и до того, как сформировалось относительно объединенное государство Южная Африка в начале XX в., сменявшие друг друга режимы строились на расовом угнетении. Тем не менее пришедшая к власти в результате всеобщих выборов 1948 г. коалиция, где доминировали африкандеры, еще больше усилила расовый характер власти, официально приняла систему градации по расовому и этническому принципам, продолжая укреплять и без того высокий государственный потенциал. Так что, как мы видим, Южная Африка при начале дедемократизации уже находилась в недемократическом состоянии.
По рис. 5-1 мы можем проследить траекторию развития государства в координатах демократия/потенциал государства: с 1848 г. прослеживается дедемократизация и усиление потенциала государства до примерно 70-х гг., дальше — дедемократизация при одновременном снижении потенциала государства в течение двадцатилетнего роста народного сопротивления, за чем последовала впечатляющая демократизация и относительное восстановление потенциала государства после 1990 г. Скорость и размах этих преобразований напоминают события во Франции после 1789 г. и Швейцарии в 1840-е гг. — во всех этих случаях мы имеем дело с революционным изменением.
Теперь нам предстоит рассмотреть, как развитие Южной Африки в координатах потенциал государства/демократия взаимодействовало с категориальным неравенством. Издавна и до наших дней южноафри-канцы чрезвычайно страдали из-за того, что в основе установившегося режима лежало крепкое сращение неравенства и публичной политики. Однако в последнее время Южная Африка породила самую невероятную в мире систему соединения демократизации с закосневшим неравенством. Как же нам разобраться с этими сложными взаимодействиями?
Прежде чем рассматривать эти взаимодействия, остановимся на отношениях между равенством, неравенством, демократизацией и деде-мократизацией вообще. В этой главе мы предложим широкий обзор таких отношений, а потом попробуем подтвердить наши выводы на конкретных исторических примерах, включая Южную Африку в XX и XXI веках. Мы рассмотрим: 1) как вообще возникает категориальное неравенство; 2) какую роль играют государства и режимы в создании и трансформации категориального неравенства; 3) как пункты (1) и (2) влияют на демократизацию и дедемократизацию.
Какие проблемы возникают при демократизации в связи с неравенством? Проанализировав исторический опыт Бразилии, США и Индии, мы можем сказать, что более или менее хорошо функционирующие демократии могут возникать (и функционировать) даже в условиях громадного материального неравенства. Социальное неравенство задерживает демократизацию и подрывает демократию в двух случаях: первое — когда устойчивые различия (такие, которые отличают вас от ближних) превращаются в обычное категориальное различие по расе, полу, классу, этнической принадлежности, религии или делят на иные большие группы; во-вторых, когда эти категориальные различия прямо претворяются в публичную политику. До 1990-х гг. южноафриканский режим не только способствовал претворению обычных различий (тем, что он называл «раса») в массовые материальные неравенства, но также встраивал эти различия прямо в политические права и обязанности.
В какой степени взаимодействия гражданин—государство оформлены соответственно категориальным различиям, преобладающим также и в об-щественной жизни, в той степени эти различия подрывают и широкие, равноправные, защищенные и взаимообязывающие процедуры обсуждения. Эти различия блокируют или разрушают демократическую политику, потому что неизбежно вводят большой ресурс неравенства в политическую жизнь. Они препятствуют формированию коалиций, которые бы преодолевали границы категорий. Тем временем эти различия предоставляют членам обладающих преимуществами категорий и стимул, и средство не подчиняться решениям демократических обсуждений, когда таковые решения противоречат их интересам. Мы позднее покажем, что до демократической революции конца 1980-х гг. белое население Южной Африки то и дело пускало в ход все доступные ему рычаги воздействия, чтобы разрушать даже ту видимость демократических институтов, которые вводились, в своем стремлении разделить и покорить небелое население страны.
Формирование категориального неравенства
Демократия работает лучше и демократизация более возможна в условиях, когда политические процессы препятствуют переводу обычных категориальных неравенств в публичную политику. Нам надо объяснить, как же происходит отделение публичной политики от категориального неравенства. Впрочем, для выяснения, как они разделяются, следует сначала выяснить, вследствие каких процессов возникает категориальное материальное неравенство.
Неравенство — это такие отношения между лицами или группами лиц, когда в результате их взаимодействия одна группа получает большие преимущества, чем другая. В малом масштабе мы можем обнаружить отношения неравенства в магазине, в семье, в округе. В большом масштабе многообразные отношения такого рода складываются в громадную сеть связанных друг с другом неравенств. Но при любом масштабе межличностные сети затрагивали только отдельные поверхностные иерархии и то при исключительных обстоятельствах — например, когда какой-нибудь могущественный институт, как армия, корпорация или церковь, недвусмысленно распределяет людей по уровням. Чаще они собираются в категории без сколь-нибудь четкой иерархической лестницы. Вообще-то лица, составляющие эти категории, различаются между собой по своим преимуществам, но значение имеют границы категорий, потому что эти категории используются для организации общественной жизни и для воспроизве-дения неравенства членов разных категорий.
Устойчивое категориальное неравенство — это имеющие организационные формы различия в преимуществах по признаку пола, расы, национальности, этнической принадлежности, религии, принадлежности к какой-нибудь общине и другие подобные системы классификаций (Tilly 1998). Оно проявляется при совершении транзакций, перекрывающих границы категорий (например, категории мужчина—женщина) а) при этом люди по одну сторону границы ре-гулярно получают неоспоримые преимущества, а также б) воспроизводится граница между категориями. Хотя сами формы и степени категориального неравенства сильно разнятся (как в истории, так и по географическому положению соответствующих стран), но во всех больших популяциях всегда имелись значительные системы категориального неравенства.
Остановимся здесь на самом основном, постараемся описать возникновение и действие этих систем.
• Материальное неравенство порождается разной степенью контроля над материальными ресурсами — источниками материальных ценностей (например, группа старателей находит нефть, а другие, сколько бы ни бурили, натыкаются только на непродуктивные слои).
• Такие устроенные бинарно категории неравенства (как мужчина— женщина или черный-белый) сами состоят из асимметричных связей, перекрывающих социально значимые (и обычно открытые) границы между межличностными сетями; подобные категориальные пары постоянно встречаются в разнообразных и многочисленных ситуациях, производя один и тот же эффект, поскольку каждая такая сеть лишается (на основе неравенства) доступа к ресурсам, которые контролируются другими (пример, в городских гетто США торговцы-имми-гранты обычно продают свои товары чернокожим, но никогда не интегрируются в общину чернокожих).
• Механизм, порождающий неравенство, который мы можем назвать эксплуатацией, начинает действовать тогда, когда те, кто контролирует ресурс: а) используют труд других людей для создания ценностей посредством этого ресурса, но б) не позволяют этим другим воспользоваться полной стоимостью, возросшей благодаря их труду (например, до 1848 г. граждане нескольких швейцарских кантонов получали значительные доходы в виде ренты и налогов от резидентов неграждан соседних подчиненных территорий, где производились сельскохозяйственные и ремесленные товары под контролем землевладельцев и купцов этих кантонов).
• Другой механизм порождения неравенства можно назвать узурпацией, накоплением возможностей. Он состоит в том, что ресурсом — источником материальных ценностей — распоряжаются только члены одной закрытой группы (например, в Юго-Восточной Азии представители только одной этнорелигиозной группы распределяют и продают специи).
• И эксплуатация, и узурпация возможностей обычно соединяют парные и неравные категории в пограничных областях между большими или меньшими материальными преимуществами, созданными тем трудом, который был приложен к контролируемым ресурсам (например, различия между профессионалами и непрофессионалами — дипломированными медсестрами и санитарками, учеными и лаборантами, врачами-оптиками и служащими отделов оптики, архитекторами и чертежниками и т.д., — такие различия и являются обычно границей).
• При самых разных обстоятельствах преодоление границ само по себе ничего не меняет в условиях порождения неравенства, но лишь сменяет лиц, получающих преимущества от этого неравенства (пример: пока диплом колледжа был важен для получения места инженера, дипломированный иммигрант вытеснял других, недипломированных конкурентов, включая и других иммигрантов).
• Произведенные таким образом неравенства более устойчивы и эффективны, так что даже реципиенты излишков, полученных эксплуатацией и/или узурпацией возможностей, передают часть этих излишков для воспроизведения а) границ, отделяющих их от тех категорий, которые не могут получать эти излишки и б) для воспроизведения отношений неравенства, перекрывающих эти границы (например, лендлорды отдавали часть своих денег или принадлежащего им труда на строительство заборов, которые бы не допускали на их земли сквоттеров).
Такова наша теория в общих чертах (более подробно см. Tilly 2005а). В предложенных терминах наша теория не дает прямого объяснения, как успех и неуспех меняется от человека к человеку или как меняется (или варьируется) общее распределение доходов и материальных ценностей в стране. Но она раскрывает, как создается категориальное неравенство.
Эксплуатация и наращивание возможностей всегда воздвигают труднопреодолимые барьеры. Рассмотрение неравенства в любом окружении начинается с выявления приносящих доход ресурсов, которыми оперируют эксплуатация и узурпация, наращивание возможностей. В списке 5-1 перечислены главные разряды ресурсов, контроль над которыми обеспечивает неравенство в той или иной обстановке, на протяжении всей истории человечества. Приведенный список не исчерпывает всех возможностей. Так, иногда для эксплуатации и узурпации возможностей главным становился контроль над драгоценными металлами и минералами; этот случай я включил в контроль над землей с ее запасами минералов. Но в целом приведенный список охватывает все главные виды ресурсов, которые поддерживали громадные системы неравенства за последние 5 000 лет.
Список 5-1. Важнейшие порождающие неравенство ресурсы в истории
• Меры принуждения, включая применение оружия, тюрем и соединений, специально созданных для осуществления насилия;
• труд, в особенности квалифицированный и/или эффективный, организованный труд;
• животные, в особенности одомашненные животные, облегчающие труд и используемые в пищу;
• земля, включая полезные ископаемые в ней и другие естественные ресурсы на ней;
• традиционные институты, в основе которых лежат обязательства или взгляды, как религиозные секты, рода, сети патрон—клиент и трудовые диаспоры;
• машины, в особенности машины по обработке сырья, производству товаров и услуг, по транспортировке людей, товаров, услуг и доставляющие информацию;
• финансы, капитал — мобильное и заменяющее другие средство приобретения прав на собственность;
• информация, в особенности такая информация, которая придает большую доходность производительной деятельности или лучше ее координирует;
• СМИ, которые эту информацию распространяют;
• научно-технические знания, в особенности такие, которые — к лучшему или худшему — изменяют благосостояние людей.
Те или иные реципиенты прибегают к этим ресурсам для получения прибыли посредством скоординированных действий. Когда же ресурсов недостает или их можно сравнительно легко сократить, то прибегают к эксплуатации и узурпации возможностей, то есть производят неравенство. Например, меры принуждения тысячелетиями лежали в основе многих систем неравенства, и до сих пор они играют по крайней мере некоторую роль в сохранении неравенства во всем мире, несмотря на то, что растет значение других, позднейших (перечисленных в списке) средств. Владение землей до сих пор представляет собой фундаментальную основу неравенства в беднейших сельскохозяйственных районах мира.
В пространном обзоре Всемирного банка о жизни бедных народов за-мечательный пример представляет собой Бангладеш. Здесь, в деревне Калкерхар, как свидетельствуют местные жители, богатые «имеют собственную землю и другое имущество, скот для пахоты, деньги, которые они могут инвестировать, у них достаточно еды, они носят хорошую одежду, посылают детей в школу, имеют работу и могут путешествовать и получать медицинскую помощь» (Narayan and Petesch 2002:120). Средняя категория населения владеет одним-двумя акрами земли или работает на них исполу, в то время как «социально бедные» работают на богатых исполу или за плату. Напротив, «беспомощные бедняки» в основном «...не имеют земли, у них нет усадьбы или фермы. Они зарабатывают на жизнь, работая за плату или исполу. Авторы этого исследования замечают, что беспомощных бедняков можно узнать по старой одежде и страдальческим лицам. Они не могут себе позволить ни медицинской помощи, ни образования для детей, у них нет средств, чтобы принять гостя, а многие не в состоянии даже собрать для дочери приданое» (Narayan and Petesch 2002:121).
В течение последних пяти тысячелетий подавляющее большинство людей жило на нижних уровнях именно таких систем неравенства, в основе которых лежала собственность на землю. Машины, финансовый капитал, информация и СМИ появляются в истории позднее. И уже совсем недавно владение научно-техническим знанием становится главным основанием неравенства в мире.
Если это представление, будто научно-техническое знание может соперничать с богатством и быть основой категориального неравенства, кажется вам преувеличением, посмотрите, как инвестирует эмират Катар (Персидский залив) свои доходы от гигантских, но все же конечных запасов нефти. Эмир шейх Хаммад бин Халифа аль-Тани вкладывает миллиарды в хорошее образование и научные исследования, намереваясь в будущем превратить Катар в научный центр Среднего Востока. Жена эмира шейха Моза бин Насер аль-Миснад руководит Катарским фондом образования, науки и общественного развития, который сам по себе стоит миллиарды. Она передала всю выручку от добычи нефти — около 80 млн долларов в год в фонд научных исследований. В этом ма-леньком государстве (около 800 000 человек) в новом университете (Город образования) учатся 500 студентов, и у них есть все шансы, чтобы стать национальной элитой (Science 2006). Если эмир осуществит свою программу, то уже не собственность на землю (а в данном случае и на полезные ископаемые под землей) будет основой катарского неравенства, а научно-технические знания.
Преобладающая комбинация поддерживающих неравенство ресурсов сильно влияет на модели индивидуальной и коллективной мобильности. Там, где преобладают средства насилия и принуждения, отдельные лица и группы с оружием в руках добиваются решительных преимуществ в мобильности. В аграрных системах это происходит совершенно иначе - важнейшим является приобретение или потеря земли (часто, конечно, через применение силы). И только теперь, в позднейшие времена оплачиваемого труда и широкой коммерции, стало возможным для работни
ков накопить денег, затем вложить их в какое-нибудь маленькое предприятие вроде ремесленного производства или розничной торговли.
Преобладающие ресурсы сами по себе сильно дифференцируют системы неравенства. Так, в современном мире, например, системы неравенства в таких странах, как Уганда и Камбоджа, где особенно важно владеть землей и средствами применил насилия, решительно отличаются от такого неравенства, которое основано на финансовом капитале и научно-техническом знании, как во Франции или Японии. Бразилия находится в состоянии перехода от системы неравенства, основанного на громадных различиях в отношении владения землей, к другой системе — столь же вопиющего неравенства, — основанной больше на контроле финансового капитала и научного знания. Китай сейчас пере-живает крестьянские волнения по мере того, как система неравенства, основанного на поземельно-принудительных отношениях, сменяется новой системой, в которой основную роль играет контроль над машинами, финансовым капиталом и научно-техническим знанием.
Обладание порождающими неравенство ресурсами и постоянный контроль над ними в сильнейшей степени определяют жизнеспособность авторитарного правления. Режимы, которые полагаются на контроль над землей, трудом и средствами принуждения, — самые распространенные режимы последних пяти тысяч лет — легко становятся тиранией. Но внутри этих режимов правители неизбежно сталкиваются с определенными ограничениями своей личной власти. Эти ограничения возникают потому, что неизбежно такие режимы полагаются на сильных и отчасти автономных посредников, как военные правители, лендлорды или главы родов. Гораздо реже режимы опираются на традиционные институты, созданные по убеждениям (общественные учреждения, основанные на личных обязательствах, приверженности, на силе веры), которые именем богов, жречества и пророков приобретают значительную власть над своими подданными, контролируя своих приверженцев во имя богов, священства или пророков. Ресурсы более позднего происхождения (как они приведены в списке) — машины, финансовый капитал, информация, СМИ и научно-техническое знание — фигурируют только в тех авторитарных государствах, где правители монополизируют производство и/или распределение этих ресурсов. По большей части такие правители инкорпорируют производителей и распределителей этих ресурсов, налагая, таким образом, определенные ограничения на свое авторитарное правление.
Мы начинаем понимать, почему капиталистическая экономика чаще сочетается с демократическими режимами, чем экономики другого типа. Эта связь основана не на идеологической совместимости демократии и свободного предпринимательства, но на материальной основе власти. Посмотрим еще раз на список ресурсов в списке 5-1. Исторически более древние ресурсы — меры принуждения, труд, скот, земля и традиционные институты — не только лежали в основе категориального неравенства на протяжении всей истории человечества, но обычно были и прямо базой правления в эти же (продолжительные) исторические отрезки (Tilly 2005b).
Крупномасштабные режимы, например, обычно зависели от закрепленной договором лояльности крупных землевладельцев, имевших собственные вооруженные силы и пользовавшихся значительной автономией в своих владениях, где они получали независимый доход от принадлежавших им земли и труда, и поддерживавших военные предприятия своих сюзеренов, впрочем, лишь в определенных пределах. В той степени, в какой режим прямо включает в систему правления опирающихся на принуждение военных правителей провинций или эксплуатирующих чужой труд землевладельцев, этот режим одновременно создает систему постоянных неравенств, вокруг которых орга-низуется общественная жизнь. Такой режим осуществляет власть через тех самых людей, которые одновременно имеют средства и желание блокировать сопротивление тирании силами населения, которое они контролируют. Он создает препятствия для широких, равноправных, защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения.
Рассмотрим теперь остальные ресурсы по списку: машины, финансовый капитал, СМИ и научно-техническое знание. Эти ресурсы лежат в основе всех громадных материальных неравенств современного мира. Однако они встречаются не только при капитализме: такие некапиталистические гиганты, как Китай и Иран, также сильно зависят от машин, финансового капитала, СМИ и научно-технического знания. И при капиталистической экономике, и при некапиталистической экономике указанные ресурсы порождают широкие категориальные неравенства между теми, кто эти ресурсы контролирует, и теми, кто не имеет к ним доступа или находится под их влиянием. Но ни там, ни там ре-жимы не встраивают категориальные различия, порожденные контролем над ресурсами, прямо в систему правления.
Так почему же капитализм предоставляет лучшие возможности для демократизации? Потому что режимы других, относительно развитых, но некапиталистических экономик политически интегрируют категориальные различия, произведенные, так сказать, более «древними» ресурсами: а именно мерами принуждения, трудом, использованием животных, землей и традиционными интститутами. При государственном социализме государственной властью используются все три вида ресурсов, несмотря на то, что провозглашается приверженность четвертому ресурсу — труду. В тех государствах, которые процветают за счет пользующихся большим спросом ресурсов, как нефть, правители обычно защищают свою монополию, направляя значительную часть доходов на воспроизведение границ между их собственными традиционными институтами и всеми остальными. На примерах Ирана, Саудовской Аравии, Судана, Боливии и Венесуэлы мы можем видеть, что держащие в своих руках добычу нефти правители проповедуют разные идеологии, но используют громадные доходы от продажи нефти для создания поддерживающих их социальных сетей и подавления оппозиции. Во всех этих случаях (и во множестве других) власть имущие блокируют продвижение радикального капитализма.
Развитый промышленный и финансовый капитализм, напротив, допускает правление без столь сильной зависимости от категорий неравенства в повседневной жизни. Опирается ли он на небольшую кучку капиталистов или на множество налогоплательщиков, нужно лишь получать достаточно средств для финансирования основной деятельности государства. Вполне возможно представить себе капиталистический режим, предоставляющий определенные преимущественные политические права как владельцам капитала, так и медиамагнатам или специалистам в науке или технике. В предвидениях Оруэлла фигурировали эти возможности. Но на самом деле капитализму было легче развиваться по другому пути: властителям было гораздо легче и удобнее поддерживать относительное равенство между массами потребителей и массами граждан. При капитализме категории граждане, трудящиеся и потребители совпадают (Cohen 2003, Montgomery 1993).
Режимы и неравенство
Тем не менее все режимы, демократические или иные, неизбежно порождают неравенство. Они делают это тремя возможными способами: защищая преимущества своих основных сторонников; создавая собственные системы изъятия или вознаграждения ресурсами; перераспределяя ресурсы среди сегментов подвластного им населения. В сравнении с недемократическими правительствами, в широком смысле, демократические правительства предлагают защиту преимуществ большего числа подвластного им населения, создают системы изъятия или вознаграждения, которые больше похожи на народный контроль, обеспечивают скорее коллективные выгоды, организуют широкие благотворительные программы и шире перераспределяют (среди своих избирателей) ресурсы в пользу менее защищенных слоев населения (Bunce 2001, Goodin, Headey, Muffels and Dirven 1999, Przeworski, Alvarez, Cheibub и Limongi 2000).
Между тем именно через эту деятельность демократические государства увековечивают некоторые виды категориального неравенства. Прежде всего они прилагают значительные усилия для сохранения границ — и различий в доходах — между своими гражданами и гражданами других стран. Но в той степени, в какой они охраняют частную собственность и существующие формы общественной организации, они также поддерживают неравенство, уже заложенное в собственности и существующих формах общественной организации. Например, при поддержке государством прав насле-дования от поколения к поколению передаются расовые и этнические различия в отношении благосостояния (Spilerman 2000). В демократических режимах ведется борьба за то, до какой степени государство должно поддерживать или менять существующие категориальные неравенства.
Если, как мы видели, в демократических режимах существует значительное материальное неравенство и при этом демократические государства вкладывают средства в поддержку существующих форм этого неравенства, то, значит, отсутствие неравенства не является необходимым условием демократии или демократизации. Вместо этого достижение демократии состоит в изоляции общественной политики от любых вопросов существующего материального неравенства. Демократический режим способен формироваться и существовать только до тех пор, пока сама публичная политика не станет распадаться по границам категорий неравенства. И наоборот, политические права, обязанности и вовлеченность, различающиеся соответственно категориям неравенства, угрожают демократии и препятствуют процессу демократизации. Демократия процветает, когда неравенства повседневной жизни не связаны с неравенствами в отношениях государство—гражданин.
Из этого следует вывод: демократию подрывают и организация главных политических акторов по границам значительных категориальных неравенств, и установленные законом правила участия в политической жизни, которые соотносятся с этими границами (особенно когда исключенными оказываются те, кто и без того ущемлен в правах в результате существующего категориального неравенства). В западных политических режимах категориальные различия по принадлежности/непринадлежности к родовой знати, вероисповеданию, полу, расе, национальности и владению собственностью стали основой неравенства в правах и обязанностях; также и в остальном мире этническая принадлежность и кровное родство являются причинами неравенства. Демократия неустойчива в той мере, в какой подобные различия преобладают в публичной политике.
Значительные изменения степени и характера категориального неравенства также влияют на демократические перспективы. Любое существенное увеличение категориального неравенства, которое никак не компенсируется публичной политикой, является серьезной угрозой существующим демократическим режимам. Увеличение категориального неравенства угрожает демократии потому, что предоставляет членам привилегированных категорий средства и стимулы, чтобы:
• отказываться от участия в демократических сделках;
• устанавливать выгодные частные связи с представителями государства;
• уклоняться от обременительных политических обязательств;
• непосредственно вмешиваться в государственное распределение ресурсов;
• использовать доступ к рычагам государственной власти для извлечения преимуществ из неравных отношений с негосударственными объединениями;
• употреблять свое влияние на государственную власть с целью дальнейшего использования в своих интересах или исключения зависимых категорий и, таким образом, уводить свои режимы еще дальше от широких, равноправных, защищенных и взаимо-обязывающих процедур обсуждения.
Демократия и демократизация находятся в зависимости от сочетания а) материального равенства независимо от категорий и б) отделения публичной политики от категориального неравенства.
Список 5-2. Механизмы изоляции публичной политики от категориального неравенства
1. Отказ от государственного контроля (например, закрепленных законом ограничений на право собственности), который поддерживает существующие отношения неравенства социальных категорий (например, полная конфискация и распродажа церковной собственности ослабляет власть церкви).
2. Уравнивание доходов и/или материального благосостояния разных категорий населения в целом (например, повышение спроса на сельскохозяйственные продукты увеличивает класс среднего крестьянства).
3. Сокращение контролируемых отдельными лицами <