Глава 2. Демократия в истории

Сквозь время до нас дошла фраза Гомера, что насилие, без сомнения, окутывало и пронизывало жизнь и воображение граждан классической Греции. Бывший когда-то моим сотрудником, безудержно остроумный политолог Самуэль Файнер, сформулировал это так: «Соперничающие друг с другом, жадные, завистливые, неистовые, вздорные, алчные, живые, умные, изобретательные греки имели все недостатки. Они были беспокойными подданными, капризными гражданами и надменными и придирчивыми хозяевами» (Finer 1997,1:326). Помимо других форм насилия, города-государства этого региона то и дело воевали друг с другом.
Тем не менее в 431 г. до н. э. из Спарты в Афины отправилась делегация заключать мир. Все, чего требовали спартанцы от афинян (во избежание войны), так это прекратить военное и экономическое вмешательство в дела союзников Спарты. Афиняне собрались, чтобы обсудить ответ на вызов Спарты. Сторонники немедленной войны и мирного соглашения обратились к собранию. Но Перикл, сын Ксантиппа, одержал победу. Перикл (справедливо полагая, что в случае войны спартанцы вторгнутся на афинскую территорию по суше) ре-комендовал готовиться к войне на море и укреплять оборону городов, но не предпринимать никаких военных действий, пока спартанцы не атакуют.
Фукидид, первый греческий историк, писавший о событиях своего времени по современным источникам, передал нам речь Перикла. Фукидид заключает эпизод такими словами:
«Такова была речь Перикла. Афиняне же, убедившись, что его совет — наилучший, приняли соответствующее постановление. Они дали ответ лакедемонянам [спартанцам] согласно предложению Перикла, как по каждому отдельному пункту, так и в целом, заявив, что отказываются что-либо делать по приказу, но готовы согласно договору улаживать споры третейским судом под условием полного равенства. С этим ответом послы возвратились домой, и лакедемоняне других посольств больше не посылали» (Фукидид. История 1, 145).
Союзные Спарте Фивы вскоре напали на подчиненные Афинам территории, и началась Вторая (Великая) пелопонесская война. Считается, что она длилась только десять лет до Никейского мира (421 г. до н. э.). Но, включая ее последствия, можно утверждать, что война не прекращалась до того, как Спарта с союзниками покорили Афины в 404 г. Помните комедию Писистрата? В основе ее сюжета решение афинских женщин отказывать мужьям делить с ними ложе, чтобы прекратить затянувшуюся войну со Спартой. Великий Аристофан поставил свою комедию в 411 г. до н. э.
Западные историки демократии обычно начинают с особенностей политики этих самых воинственных греческих городов-государств в период с 500 до 300 гг. до н. э. Каждый город-государство имел собственную, отличную от других историю и свои институты. Однако обобщенно можно сказать, что власть в этих городах-государствах принадлежала трем элементам: центральному исполнительному органу, совету олигархов и общему собранию граждан. Во времена Перикла Афины уже давно отстранили царей от центральной исполнительной власти и передали ее краткосрочно действовавшим магистратам, которые формировались по жребию или (в редких случаях практической или военной необходимости) выборно. Богатые кланы играли ведущую роль в великих торговых городских советах, но все граждане имели право голоса на общих собраниях. Как и на собрании, когда Перикл произнес свою речь, такие собрания решали наиважнейшие для афинского государства вопросы.
Но прежде чем мы поспешим назвать греческие города-государства первоначальными демократиями, задумаемся над одним важнейшим фактом: почти половину населения Афин составляли рабы, которые не имели никаких гражданских прав. Граждане владели рабами, как движимым имуществом, и были посредниками при всех контактах рабов с афинским государством. Гражданами не были и постоянно проживавшие в Афинах иностранцы, жены и дети граждан. Гражданскими правами обладали только свободные совершен-нолетние мужчины. Рабы, однако, играли важную роль в афинской политии; их труд освобождал граждан-рабовладельцев для участия в публичной политике. И даже если афиняне иногда называли свою политик) demokratia (правление народа), то наличие множества рабов является основой для сомнения в оправданности изучающим демократию в XXI веке считать греческие города-государства V-IV вв. до н. э. предметом своего исследования.
Две черты этих режимов позволяют отнести их к предкам современных демократий. Во-первых, они создали такую модель гражданства, которая не имела известных предшественников. Конечно, представители древних родов и богатые люди имели политические преимущества в греческих городах-государствах. Однако по крайней мере на независимом собрании каждый гражданин — патриций или парвеню (выскочка), богатый или не богатый — имел голос и примерно равные отношения с государством. Второе — эти режимы обычно проводили широкую ротацию гражданской ответственности. В Афинах даже магистраты состояли из назначенных по жребию на один год, а не из избранных или получивших должность по наследству. Так что у граждан были равные права и обязанности.
Однако еще сильнее аргументы против того, чтобы называть эти режимы полноценными демократиями. Характеризовались ли в этих городах-государствах отношения между государством и гражданами как широкими, равноправными, защищенными и взаимо-обязывающими процедурами обсуждения? Если мы остановим наше внимание на свободных, совершеннолетних мужчинах, которые считались гражданами, то ответ будет, возможно, положительным; именно поэтому многие историки считают, что греки изобрели демократию. Но если мы будем принимать во внимание все население, находящееся в юрисдикции государства — женщин, детей, рабов, многочисленных иностранцев, — ответ будет решительно отрицательным. Более того, неравенство вообще пронизывало политическую систему городов-государств. В Афинах огромная масса населения была исключена из сферы защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения. По этим стандартам и в республиканском Риме не было демократии.
Какие же режимы были устроены демократично, как и почему? Прежде чем в следующих главах мы перейдем к разъяснению демократизации и дедемократизации, в настоящей главе мы сделаем обзор того, где и когда установились демократические режимы. Здесь же мы продемонстрируем некоторые схемы изменений и вариативности демократических форм, которые позже будут разъяснены. Аргументы складываются в пользу того, что Западная Европа и Северная Америка в конце XVIII века стали главной ареной установления демократий в национальном масштабе. На этом материале можно прояснить, как на протяжении веков демократия возникала, разрушалась и меняла свой характер.
В период с 300 г. до н. э. до XIX в. н.э. несколько европейских режимов переняли варианты греческой модели: привилегированные меньшинства относительно равноправных граждан занимали высшее положение в государствах за счет не имевшего таких же прав большинства. Во времена республиканского правления (то есть когда власть не была в руках тирана) такие торговые города-государства, как Венеция, Флоренция и Милан, жили трудом подчиненных, бесправных классов. После того как превратности флорентийской политики приостановили в 1512 г. его карьеру государственного служащего и дипломата, Никколо Макиавелли начал свой труд о политике, который и по сей день остается обязательным чтением. Его Discourses посвящены якобы конституциям классического Рима, но на самом деле подробно анализируют современную ему итальянскую политику.
Обращаясь к традиции, основы которой заложил афинянин Аристотель, Макиавелли соглашался со многими авторами, уже установившими три основных типа правления: монархию, аристократию и демократию. Эти же авторы считали, что монархия превращается в тиранию, аристократия в олигархию, а демократия — в «распутство» (licentiousness) (Machiavelli 1940:111-112). Впрочем, по Макиавелли, в лучших конституциях сбалансированы три элемента — государь, аристократия и народ. Легендарный законодатель Ликург даровал именно такую конституцию долго существовавшей Спарте, в то время как столь же легендарный афинский законодатель Солон совершил ошибку, установив лишь народное правительство.
Тем не менее соответственно своей интерпретации греческого и римского режимов Макиавелли постепенно находит аргументы в пользу выбора между всего лишь двумя моделями: принципатом, где правитель управляет при поддержке аристократии и добивается расположения населения, предоставляя хорошую работу (идеализированное представление Флоренции при более милостивом Медичи), и республикой, где в действительности правит аристократия, назначая исполнительные органы и осуществляя правосудие в отношении простого народа (идеализированное изображение республиканской Флоренции, которой он долго служил до своей ссылки).
Что же описывал Макиавелли? В итальянских городах-государствах не было рабов, но в других отношениях они поразительно напоминали греческие города-государства. Хотя крупные города обычно имели собственные собрания совершеннолетних мужчин-собственников, они редко согласовывали с ними свои действия, кроме как в случае крайней необходимости. Небольшой процент всех совершеннолетних мужчин были полноправными гражданами—членами правящих советов, и еще меньше могли получить главные должности. Все города-государства имели подчиненные территории, откуда в государство поступали доходы, но которым не предоставлялись никакие политические права. Фактически женщины, дети и слуги также не имели политического положения в обществе. Но будь то принципат или республики, там не было широких, равноправных, защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения.
Никаких демократических режимов в национальном масштабе До тех пор не было нигде в Европе или вообще на Земле. Европа открыла демократию в двух отношениях: создав определенные, хотя и ограниченные институты гражданства в греческих и итальянских городах-государствах, а затем ведя борьбу за широкие, равноправные, защищенные и взаимообязывающие процедуры обсуждения по поводу политических назначений и определений политического курса. Но только в XVIII веке был сделан решительный шаг в этом направлении, только в XIX веке установились частичные демократии в Западной Европе и ее колониях, и только в XX веке началось сколько-нибудь значимое предоставление прав граждан женщинам в Европе.
Многие читатели посчитают нашу позицию евроцентричной, модернисткой или даже чем-нибудь худшим. Хорошо, что же тогда можно сказать о простых демократиях скотоводов, охотников-собирателей, живущих своим трудом крестьян, рыбаков и отрядов воинов вне Западной Европы? Оставив в стороне подчиненное положение женщин в политической жизни почти всех этих общин, позвольте мне сразу же заявить: некоторые элементы демократии повсеместно присутствовали в мире в малых масштабах до XVIII века. Отдельно взятые, некоторые формы широкого участия, некоторого равенства, согласования и, реже, защищенности присутствовали в местных и региональных политиках. Еще за тысячу лет до того, как проблески демократии появились в Европе, на всех обитаемых континентах время от времени собирались советы глав родов для принятия важных коллективных решений. Если, подразумевая демократию, мы ищем всего лишь согласованное принятие коллективных решений, то корни демократии уходят далеко во тьму веков.
Здесь я снова формулирую вопрос, который должна разрешить настоящая книга: при каких обстоятельствах и каким образом отношения государства и его подданных становятся более или менее широкими, равноправными, защищенными и взаимообязывающими процедурами обсуждения? Как происходит демократизация и дедемократизация в национальном масштабе? Как они влияют на качество политической жизни? Для решения этих вопросов мы можем почерпнуть материал в истории западных стран и их колоний XIX века, опыт которых распространился по всему миру лишь в XX и XXI вв. Демократия — это явление современности.
Предшественники демократии
В европейском опыте до XIX века в основном четыре устройства обнару-живали элементы широких, равноправных, защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения: 1) купеческие олигархические союзы, 2) крестьянские общины, 3) религиозные секты и 4) революционные движения. Итальянские города-государства представляли собой ранние варианты тех урбанистических образований, которые процветали до XVIII века. Хотя голландские бюргеры (как и лица, занимавшие такое же положение в итальянских городах-государствах) наживались на труде горожан, не имеющих право участвовать в выборах, на труде крестьян и ремесленников на зависимых территориях, они обычно создавали объединения граждан, которые обеспечивали ротацию должностных лиц, укомплектовывали ночные дозоры, управляли гильдиями и на общих собраниях обсуждали городскую политику и принимали решения. По всей торговой Европе городские олигархи были вовлечены в деятельность, напоминавшую демократию (Blockmans and Tilly 1994, te Brake 1998, Mauro 1990). Но при этом они оставались олигархами. Кроме того, фактически они никогда не поднимались до уровня национального правительства, осуществляя свою деятельность лишь в масштабе городов-государств (Prak 1999).
Некоторые европейские крестьянские общины были тем, что любители оксюморонов называют плебейскими олигархиями. Они практиковали ротацию выборных должностей через выборы или по жребию, у них были хорошо защищены права участия, они собирались на общие собрания, выносившие обязательные решения и устанавливавшие юридические процедуры по рассмотрению ущербов, причиняемых отдельным лицам или общине (Barber 1974, Blickle 1997, Cerutti, Descimon and Prak 1995, Luebke 1997, Wells 1995). Но почти повсеместно такого рода гражданами могли быть или совершеннолетние мужчины, или владевшие собственностью совершеннолетние мужчины главной общины. Крестьянские общины часто контролировали подчиненные территории, где население не имело никаких прав гражданства.
Подобного рода устройство характерно для горной части Швейцарии. В книге, которую автор осмелился назвать «Ранняя демократия современного типа в Гришоне», Рэндольф Хед так описывает практику швейцарского кантона, который называют по-разному: Граубюнден (французское название этого кантона Гришон, итальянское Гриджоне) или Ретический Фристейт (Rhaetian Freestate):
«Каждая жизнеспособная политическая организация должна принимать законные решения — то есть решения, поддержанные большинством ее членов, — и должна распределять доходы и обязанности предсказуемым путем. В деревенских и политических общинах в Рети-ческом Фристейте утвердилось особое (хотя, конечно, не уникальное) отношение к этим задачам: законными были те решения, которые принимались большинством собравшихся на собрании совершеннолетних мужчин, и политические товары распределялись пропорционально среди членов или делением, если возможно, или ротацией доступа к ним среди имеющих право быть избранными. Эти два принципа отра-жали и социальную практику, и концептуальные установки деревенских общин позднего средневековья. На практике деревня представляла из себя группу землепашцев, каждый из которых обрабатывал свою собственную землю при коллективном управлении. Это отражает также тот факт, что материальные льготы от коммуны распределялись среди ее членов, а не оставались в общем владении. Однако концептуально деревенская община была объединением равноправных членов. Это равенство отражалось в обязанности всех членов участвовать не только в собраниях, но и в исполнении общественных обязанностей» (Head 1995:74).
В этих деревнях мужчины, имевшие ферму (а иногда их вдовы), считались гражданами. Наемные рабочие, слуги и дети гражданами не считались. Многие варианты таких структур в крестьянской Европе были далеки от широких, равноправных, защищенных и взаимообязываю-щих процедур обсуждения.
Некоторые религиозные секты, в особенности пиетистских и при-митивно-христианских традиций, практиковали в своих конгрегациях своего рода демократию. Была ли у них общая собственность или нет, но члены конгрегации обращались друг с другом как равные, проводили ротацию ответственных постов в приходе, подчинялись общинной дисциплине и собирали общие собрания для принятия коллективных решений (MacCulloch 2003). В северных странах религиозные конгрегации использовали объединения, которые действовали более или менее демократично и стали ядром реформистских движений задолго до того, как простые люди в остальной Европе получили право на объединение; поддерживаемые церковью объединения стали в дальнейшем образцом для светских организаций (Lundqvist 1977, Ohngren 1974, Seip 1974, 1981, Stenius 1987, Wahlin 1986). Представляется вероятным, что рас-пространение таких реформистских объединений в XVIII веке в Норвегии, Дании, Швеции и Финляндии послужило основанием для раннего развития социальных движений и демократических институтов на севере Европы.
Задолго до XVIII века европейские революционные мобилизации (в особенности те, что были окрашены в тона традиций пиетизма и примитивного христианства) иногда провозглашали борьбу за общественное согласие и радикальный эгалитаризм. В Англии, хотя ни католики, ни англикане не грелись там у демократических костров, протестанты-диссиденты разных направлений, включая квакеров и кон-егационалистов, ВЫДВИГали эгалитарные программы. Некоторые призывали перейти к прямому правлению через парламент, избран-ный на основе всеобщего избирательного права для мужчин. Квакеры пошли еще дальше, установив в своих конгрегациях некоторое равенство мужчин и женщин.
Внутри революционной армии нового образца Оливера Кромвеля радикалы установили свои органы власти через избранных представителей, красноречиво называвшихся «агитаторами». Во время великих дебатов в Патни на «общем совете» армии (октябрь-ноябрь 1647 г.) зять Кромвеля Генри Айртон выступил за авторитарное руководство перед лицом опасности. Полковник Томас Рейнборо ответил на вызов Айртона удивительно демократично, хотя все еще «по-мужски». «Я полагаю, — сказал он, — что и самый последний бедняк, живущий в Англии, должен иметь возможность прожить такую же жизнь, как и самый могущественный человек. Так что, сэр, я думаю, ясно, что каждый человек, которому надо жить под правительством, должен сначала, по своему собственному согласию, поставить себя под это правительство; и я думаю, что последний бедняк в Англии вовсе не привязан к тому правительству, за подчинение которому он не отдал свой голос. И я сомневаюсь, англичанин ли тот, кто в этом сомневается» (Gentles 1992:209).
В то же время левеллеры в армии и в Лондоне распространяли радикальный призыв к написанию конституции, известной так же как Народное соглашение. Соглашение включало в себя пункты, о перераспределении мест в парламенте посредством пропорциональных выборов, которые должны были проводиться через каждые два года, и о верховенстве Палаты общин (Gentles 2001:150). Левеллеры заявляли, что говорят от имени народа Англии. Но, конечно, они проиграли.
Примерно столетие спустя начали побеждать демократические революции. Американская революция (1765-1783) началась с сопротивления сбору королевских налогов и торговому контролю, навязанному Британской короной в попытке хоть как-то возместить финансовые потери от Семилетней войны (1756-1763). Но, объединяясь поначалу вокруг требования «никакого налогообложения без представительства», американские революционеры вскоре перешли к демократическим программам. Они не только создавали корреспондентские комитеты, объединяя силы сопротивления произволу британской власти по всем колониям, но они также требовали у короля и парламента прав представительства. Более того, борцы с произволом в самой Великобритании, такие как Томас Пейн и Джон Вилкис, присоединились к этому движению и начали выступать с доктринами народного суверенитета (Brewer 1980, Morgan 1988, Tilly 1995, глава 4).
В конце XVIII века появляются все более настойчивые требования широкого участия в местном и региональном парламентах Нидерландов. Имеющая большое значение книга P.P. Пальмера «Эпоха демократической революции» (1959,1964) ставит в один ряд движение в Нидерландах 1780-х гг., возглавляемое партией «патриотов», и американскую революцию — как демократические революционные движения. Нидерландские войска приняли непрямое участие в войне на стороне американской революции и потерпели жестокое поражение от превосходящего их по силам британского флота. Еще во время этой бедственной военно-морской кампании в Нидерландах разразилась своего рода война памфлетов. Сторонники принца Оранского нападали на власти Амстердама и его провинцию Голландия, в то время как противостоявшие им «патриоты» (в основном находившиеся в Нидерландах) отвечали тем же; каждая сторона обвиняла противника в том, что страна оказалась в опасном положении.
Имея в виду американский пример, патриоты призывали к (предпочтительно мирной) революции. В 1780-е гг. начинается настоящая кампания петиций: сначала с требованием признать Джона Адамса законным представителем того, что еще не определилось, но затем стало Соединенными Штатами Америки; затем с предложением средств разрешения многих политических проблем в стране. Гражданские комитеты (созданные, возможно, по образцу корреспондентских) вскоре начали формироваться по всем городам Нидерландов наряду с гражданской милицией. При чрезвычайной сегментации, раздробленности политической системы непрерывный прессинг этих организаций на местном и региональном уровнях производили желаемое действие.
В период 1784 -1787 гг. фракции патриотов сумели ввести в действие новые, менее аристократические конституции в целом ряде городов Нидерландов и даже в одной провинции Оверэйсел. Однако принц Оранский и его сторонники все еще имели два важных преимущества: финансовая поддержка со стороны Британии и военная от шурина принца — короля Фридриха Вильгельма Прусского. В 1787 г. прусское вторжение покончило с патриотическим революционным движением в Нидерландах (te Brake 1989, 1990, Schama 1977).
После того как Франция объявила войну Британии и Нидерландам в 1793 г., патриоты-франкофилы снова перешли в оппозицию. Французское вторжение в 1795 г. привело к установлению Батавской республики где в 1796 -1798 гг. у власти была избранная Национальная ассамблея пока военный переворот во Франции не вытеснил радикальных демократов. С этого времени и до конца наполеоновских войн здесь устанавливается номинально независимое королевство под властью брата Наполеона — Луи, а затем оно превращается в составную часть недемократичной Франции. Так что если американские демократы победили, то нидерландские демократы проиграли. Серьезная демократизация начинается в Нидерландах только в XIX веке.
Демократизация и дедемократизация во Франции, 1600-2006 гг.
Опыт Нидерландов 1780-1830 гг. преподает нам важный урок. Даже в недавние времена демократия была неустойчивой и обратимой формой правления. Чтобы убедиться в том, что демократия — явление новейшего времени, что она может быть обратимой и неустойчивой, исследуем историю Франции с 1600 г. Здесь я буду опираться на мои работы по политической истории Франции, чем я занимался всю жизнь (в особенности Shorter and Tilly 1974; Tilly 1964; Tilly 1986; Tilly 1993, глава 5; Tilly 2004, Глава 4). Опыт Франции решительно противоречит обычным объяснениям демократизации и дедемократизации. Он категорически опровергает представление о демократизации как о постепенном, продуманном и необратимом процессе, как о готовом наборе политических изобретений, которые народ просто применяет там и тогда, где и когда он к этому готов. Напротив, опыт Франции демонстрирует, что необходима борьба и толчок как для построения демократии, так и для отхода от нее.
Через два десятилетия после американской и нидерландской революций Французская революция (1789-1793) дала истории самые важные образцы национального демократического правительства. Жестом афинян, о котором вполне мог бы скорбеть Макиавелли, молодые французские революционеры заменили суверенного короля и его совет парламентом, который был полностью выбран гражданами. Они вернулись к централизованной исполнительной власти только после бесконечных экспериментов и серьезной борьбы (вплоть до гражданских войн), когда в 1799 г. к власти пришел Наполеон (Woloch 1970,1994). При Наполеоне же демократия увяла, а потенциал государства возрос.
Впрочем, авторитарный режим Наполеона никоим образом не остановил ни продвижения вперед к демократии, ни новых возвратов к недемократическому устройству (краткий обзор французских конституциональных режимов и выборов см. Caramani 2000:292-373 и Caramani 2004:146-148). В течение XIX века Франция не только вернулась к (более или менее конституционным) монархиям в 1815-1848 гг., но даже совершила еще одну демократическую революцию, а затем вернулась назад к авторитарному режиму (1851-1870) при Луи-Наполеоне Бонапарте. За сравнительно мирной и сравнительно демократической революцией (1870 г.) последовала борьба с коммунами (и внутри них) в Париже и других крупных городах.

Коммуны знаменуют, однако, лишь полпути от Великой Французской революции 1790-х гг. до современного режима Франции. Продолжительная Третья республика (бывшая относительно демократической, правда, не предоставившая прав женщинам) оформилась в 1870-е гг. и продержалась вплоть до нацистской оккупации в 1940 г., хотя более или менее устойчивый демократический режим утвердился лишь с завершением крупных послевоенных битв (1944-1947 гг.). Наконец, женщины получили право голоса (1945 г.) и право занимать выборные должности во Франции (но даже и в этом случае мы можем считать жестокую гражданскую войну в Алжире 1954-1962 гг. и возвращение из-за военной угрозы к власти Шарля де Голля в 1958 г. как своего рода демократическую рецессию; наконец, вспомним широкую мобилизацию против де Голля в 1968 г. — это еще один изис демократии). Имея в виду, что мы практически не упоминали менее значительные периоды отступления демократии (в период с 1789 г. до наших дней), Франция прошла по крайней мере четыре значительных периода демократизации, но также и три периода де-демократизации.
Для большей ясности вернемся к нашим описаниям в терминах «потенциал государства/демократия». В этих терминах Франция (как видно по рис. 2-1) проделала очень сложное по траектории движение с 1600 г. по настоящее время. Но несмотря на множество изгибов, график на самом деле все упрощает для целей нашего последующего анализа. Возьмем середину XVII века. В 1600 г. Франция в самом деле была в низшей точке и демократии, и потенциала государства, так как она вышла с большими потерями из грандиозных религиозных войн XVI в. В потрепанном королевстве было весьма мало широты, равенства, защищенности и взаимосвязи. Затем при воинственных королях потенциал государства несколько восстановился, но для основной массы народа Франции не происходило никакого движения в направлении, хоть отдаленно напоминающем демократию.
Франция периода 1648-1653 гг., частично восстановившаяся после анархии при Генрихе IV и Людовике XIII, вновь попадает в ту же анархическую зону низкого потенциала государства и минимальной демократии. Гражданские войны Фронды несколько раз дробили Францию, в то время как молодой Людовик XTV со своими советниками только начал восстанавливать контроль над огромными регионами в середине 1650-х гг., и лишь с 1680-х гг. он подчиняет себе большие территории протестантской автономии в рамках самопровозглашенного католического государства.
Нам не нужно прослеживать все повороты и зигзаги политической истории Франции с 1600 г. по сегодняшний день; по этой диаграмме мы можем понять следующее:
• в первой половине XVII века режим Франции оставался полностью вне зоны демократии, при этом режим Франции то набирал потенциал государства, то терял его с головокружительной скоростью;
• потенциал государства значительно возрос только тогда, когда король со своими приближенными советниками сумел подчинить преимущественно автономных соперников или откупиться от них; однако мятежи и претензии региональных магнатов несколько раз приостанавливали рост потенциала государства и даже его сокращали;

• во второй половине того же столетия объединение страны в период правления Людовика XPV увеличило потенциал государства за счет еще большего отступления от всего того, что хоть как-то могло напоминать демократию; региональные правители и анклавы теряли независимость в массовом порядке;
• направление развития существенно не менялось до революции 1789 г., когда во Франции начинается необычный эксперимент с демократическими формами;
• однако вскоре усилия революционеров по борьбе с внутренними и внешними врагами привели к тому, что потенциал государства вновь укрепляется за счет демократии;
• с конца наполеоновских войн (1814 г.) до конца Второй мировой войны страна постоянно меняет курс, переживая то всплески демократизации, то дедемократизацию; причем на каждом этапе потенциал государства возрастает;
• в послевоенный период Франция создала демократическое государство с высоким потенциалом, которое (во всяком случае до сих пор), кажется, существенно не изменило направление развития.
Что же мы видим перед собой? Демократическое государство с высоким потенциалом? В сравнении с Ямайкой и Казахстаном французское государство осуществляет существенно больший контроль над населением, ресурсами и деятельностью на своей территории. Несмотря на непрерывную борьбу за свои права и обязанности или, скорее, благодаря ей французские граждане имеют довольно широкие и равные права в отношениях с государством. Они пользуются широкими гражданскими правами. Через выборы, опросы, прессу, социальные движения и через прямой контакт с официальными лицами они участвуют во взаимнообязательных процедурах обсуждения по вопросам публичной политики. Хотя французские граждане часто жалуются на незащищенность, в целом они защищены от государственного произвола гораздо лучше, чем граждане Ямайки и (в особенности) Казахстана. Однако эти институты появились лишь после двух столетий борьбы за изменение французской публичной политики.
Список 2-1 позволяет нам взглянуть на те же перемены по-другому. Я посчитал «революционной ситуацией» все моменты французской истории с 1648 г. до настоящего времени, когда какая-нибудь вооруженная группа, при поддержке достаточно большого числа граждан, устанавливала контроль над значительной территорией и/или имела в своих руках значительные сегменты государственного аппарата в течение месяца или больше. {Результат таких революционных действий в этой перспективе выражается в реальном переходе власти от одного правящего субъекта к новому правящему блоку.) Хронология добавляет недостающее к предложенному мной выше описанию французской истории: то и яело возникавшие восстания, доходившие до создания революционных ситуаций, стали реакцией на исключительно успешное укрепление потенциала государства Людовиком XTV во второй половине XVII в.
Список 2-1. Революционные ситуации во французской метрополии, 1648-2006 гг.
1648-1653 Фронда
1655-1657 Восстание Тарданицада Tardanizat rebellion (Гиень)
1658 Война Саботье (Солонь)
1661-1662 Восстание Беножа (Гиень)
1662 Войны бедняков (Булонь)
1663 Восстание Одижо (Гасконь)
1663-1672 Партизанская война «ангелочков» (Руссильон)
1675 Восстания Гербовой бумаги и Красных колпаков (Бретань)
1702-1706 Движение камизаров в Севеннах и Лангедоке
1768-1769 Корсиканское восстание
1789-1799 Многочисленные французские революции и контрреволюции
1815 Сто дней
1830 Июльская революция
1848 Французская революция
1852 Государственный переворот Луи Наполеона
1870 Падение Франции, немецкая оккупация, республиканские революции
1870-1871 Многочисленные коммуны
1944-1945 Сопротивление и освобождение
В значительной степени усилия короля в это время были посвящены установлению новых налогов для содержания центрального административного аппарата и, в особенности, для ведения войны. Большие восстания обычно начинались с разрозненных проявлений недовольства новыми налогообложениями, но затем они превращались в мощную, консолидированную оппозицию под руководством представителей местной власти и региональных властей. Жестокие восстания камизаров 1702-1706 гг. были исключением: они были спровоцированы попыткой Людовика XTV уничтожить протестантские районы и их автономию. Но во всех случаях король и его все более могучие вооруженные силы способствовали укреплению потенциала государства, подавляя сопротивление, оказываемое центральной власти. К началу XVIII в. французское королевство становится сильнейшим в Европе.
Тем не менее революционные ситуации продолжают складываться и в XVIII в., а в XIX в. — еще чаще и быстрее. Так что до конца Второй мировой войны страна периодически переживает значительную фрагментацию государственного контроля над населением, ресурсами и территорией. Если же мы включим факты возникновения революционных ситуаций еще и во французских колониях, то Алжирская и Вьетнамская войны значительно увеличат период угрозы революционных разрушений. Таким образом, хронология даже в большей степени, чем приведенная диаграмма, демонстрирует, что демократизация во Франции была результатом революционной борьбы.
Так о чем же свидетельствует бурная история Франции с 1600 г. до наших дней? Три основные черты демократизации и дедемократиза-ции во Франции требуют анализа. Первое — до 1789 г. режим даже не приближался к территории демократии. Но с этого момента он то и дело приводил к созданию относительно демократических форм правления; чем же обусловлен этот кардинальный поворот? Второе — несмотря на то, что изменение режима начиналось революционным путем, много раз происходило обращение вспять, причем каждый раз довольно быстро. Чем объяснить, что дедемократизация происходила быстрее, чем демократизация? Третье — политические потрясения, такие как масштабная революция 1848 г. и трагические потери франко-прусской войны, непропорционально сильно ускорили демократизацию во Франции. Как связана демократизация с революциями и другими потрясениями?
Первый вопрос направляет наше внимание на то, как изменялось взаимодействие режима с гражданами до 1789 г. Как мы в деталях увидим позднее, степень укрепления потенциала государства сильно варьировалась от режима к режиму, соответственно степени вовлечения граждан для согласования относительно тех управляемых государством ресурсов, которые уже контролировались гражданами. В предельном случае власть в тех государствах, где есть богатые природные ресурсы, вовсе не нуждается в согласованиях с гражданами, если государство держит в своих руках добычу нефти, золота, алмазов или других ценных полезных ископаемых.
В противоположном случае в чисто аграрных экономических системах увеличение потенциала государства происходит только через прямые поставки сельскохозяйственных продуктов или их денежного выражения — государству. При этом предполагается, что государство участвует в сделках с землевладельцами и создает институты, непосредственно осуществляющие эти поставки. Между двумя крайними состояниями мы видим государства, в основе которых лежит высо коммерциализированная экономика — Нидерланды представляют собой прекрасный пример, — где государство не может просто отчуждать продукты производства, но и не нуждается в том, чтобы вступать в сделки с крестьянами или землевладельцами. При таком укладе экономики для ее функционирования достаточно разумного консенсуса, достижимого путем заключения сделок и транзакций с торговцами (Adams 2005, Tilly 1992). Вот почему для европейских систем полудемократического правления были так важны купеческие олигархии.
Широкие переговоры с целью заключения сделок создавали условия для демократизации в двух важнейших отношениях: власть в этих условиях становилась зависимой от одобрения большого числа своих граждан, а также утверждались права и обязательства, достигавшие даже уровня взаимозависимости. В то же время такое развитие делает возможным и дедемократизацию: условия, одобряемые одной группой граждан, регулярно ущемляют интересы элит, которые до того получали содержание от тех же самых граждан и жили за счет их ресурсов. Землевладельцы часто проигрывают, когда выигрывает государство. Понимание этого формирует у нас предст<