Реформы Ивана IV . Опричнина, ее причины и результаты.

Задание 2. Изучите документ № 64. Какие обстоятельства, по мнению В.О.Ключевского, повлияли на формирование характера Ивана IV? Какие основные качества царя определяли направления его государственной деятельности?

 

 

Документ № 64.

Отрывок: Ключевский В.О. // Исторические портреты. – М.: Правда, 1990.

 

Характеристика царя Ивана Грозного. Детство.

«…Царь Иван родился в 1530 г. От природы он получил ум бойкий и гибкий, вдумчивый и немного насмешливый, настоящий великорусский, московский ум. Но обстоя­тельства, среди которых протекало детство Ивана, рано испортили этот ум, дали ему неестественное, болезнен­ное развитие. Иван рано осиротел — на четвертом году лишился отца, а на восьмом потерял и мать. Он с детст­ва видел себя среди чужих людей. В душе его рано и глубоко врезалось и на всю жизнь сохранялось чувство си­ротства, брошенности, одиночества, о чем он твердил при всяком случае: «родственники мои не заботились обо мне». Отсюда его робость, ставшая основной чертой его характера. Как все люди, выросшие среди чужих, без отцовского призора и материнского привета, Иван рано усвоил себе привычку ходить оглядываясь и прислуши­ваясь. Это развило в нем подозрительность, которая с летами превратилась в глубокое недоверие к людям. В дет­стве ему часто приходилось испытывать равнодушие и пренебрежение со стороны окружающих. Он сам вспо­минал после в письме к князю Курбскому, как его с младшим братом Юрием в детстве стесняли во всем, как держали, как убогих людей, плохо кормили и одева­ли, ни в чем воли не давали, все заставляли делать на­сильно и не по возрасту. В торжественные церемониаль­ные случаи — при выходе или приеме послов — его окру­жали царственной пышностью, становились вокруг него с раболепным смирением, а в будни те же люди не це­ремонились с ним, порой баловали, порой дразнили (…).Его ласкали как государя и оскорбляли как ребенка. Но в обстанов­ке, в какой шло его детство, он не всегда мог тотчас и прямо обнаружить чувство досады или злости, сорвать сердце. Эта необходимость сдерживаться, дуться в ру­кав, глотать слезы питала в нем раздражительность и затаенное, молчаливое озлобление против людей, злость со стиснутыми зубами.

Влияние боярского правления

Безобразные сцены боярского своеволия и насилия, среди которых рос Иван, были первыми политическими его впечатлениями. Они превратили его робость в нерв­ную пугливость, из которой с летами развилась наклон­ность преувеличивать опасность, образовалось то, что называется страхом с великими глазами. Вечно тревож­ный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бес­конечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее в нем работал инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого ума были об­ращены на разработку этого грубого чувства.

Ранняя развитость и возбуждаемость

Как все люди, слишком рано начавшие борьбу за су­ществование, Иван быстро рос и преждевременно вырос. В 17—20 лет, при выходе из детства, он уже поражал окружающих непомерным количеством пережитых впе­чатлений и передуманных мыслей, до которых его пред­ки не додумались и в зрелом возрасте. В 1546 г., когда ему было 16 лет, среди ребяческих игр он, по рассказу летописи, вдруг заговорил с боярами о женитьбе, да го­ворил так обдуманно, с такими предусмотрительными по­литическими соображениями, что бояре расплакались от умиления, что царь так молод, а уже так много подумал, ни с кем не посоветовавшись, от всех утаившись. Эта ран­няя привычка к тревожному уединенному размышлению про себя, втихомолку, надорвала мысль Ивана, развила в нем болезненную впечатлительность и возбуждаемость. Иван рано потерял равновесие своих духовных сил, уменье направлять их, когда нужно, разделять их рабо­ту или сдерживать одну противодействием другой, рано привык вводить в деятельность ума участие чувства. О чем бы он ни размышлял, он подгонял, подзадоривал свою мысль страстью. С помощью такого самовнушения он был способен разгорячить свою голову до отважных и высоких помыслов, раскалить свою речь до блестяще­го красноречия, и тогда с его языка или из-под его пера, как от горячего железа под молотом кузнеца, сыпались искры острот, колкие насмешки, меткие словца, неожи­данные обороты. Иван - один из лучших московских ораторов и писателей XVI в., потому что был самый раз­драженный москвич того времени (…).

Минуты усиленной работы ума и чувства сменялись полным упадком утомленных душевных сил, и тогда от всего его остроумия не оста­валось и простого здравого смысла. В эти минуты умст­венного изнеможения и нравственной опущенности он способен был на затеи, лишенные всякой сообразитель­ности. Быстро перегорая, такие люди со временем, ког­да в них слабеет возбуждаемость, прибегают обыкновен­но к искусственному средству, к вину, и Иван в годы опричнины, кажется, не чуждался этого средства. Такой нравственной неровностью, чередованием высоких подъ­емов духа с самыми постыдными падениями объясняется и государственная деятельность Ивана. Царь совершил и задумывал много хорошего, умного, даже великого, и рядом с этим наделал еще больше поступков, которые сделали его примером ужаса и отвращения современни­ков и последующих поколений. Разгром Новгорода по одному подозрению в измене, московские казни, убийст­во сына и митрополита Филиппа, безобразия с опрични­ками в Москве и в Александровской слободе — читая обо всем этом, подумаешь, что это был зверь от природы.

 

Нравственная неуравновешенность

Но он не был таким. По природе или воспитанию он был лишен устойчивого нравственного равновесия и при малейшем житейском затруднении охотнее склонялся в дурную сторону. От него ежеминутно можно было ожи­дать грубой выходки: он не умел сладить с малейшим неприятным случаем. В 1577 г. на улице в завоеванном ливонском городе Кокенгаузене он благодушно беседо­вал с пастором о любимых своих богословских предме­тах, но едва не приказал его казнить, когда тот неосто­рожно сравнил Лютера с апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по голове и ускакал со словами: «Поди ты к черту со своим Лютером». В другое время он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевше­го стать перед ним на колена. Ему недоставало внутрен­него, природного благородства; он был восприимчивее к дурным, чем к добрым, впечатлениям; он принадлежал к числу тех недобрых людей, которые скорее и охотнее за­мечают в других слабости и недостатки, чем дарование или добрые качества. В каждом встречном он прежде всего видел врага. Всего труднее было приобрести его доверие. Для этого таким людям надобно ежеминутно давать чувствовать, что их любят и уважают, всецело им преданы, и, кому удавалось уверить в этом царя Ива­на, тот пользовался его доверием до излишества. Тогда в нем вскрывалось свойство, облегчающее таким людям тягость постоянно напряженного злого настроения,— это привязчивость. Первую жену свою он любил какой-то особенно чувствительной недомостроевской любовью. Так же безотчетно он привязывался к Сильвестру и Адашеву, а потом и к Малюте Скуратову. Это соедине­ние привязчивости и недоверчивости выразительно ска­залось в духовной Ивана, где он дает детям наставле­ние, «как людей любить и жаловать и как их беречься». Эта двойственность характера и лишала его устойчиво­сти. Житейские отношения больше тревожили и злили его, чем заставляли размышлять. Но в минуты нравст­венного успокоения, когда он освобождался от внешних раздражающих впечатлений и оставался наедине с са­мим собой, со своими задушевными думами, им овладе­вала грусть, к какой способны только люди, испытавшие много нравственных утрат и житейских разочарований. Кажется, ничего не могло быть формальнее, бездушнее духовной грамоты древнего московского великого князя с ее мелочным распорядком движимого и недвижимого имущества между наследниками. Царь Иван и в этом стереотипном акте выдержал свой лирический характер. Эту духовную он начинает возвышенными богословски­ми размышлениями и продолжает такими задушевными словами: «Тело изнемогло, болезнует дух, раны душев­ные и телесные умножились, и нет врача, который бы ис­целил меня, ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не яви­лось никого, утешающих я не нашел, заплатили мне злом за добро, ненавистью за любовь».

(…) Иван был царь. Черты его личного ха­рактера дали особое направление его политическому об­разу мыслей, а его политический образ мыслей оказал сильное, притом вредное, влияние на его политический образ действий, испортил его.

Ранняя мысль о власти

Иван рано и много, раньше и больше, чем следовало, стал думать своей тревожной мыслью о том, что он го­сударь московский и всея Руси. (…).

Идея власти

Так рано зародилось в голове Ивана политическое размышление — занятие, которого не знали его москов­ские предки ни среди детских игр, ни в деловых заботах зрелого возраста. Кажется, это занятие шло втихомолку, тайком от окружающих, которые долго не догадыва­лись, в какую сторону направлена встревоженная мысль молодого государя, и, вероятно, не одобрили бы его усид­чивого внимания к книгам, если бы догадались. Вот по­чему они гак удивились, когда в 1546 г. шестнадцатилет­ний Иван вдруг заговорил с ними о том, что он задумал жениться, но прежде женитьбы он хочет поискать пра­родительских обычаев, как прародители его, цари и ве­ликие князья и сродник его Владимир Всеволодович Мо­номах " на царство, на великое княжение садились. По­раженные неожиданностью дум государя бояре, прибав­ляет летописей, удивились, что государь так молод, а уж прародительских обычаев поискал. Первым помыслом Ивана при выходе из правительственной опеки бояр бы­ло принять титул царя и венчаться на царство торже­ственным церковным обрядом. Политические думы царя вырабатывались тайком от окружающих, как тайком складывался его сложный характер (…).

С детства затверженные автором любимые библейские тексты и исторические примеры все отвечают на одну тему, все говорят о царской власти, о ее божественном происхождении, о государственном порядке, об отношениях к советникам и подданным, о гибельных следствиях разновластия и безначалия. Несть власти, аще не от бога. Всяка душа властен предержащим да повинуется. Горе граду, им же градом мнози обладают и т. п. Упорно вчитываясь в любимые тексты и бесконечно о них размышляя, Иван постепенно и незаметно создал себе из них идеальный мир, в который уходил, как Моисей на свою гору, отдыхать от житейских страхов и огорчений. Он с любовью созерцал эти величественные образы ветхозаветных избранников и помазанников божиихМоисея, Саула, Давида, Соломона. Но в этих образах он, как в зеркале, старался разглядеть самого себя, свою собственную царственную фигуру, уловить в них отражение своего блеска или перенести на себя отблеск их света и величия. Понятно, что он залюбовался собой, что его собственная особа в подобном отражении представи­лась ему озаренною блеском и величием, какого и не чуяли на себе его предки, простые московские князья-хозяева. Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоя­щем библейском смысле, помазанника божия. Это было для него политическим откровением, и с той поры его царственное я сделалось для него предметом набожного поклонения. Он сам для себя стал святыней и в помыс­лах своих создал целое богословие политического само­обожания в виде ученой теории своей царской власти. То­ном вдохновенного свыше и вместе с обычной тонкой иро­нией писал он во время переговоров о мире врагу своему Стефану Баторию, коля ему глаза его избирательной властью: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по божию изволению, а не по многомятежному человеческому хотению».

Недостаток практической ее разработки

Однако из всех усилий ума и воображения царь вынес только простую, голую идею царской власти без практи­ческих выводов, каких требует всякая идея. Теория оста­лась неразработанной в государственный порядок, в по­литическую программу. Увлеченный враждой и вообра­жаемыми страхами, он упустил из виду практические за­дачи и потребности государственной жизни и не умел приладить своей отвлеченной теории к местной историче­ской действительности. Без этой практической разработки его возвышенная теория верховной власти превратилась в каприз личного самовластия, исказилась в ору­дие личной злости, безотчетного произвола. Поэтому сто­явшие на очереди практические вопросы государственно­го порядка остались неразрешенными. В молодости, как мы видели, начав править государством, царь с избран­ными своими советниками повел смелую внешнюю и внут­реннюю политику, целью которой было, с одной стороны, добиться берега Балтийского моря и войти в непосред­ственные торговые и культурные сношения с Западной Европой, а с другой — привести в порядок законодатель­ство и устроить областное управление, создать местные земские миры и призвать их к участию не только в мест­ных судебно-административных делах, но и в деятельности центральной власти. Земский собор, впервые созван­ный в 1550 г., развиваясь и входя обычным органом в состав управления, должен был укрепить в умах идею земского царя взамен удельного вотчинника. Но царь не ужился со своими советниками. При подозрительном и болезненно возбужденном чувстве власти он считал доб­рый прямой совет посягательством на свои верховные права, несогласие со своими планами — знаком крамолы, заговора и измены (…). Удалив от себя добрых советников, он отдался одностороннему направлению своей мнительной политической мысли, везде подозревавшей козни и кра­молы, и неосторожно возбудил старый вопрос об отноше­нии государя к боярству — вопрос, которого он не в со­стоянии был разрешить и которого потому не следовало возбуждать (…)

Усвоив себе чрезвычайно ис­ключительную и нетерпеливую, чисто отвлеченную идею верховной власти, он решил, что не может править госу­дарством, как правили его отец и дед, при содействии бо­яр, но как иначе он должен править, этого он и сам не мог уяснить себе (…).

Между тем успешно начатые внеш­ние предприятия и внутренние реформы расстроились, бы­ли брошены недоконченными по вине неосторожно обост­ренной внутренней вражды. Отсюда понятно, почему этот царь двоился в представлении современников, пережив­ших его царствование (…).

Значение царя Ивана

Таким образом, положительное значение царя Ивана в истории нашего государства далеко не так велико, как можно было бы думать, судя по его замыслам и начина­ниям, по шуму, какой производила его деятельность. Грозный царь больше задумывал, чем сделал, сильнее по­действовал на воображение и нервы своих современни­ков, чем на современный ему государственный порядок. Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него это устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические во­просы были бы разрешены без тех потрясений, какие бы­ли им подготовлены. Важнее отрицательное значение это­го царствования. Царь Иван был замечательный писа­тель, пожалуй, даже бойкий политический мыслитель, но он не был государственный делец. Одностороннее, себя­любивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбужденности лишало его прак­тического такта, политического глазомера, чутья действи­тельности, и, успешно предприняв завершение государ­ственного порядка, заложенного его предками, он неза­метно для себя самого кончил тем, что поколебал самые основания этого порядка. Карамзин преувеличил очень немного, поставив царствование Ивана — одно из пре­краснейших по началу — по конечным его результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного вре­мени. Вражде и произволу царь жертвовал и собой, и своей династией, и государственным благом. Его можно сравнить с тем ветхозаветным слепым богатырем, кото­рый, чтобы погубить своих врагов, на самого себя пова­лил здание, на крыше коего эти враги сидели…»

Задание 3. Ознакомьтесь с отрывком из Никоновской летописи 1565 г. (документ № 65), в котором повествуется об учреждении опричнины Иваном IV. В чем, согласно летописи, причины введения опричнины? Какие «условия» выдвинул Иван Грозный, что бы остаться «на царстве»?

 

Документ № 65.

Никоновская летопись (Извлечение) // Хрестоматия по истории России: учеб. Пособие / авт.-сост. А.С. Орлов, В.А.Георгиев, Н.А.Георгиева, Т.А.Сивохина. – М., 2008.

 

«... Тоя же зимы, декабря в 3 день, в неделю, царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии с своею царицею и великою княгинею Марьею и с свои­ми детми... поехал с Москвы в село в Коломенское.... Подъем же его не таков был, якоже преже того езживал по манастырем молитися, или на которые свои потехи в объезды ездил: взял же с собою святость, иконы и кресты, златом и имением драгим украшенные, и суды золотые и серебряные, и поставцы всяких судов, золотое и серебряное, и платие и денги и всю свою казну повеле взята с собою. Которым же бояром и дворяном ближним и приказным людем повеле с собою ехати, и тем многим повеле с собою ехати з женами и з детми, а дворяном и детем боярским выбором изо всех городов, которых прибрал государь быта с ним, велел тем всем ехати с собою с людми и с коими, со всем служебным нарядом[21]. А жил в селе в Коломенском две недели для непогодия и безпуты, что были дожди и в реках была поводь велика... И как реки стали, и царь и государь и с Коломенского поехал в село Танинское в 17 день, в неделю, а из Токийского к Троице, а чюдотворцову память Петра митрополита, декабря 21 день, празновал у Троицы в Сергееве монастыре, а от Троицы из Сергиева монастыря поехал в Слободу[22]. На Москве же тогда быша Афонасий митропо­лит всеа Русии, Пимин архиепископ Великого Новаграда и Пъскова, Никандр архиепископ Ростовский и Ярославский и ины епископы и архимандриты и игумены, и царевы и великого князя бояре и околничие и все приказные люди; все же о том в недоумении и во унынии быша, такому государьскому великому Необычному подъему, и путного его шествия не ведамо, куды бяще. А генваря в 3 день прислал царь и великий князь из Слободы ко отцу своему и богомолцу к Офонасию митрополиту всеа Русии с Костянтином Дмитреевым сыном Полива­нова с товарищи да список, а в нем писаны измены боярские и воеводские и всяких приказных людей, которые они измены делали и убытки государьству его до его государьского возрасту после отца его блаженные памяти великого государя царя и великого князя Василия Ивановича всеа Русии. И царь и вели­кий князь гнев свой положил на своих богомолцов, на архиепископов и епи­скопов и на архимандритов и на игуменов, и на бояр своих и на дворецкого и конюшего и на околничих и на казначеев и на дьяков и на детей боярских и на всех приказных людей опалу свою положил в том, что после отца его... велико­го государя Василия... в его государьские несверщеные лета, бояре и все при­казные люди его государьства людем многие убытки делали и казны его госу­дарьские тощили, а прибытков его казне государьской никоторой не прибавля­ли, также бояре его и воеводы земли государьские себе розоимали, и другом своим и племяни его государьские земли роздавали; и держачи за собою бояре и воеводы поместья и вотчины великие, а жалования государьские кормленые емлючи, и собрав себе великие богатства, и о государе и о его государьстве и о всем православном христианстве не хотя радети, и от недругов его от Крымско­го и от Литовского и от Немец не хотя крестиянства обороняти, наипаче же крестияном насилие чинити, и сами от службы учали удалятися, и за право­славных крестиян кровопролитие против безсермен и против Латын и Немец стояти не похотели; и в чем он, государь, бояр своих и всех приказных людей, также и служилых князей и детей боярских похочет которых в их винах понаказати и посмотрите и архиепископы и епископы и архимандриты и игумены, сложася с бояры и з дворяны и з дьяки и со всеми приказными людми, почали по ним же государю царю и великому князю покрывати; и царь и государь и великий князь от великие жалости сердца, не хотя их многих изменных дел терпети, оставил свое государьство и поехал, где вселитися, идеже его, госуда­ря, бог наставит.

К гостем же и к купцом и ко всему православному крестиянству града Мо­сквы царь и великий князь прислал грамоту с Костянтином Поливановым, а велел перед гостьми и перед всеми людми ту грамоту пронести дьяком Путилу Михайлову да Овдрею Васильеву; а в грамоте своей к ним писал, чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет. Слышав же сия пресвященный Афонасий митрополит всеа Русии и архиепи­скопы и епископы и весь освященный собор, что их для грехов сия сключишася, государь государьство оставил, зело о сем оскорбила и в велице недоуме­нии быша. Бояре же и околничие, и дети боярские и все приказные люди, и священнический и иноческий чин, и множества народа, слышав таковая, что государь гнев свой и опалу на них положил и государьство свое оставил, они же от многого захлипания слезного перед Офонасием митрополитом всеа Русии и перед архиепископы и епископы и пред всем освященным собором с плачем глаголюще: "увы! горе! како согрешихом перед богом и прогневахом государя своего многими пред ним согрешения и милость его велию превратихом на гнев и на ярость! ныне к тому прибегнем и кто нас помилует и кто нас избавит от нахожения иноплеменных? како могут быть овцы без пастыря? егда волки ви­дят овца без пастуха, и волки восхитят овца, кто изметца от них? такоже и нам как быта без государя?" И иная многая словеса подобная сих изрекоша ко Афонасию митрополиту всеа Русии и всему освященному собору, и не токмо сия глаголюще, наипаче велием гласом молиша его со многими слезами, чтобы Афонасий митрополит всеа Русии с архиепископы и епископы и со освящен­ным собором подвиг свой учинил и плачь их и вопль утолил и благочестивого государя и царя на милость умолил, чтобы государь царь и великий князь гнев свой отовратил, милость показал и опалу свою отдал, а государьства своего не оставлял и своими государьствы владел и правил, якоже годно ему, государю; а хто будет государьские лиходеи которые изменные дела делали, и в тех ведает бог да он, государь, и в животе и в казни его государьская воля: "а мы все своими головами едем за тобою, государем святителем, своему государю царю и великому князю о его государьской милости бита челом и плакатися".

Также и гости и купцы и все гражане града Москвы по тому же биша че­лом Афонасию митрополиту всеа Русии и всему освященному собору, чтобы били челом государю царю и великому князю, чтобы над ними милость пока­зал, государьства не оставлял и их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук силных избавлял; а хто будет государьских лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят. Митрополит же Афонасий, слышав от них плачь и стенание неутолимое, сам же ехати ко государю не извили для градского брожения, что все приказные люди приказы государьские отставиша и град отставиша никим же брегом, и послал к благочестивому царю и велико­му князю в Олександровскую слободу от себя того же дни, генваря в 3 день, Пимина архиепископа Великого Новагорода и Пъскова да Михайлова Чюда архимандрита Левкию молити и бита челом, чтобы царь и великий князь над ним, своим отцом и богомолцем и над своими богомолцы, над архиепископы и епископы, и на всем освященном соборе милость показал и гнев свой отложил, такоже бы над своими бояры и над околничими и над казначеи и над воевода­ми и надо всеми приказными людми и надо всем народом крестиянским ми­лость свою показал, гнев бы свой и опалу с них сложил, и на государьстве бы был и своими бы государьствы владел и правил, как ему, государю, годно: и хто будет ему, государю, и его государьству изменники и лиходеи, и над теми в животе и в казни его государьская воля. А архиепископы и епископы сами о себе бита челом поехали в Слободу царю и государю и великому князю о его царской милости. <...> Бояре князь Иван Дмитреевичь Белской, князь Иван Федоровичь Мстиславской и все бояре и околничие, и казначеи и дворяне и приказные люди многие, не ездя в домы своя, поехаша с митрополичья двора из города за архиепископом и владыками в Олександровскую слободу; такоже гости и купцы и многие черные люди со многим плачем и слезами града Моск­вы поехали за архиепископы и епископы бита челом и плакатися царю и вели­кому князю о его царьской милости. Пимин же... да Чюдовский архиманд­рит Левкия приехав в Слотино и отослалися в Слободу, как им государь велит очи свои видети.

Государь же им повеле ехати к себе с приставы; приехаша же в Слободу генваря в 5 день... И многом молением молиша его со слезами о всем народе крестиянском, якоже преди изрекохом. Благочестивый же государь царь и великий князь Иван Васильевичь веса Русии, милосердуя о всем православном крестианстве, для отца своего и богомолца Афонасия митрополите всея Русии и для своих богомолцов архиепископов и епископов, бояром своим и приказным людям очи свои видети велел и архиепископом и епископом и всему освящен­ному собору милостивое свое жаловалное слово рек: "для отца своего и бого­молца Афонасия митрополита веса Русии моления и вас для, своих богомолцов, челобитья государьства свои взяти хотим, а как нам свои государьства взяти и государьствы свои владети, о том о всем прикажем к отцу своему и богомолцу к Офонасию митрополиту все Русии с своими богомолцы"... и отпустил их к Москве... А остави у себя бояр князя Ивана Дмитреевича Белского да князя Петра Михайловича Щетянева и иных бояр, а к Москве того же дни генваря в 8 день, отпустил бояр князя Ивана Федоровича Мстиславского, князя Ивана Ивановича Пронского и иных бояр и приказных людей, да будут они по своим приказом и правят его государьство по прежнему обычаю. Челобитье же государь царь и великий князь архиепископов и епископов принял на том, чтобы ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити и животы их и статки имати; а учинити ему на своем государьстве себе опришнину, двор ему себе и на весь свой обиход учинити особной, а бояр и околничих и дворецкого и казначеев и дьяков и всяких приказных людей, да и дворян и детей боярских и столников и стряпчих и жилцов учинити себе особно; и на дворцех, на Сытном и на Кормовом и на Хлебенном, учинити клюшников и подклюшников и сытников и поваров и хлебников, да и всяких мастеров и конюхов и псарей и всяких дворовых людей на всякой обиход, да и стрелцов приговорил учинити себе особо.

А на свой обиход повелел государь царь и великий князь, да и на детей своих царевичев Иванов и царевичев Федоров обиход, городы и волости: город Иожаеск, город Вязму, город Козелеск, город Перемышль два жеребья, город Белев, город Лихвин обе половины6, город Ярославец и с Суходровью, город Медынь и с ТоварКовою, город Суздаль и с Шуею, город Галичь со всеми при-городки, с Чюхломою и с Унжею и с Коряковым и з Белогородьем, город Во­логду, город Юрьевец Поволской, Балахну и с Узолою, Старую Русу, город Вышегород на Поротве, город Устюг со всеми волостьми, город Двину, Карго­поль, Вагу; а волости: Олешню, Хотунь, Гусь, Муромское селцо, Аргуново, Гвоздну, Опаков на Угре, Круг Клинской, Числяки, Ординские деревни и стан Пахрянской в Московском уезде, Белгород в Кашине, да волости Вселун, Ош-ту. Порог Ладошской, Тотму, Прибужь. …С которых волостей имати всякие доходы на его государьской обиход, жаловати бояр и дворян и всяких его государевых дворовых людей, которые будут у него в опришнине; а с которых городов и волостей доходу не достанет на его государьской обиход, и иные городы и волости имапг.

А учинити государю у себя в опришнине князей и дворян и детей боярских дворовых и городовых 1000 голов[23], и поместья им подавал в тех городех с одново, которые городы поймал в опришнину; а вотчинников и помещиков, ко­торым не быти в опришнине, велел и с тех городов вывести… Повеле же и на посаде улицы взяти в опришнину от Москвы реки: Чертолскую улицу и з Семчиньским селцом и до всполья, да Арбацкую улицу и» обе стороны и с Сивцовым Врагом и до Дорогомиловского всполия, да до Нйкицкой улицы половину улицы, от города едучи левою стороною и до вспоят, опричь Новинского монастыря и Савинского монастыря слобод и опричь Дорогомиловские слободы, и до Нового Девича монастыря и Алексеевского монастыря слободы; а слободам быти в опришнине: Ильинской, под Сосенками, Воронцовской, Лыщиковской. И которые улицы и слободы поймал государь в опришнину, и в тех улицах велел быти бояром и дворяном и всяким приказным людем, которых государь поймал в опришнину, а которым в оп-рншнине быти не велел, и тех ис всех улиц велел перевести в ыные улицы на посад.

Государьство же свое Московское, воинство и суд и управу и всякие дела земские, приказал ведати и делати бояром своим, которым велел быти в земских: князю Ивану Дмитреевичю Белскому, князю Ивану Федоровичи) Мстиславскому и всем бояром; а конюшему и дворетцкому и казначеем и дьяком и всем приказным людем велел быти по своим приказом и управу по старине, а о болших делех приходити к бояром; а ратные каковы будут вести или земские великие дела, и бояром о тех делех приходити ко государю, и государь з бояры тем делом управу велит чинити.              

За подъем же свой приговорил царь и великий князь взяти из земского сто тысячь рублев; а которые бояре и воеводы и приказные люди дошли за государьские великие измены до смертные казни, а иные дошли до опалы, и тех животы и статки взяти государю на себя. Архиепископы же и епископы и ар­химандриты и игумены и весь освященный собор8, да бояре и приказные люди то все положили на государьской воле.

Тоя же зимы, февраля месяца, повеле царь и великий князь казнити смертною казнью за великие их изменные дела боярина князя Олександра Борисовича Горбатово да сына его князя Петра, да околничево Петра Петрова сына Головина, да князя Ивана княже Иванова сына Сухово-Кашина, да князя Дмитрея княже Ондреева сына Шевырева. Бояр же князя Ивана Куракина, князя Дмитрия Немово повел в черньцы постричи. А дворяне и дети боярские, ко­торые дошли до государьские опалы, и на тех опалу свою клал и животы их имал на себя; а иных сослал в вотчину свою в Казань на житье з женами и з детми…»

 

Задание 4. Ознакомьтесь с одним из писем князя А.М. Курбского[24] Ивану Грозному (документ № 66). В каких ошибках (или преступлениях) в управлении государством обвиняет Курбский Ивана Грозного?

 

Документ № 66.

Курбский А.М. Письмо к Ивану Грозному (Извлечение) // Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. III. Политическая мысль в России: т. X – первая половина XIX в. – М.: Мысль, 1997.

 

«... Посмотри же, царь, со вниманием: если языческие философы по естественным законам дошли до таких истин и до такого разума и великой мудрости между собой, как говорил апостол: «Помыслам осуждающим и оправдывающим», и того ради допустил бог, чтобы они владели всей вселенной, то почему же мы называемся христианами, а не можем уподобиться не только книжникам и фарисеям, по и людям, живущим по естественным законам! О, горе нам! Что ответим Христу нашему на суде и чем оправдаемся? Год спустя или два после первого послания моего к тебе увидел, я, как воздал тебе бог по делам твоим и по содеянному руками твоими, постыдное и сверх всякой меры позор поражение твое и войска твоего, погубил ты славу блаженной памяти великих князей русских, предков твоих и наших, благочестиво и славно царствовавших в великой Руси. И мало того, что не устыдили и не посрамили тебя божественные кары и обличения, о которых я напомнил тебе в прежних письмах, казни различные за твое беззаконие, подобных каким на Руси никогда не бывало, и сожжение безбожными измаильтянами преславной столицы отечества твоего Москвы, и остался ты по своему прескверному произволению в своей фараонской непокорности и в своем ожесточении против 6oгa и совести, всячески поправ чистую совесть, вложенную богом во всякого человека, которая словно недреманное око и неусыпный страж бережет и хранит душу и ум бессмертный в каждом человеке. И что еще того безумнее творишь и на что дерзаешь? Не постыдился написать нам, будто бы тебе, воевавшему с врагами своими, помогала сила животворящего креста! Так ты полагаешь и думаешь? О безумие человеческое, а особо — души, развращенные нахлебниками твоими или любимцами-маньяками! Очень и я тому удивился и все прочие мудрые люди, особенно же те, которые прежде знали тебя, когда ты еще жил по заповедям господним и был окружен избранными достойными мужами и не только был храбрым и мужественным подвижником, страшным врагам своим, но и наполнен был духом Священного писания и осиян чистотою и святостью. А ныне, развращенный своими мерзкими маньяками, в какую бездну недомыслия и безумия низвергнут ты и даже памяти лишен!

Как не вспомнишь ты, заглянув в священные книги, писанные для наставления нашего, что погрязшим в скверне и коварстве бог всемогущий и святость его не помогают?

... А лютость твоей власти погубила не одного Непотиана и двух других невиновных, а и многих воевод и полководцев, благородных и знатных и прославленных делами и мудростью, с молодых ногтей искушенных в военном деле и в руководстве войсками, и всем ведомых мужей — все, что есть лучшее и надежнейшее в битвах для победы над врагами, — ты предал различным казням и целыми семьями погубил без суда и без повода, прислушиваясь лишь к одной стороне, а именно, внимая коварным своим льстецам, губителям отечества. И, погрязнув в подобных злодеяниях и кровопролитии, посылаешь на чужие земли под стены чужих крепостей великую армию христианскую без опытных и всем ведомых полководцев, не имеющую к тому же мудрого и храброго предводителя или гетмана великого, что бывает для войска особенно губительно и мору подобно, то есть, короче говоря, — без людей идешь, с овцами и зайцами, не имеющими доброго пастыря и страшащимися даже гонимого ветром листика, как и в прежнем своем Послании писал я тебе о каликах твоих, которых ты бесстыдно пытаешься превратить в воеводишек взамен тех храбрых и достойных мужей, которые истреблены или изгнаны тобою. А недавно ко всему этому ты добавил еще один позор дня предков твоих, пресрамньгй и в тысячу раз более горький: город великий Полоцк в своем же присутствии сдал ты со всею церковью — то есть с епископами и клириками и с воинами и со всем народом, а город тот ты прежде добыл своей грудью (чтобы потешить твое самолюбие, не скажу уже, что нашею верною службою и многими трудами!), ибо тогда ты еще не всех окончательно погубил и поразогнал, когда добыл себе Полоцк. Ныне же вместе со всем своим воинством ты в лесах прячешься, как хоронится одинокий беглец, трепещешь и скрываешься, хотя никто и не преследует тебя, только совесть твоя в душе твоей вопиет, обличая прескверныe дела твои и бесчисленные кровопролития. Тебе только и остается, что браниться, как пьяной рабыне, а то, что поистине тебе подобает и что достойно царского сана, а именно справедливый суд и защита, то все уже давнее утрачено по молитвам и советам Вассиана Топоркова, из среды лукавейших иосифлян, который тебе советовал и нашептывал, чтобы ты не держал при себе советников мудрых. И по наставлениям других, подобных ему советчиков, из среды монахов и мирян. Вот какову славу от них приобрел! И разве даровали они тебе победу, как предрек Константину Великому святой Николай за трех мужей и тебе многократно сулил блаженный Сильвестр, исповедник твой, порицая тебя и осуждая за непотребные твои дела и коварный нрав, на него же ты и после смерти его продолжаешь негодовать! Илине читал ты написанного Исайей-пророком: «Лучше розга или палка в руках друга, чем нежные поцелуи врага»?

Вспомни прошедшие дни и возвратись к ним. Зачем ты, б