Глава двенадцатая. Яшка Галифе

 

Анна устроилась работать в городскую больницу, а Акулину взяли на работу в пекарню. Снимали комнату на двоих в небольшом домике у одной пожилой мещанки, вдовы письмоводителя бывшей городской управы. Дом находился недалеко от собора, и обе девушки все свободное от работы время проводили в храме за службами. Так они прожили почти три года, когда в город вернулся сын вдовы, от которого та не имела долгое время никаких известий. Сын ее

 

 

воевал вначале у белых, потом, взятый в плен, перешел к красным, и вот теперь вернулся демобилизованный из армии без одной руки, потерянной в боях с колчаковцами. Чувствовал он себя героем. Ходил на собрания в местный исполком трудящихся и как-то, напившись, пытался вломиться к девушкам в комнату. На следующий день Акулина с Анной съехали с квартиры.

Они решили навестить Кузьминск. Монастырь застали в самом плачевном состоянии. Коммуна в монастыре просуществовала недолго. Почувствовав вкус экспроприации чужих плодов труда как узаконенного грабежа, коммунары не очень-то сами хотели трудиться. Они пили, дебоширили, устраивали митинги по любому поводу, и вскоре все хозяйство пришло в такой упадок, что коммуну пришлось распустить, а часть монастырских корпусов отдать под столярную артель. В некоторых корпусах остались жить коммунары, продолжая пьянствовать и бездельничать. Они попробовали сунуться к артельщикам, но те им задали такую трепку, что всякая охота распространять свои прогрессивные методы коммунистического хозяйствования на трудолюбивых столяров отпала. Монастырский сад уже не плодоносил. Он зарос крапивой, и в нем паслись коровы живших на окраине города мещан. Побыв какое-то время в Кузьминске, Анна с Акулиной опять вернулись в губернский центр и устроились работать в городскую больницу, Акулина прачкой, а Анна сиделкой. По воскресным и праздничным дням они продолжали ходить в кафедральный собор на службы и петь на клиросе. Но вскоре власти передали кафедральный собор обновленцам, и девушки перешли в Преображенский храм, находящийся в двух кварталах от кафедрального. С ними перешли и многие прихожане, так что обновленцы служили в полупустом храме, куда лишь изредка, и то по незнанию, заходили приезжавшие в город за покупками или торговать на базаре крестьяне.

Преображенский храм, напротив, был всегда полон народу. Это бесило обновленцев, и они жаловались городским властям, наговаривая, что Преображенский собор является гнездом контрреволюции и рассадником черносотенного ретроградства. Правящий архиерей, посаженный в тюрьму еще в восемнадцатом году, умер в пересыльной тюрьме. Святейший патриарх назначил другого епископа, но его арестовали еще в Москве, сразу после хиротонии. Епархия, не дождавшись архипастыря, остро ощущала свое сиротство перед происками обновленцев. Вскоре пришли вести из Москвы об аресте патриарха Тихона и о том, что его собираются судить за контрреволюцию.

 

 

В тревожном ожидании еще худших событий пронеслись слухи, что в город прибыл архиерей. Православные воспряли было духом, но, как потом оказалось, это был обновленческий епископ Иаков, бывший священник уездного города Сорокинска.

Незадолго перед революцией этот Иаков за какие- то провинности был запрещен в служении. Потом архиерей помиловал его и назначил вторым священником в Сорокинск. Здесь помилованный батюшка, вместо того чтобы с благодарностью Богу совершать свое послушание, стал плести интриги против настоятеля. За такую неблаговидную деятельность архиерей вновь хотел отправить отца Иакова под запрет, но произошла революция, и архиепископ сам угодил в тюрьму. Узнав об этом, отец Иаков тут же прибыл в губернский центр и стал безо всякого указа служить в кафедральном соборе, воспользовавшись тем обстоятельством, что почти все духовенство было под арестом. Когда в город входили войска Красной армии, отец Иаков, взойдя на ступени соборной паперти, кричал проезжавшим мимо собора эскадронам красной кавалерии:

— Братья и сестры! Зрите! Вот архангелы революции на конях во имя Господа сокрушают колесницы гонителя фараона-царя. Да будут благословенны эти красные орлы, воспарившие над мраком царизма. Ура!

Вскоре Иаков уехал в Москву делегатом на съезд обновленцев и вернулся оттуда уже епископом. Он гордо разъезжал по городу в открытой коляске вместе со своей женой-епископшей, чем вызывал народное негодование. Люди плевали ему вслед. Как- то секретарь обновленческой консистории сказал Иакову:

— А вы, владыко, знаете, что народ вам вслед плюется?

На это Иаков, рассмеявшись, ответил:

— Христос тоже терпел оплевание и заушение.

В народе обновленческого епископа прозвали Яшка Галифе за то, что тот любил прогуливаться по городу, одетый в начищенные до блеска хромовые сапоги и офицерские брюки-галифе.

Вызывающее поведение Яшки Галифе оттолкнуло остатки его и так немногочисленной паствы, и он вознамерился прибрать к своим рукам Преображенский храм.

Анна с Акулиной стояли на клиросе храма. Шло чтение часов перед началом литургии. И тут в храм вбежал церковный сторож Иван Матвеевич и закричал, перебивая чтение псалмов:

— Православные! Яшка Галифе, антихристов слуга, идет в храм!

Из алтаря выглянул старенький отец Иаков и, боязливо перекрестившись, вновь скрылся в алтаре.

День был будничный, и народу в храме стояло немного, в основном женщины. Анна с Акулиной переглянулись и, не сговариваясь, пошли торопливым шагом к выходу из храма. За ними потянулись и другие прихожанки.

Когда они вышли на церковную паперть, по ее ступенькам уже поднимался Яшка Галифе в муаровой рясе, с большой серебряной панагией на груди. Он шел нарочито медленной, важной поступью. Позади него вышагивали две девицы, а уж за ними обновленческий протодиакон и секретарь консистории. Яков поднялся на паперть и, указывая на толпу прихожанок, сказал своим спутникам:

— А вы говорили мне, что встречи архиерея не будет. О! Несмысленные и косные сердцем! Вы лгали на наш благочестивый православный народ. Вот он, встречает своего архипастыря. Зрите, маловеры!

При этих словах Яшка, широко улыбаясь, шагнул навстречу женщинам, сгрудившимся у входа. Те, однако, сомкнулись еще тесней, решительно не собираясь пропускать лже-епископа в храм. Яков приостановился, а затем, подняв сразу обе руки, осенил толпу архиерейским благословением.

— Пойдемте, православные, в храм и помолимся Богу о умирении многострадальной земли русской.

Из толпы выделилась Анна:

— Извольте немедленно покинуть пределы нашего прихода! — сказала она, обращаясь к Иакову.

Лицо у епископа покрылось багровыми пятнами:

— Противящийся архиерею противится Церкви и Богу. Покайся, женщина, дабы не подвергнуться тебе церковному прещению.

— Вы для нас не архипастырь, а самозванец, — сама удивляясь собственной смелости, выпалила Анна.

— Ах ты сука! — вскричал Иаков и толкнул Анну в грудь.

Девушка упала бы, если бы не стоящая позади ее толпа. К Якову с криком кинулась Акулина:

— Ирод проклятый, да ты еще драться!

Ей попытались перегородить дорогу две женщины, сопровождавшие Якова. Завязалась потасовка. Акулина уловчилась схватить Якова за руку и потянула его со ступенек паперти. Яков выдернул руку и откинул полу рясы, из-под которой сверкнули начищенные хромовые сапоги. Лже-епископ запустил руку в карман галифе, выудил револьвер и два раза пальнул в воздух. Женщины в страхе рассыпались по сторонам. Около Иакова образовалось пустое пространство. К собору уже бежали двое военных. Они расстегивали на ходу кобуры с пистолетами. Как только они подбежали к Иакову, он указал на Анну:

— Вот она, контрреволюционная зараза. Богомерзкая тварь...