Глава одиннадцатая. Монахиня Корнилия

Анну с Акулиной арестовали прямо на пристани, где они собирались сесть на теплоход. Так что до губернского города послушницы добрались, но уже под конвоем солдат. Тюрьма — страшное место, а тюрьма тех времен страшна своей неизвестностью. Пока Анна с Акулиной бежали из монастыря, их гнал страх, а после ареста, на какое-то время наступило успокоение. Будь что будет. Две недели Анна с Акулиной просидели в переполненной камере, но никто с ними разбираться не торопился. Камеру постоянно пополняли

новыми арестантами, а других, наоборот, уводили. Ближе к вечеру из двора тюрьмы доносились ружейные залпы. Анна с Акулиной уже знали, что это идут расстрелы заключенных. Вновь стало страшно. Молились, но страх не проходил. Каким-то образом слухи о том, что творится в тюрьме, проникали и в их камеру. Они узнали, что где-то рядом сидит отец Владимир Каноников. А вскоре пришло ужасное известие — отца Владимира расстреляли. Узнали и подробности расстрела. Когда отца Владимира вместе с другими узниками вывели во двор тюрьмы на расстрел, батюшка так сердечно молился, что привел этим в смущение солдат, и они отказались расстреливать священника. Командующий расстрелом подскочил к отцу Владимиру и, угрожая пистолетом, стал требовать, чтобы тот замолчал. Отец Владимир осенил его крестным знамением и сказал: «Стреляйте, я готов». Тогда революционер пришел в такую ярость, что вместо того чтобы стрелять, стал бить рукояткой пистолета по

благословляющей его деснице. Рассказ о расстреле отца Владимира придал девушкам мужества, и они сами начали готовиться к смерти.

Наконец-то Анну вызвали к следователю. Следователь, маленький, щупленький человечек, часто сморкался в платок и задавал вопросы, которые Анне казались совсем не относящимися к делу. Не получала ли она писем от родителей? Поддерживает ли связь с кем- нибудь из знакомых и друзей своих родителей? При этом следователь не задал ни одного вопроса об обстоятельствах дела с рабочим, напавшим на Анну в монастыре. Напоследок он ей сказал:

— Учтите, гражданка Берестова, советская власть — это серьезно и надолго, и мы никому не позволим подрывать ее основы.

Анну вновь увели в камеру и вызвали Акулину. В камеру Акулина больше не вернулась. Ее после допроса сразу же отпустили на свободу, хотя она тут же призналась следователю, что сама ударила по голове Михайлова.

— Подумаешь, мужика по голове треснула, — пожал следователь плечами, — ты представитель бедноты и ради таких, как ты, мы революцию свершили. Иди и больше с гражданкой Берестовой не общайся. Она из класса эксплуататоров и тебе не пара. Не позволяй этим развращенным дворянским девицам морочить тебе голову.

Когда же Акулина пожелала вернуться в камеру, чтобы быть рядом с Анною, следователь велел солдатам прогнать ее из тюрьмы.

Вскоре Анне объявили, что она приговорена к расстрелу за контрреволюционную деятельность. Как она мысленно ни готовилась к этому, но когда услышала приговор, пала духом. Всю ночь проплакала, вспоминая свою короткую жизнь и сетуя, что ей не удалось свершить в этой жизни что-нибудь значительное. «Да, я собиралась посвятить свою жизнь Богу, но к смерти оказалась не готова. Поднимется ли у меня рука благословить моих палачей, как это сделал отец Владимир? — мучительно размышляла Анна. — Нет, на такое я неспособна. Я хотела жить. Когда уходила в монастырь, то представляла свою жизнь долгой. И далее видела себя почти столетней схимницей, молящейся за весь мир. Эти мечты согревали мою душу тщеславием. Вот, мол, я какая. Смотрите на меня, чего я достигла. Как же глубоко въелась гордыня в мою душу, и как мы порой не замечаем ее, и оправдываем, и превозносим себя, и любуемся собою! Вот если бы умереть геройски, а так, в безвестности, по ложному обвинению в какой-то контрреволюции. Нет, с этим тяжело смириться...»

Каждый раз, как открывалась дверь камеры, Анна со страхом ждала, что ее поведут во двор тюрьмы на расстрел. Но дни шли за днями, а на расстрел ее не вели. Анна вконец извелась, ожидая смертного часа. Извелась так, что больше ждать ей было невыносимо, и она стала молить Бога приблизить свою кончину. Странное дело: она боялась смерти и в то же время начала страстно желать ее, как избавления от страхов. Неизвестно, сколько бы продолжалось мучение девушки, если бы в камеру не привели монахиню Корнилию. О, как обрадовалась ей Анна! Она бросилась к ней в объятия и заплакала. Корнилия поглаживала голову Анны, приговаривая:

— Ну вот, девочка, и сподобил нас Господь пострадать за Него.

— Как, матушка Корнилия, разве мы страдаем за Христа? — воскликнула Анна с недоуменной горечью.

— А как же, за Него, Родимого, за Него и страдаем. Сказано в Писании: «Блаженни вы, егда поносят вас, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради».

— Но ведь не за веру во Христа нас обвиняют, а за дела против новой власти, которых мы и не совершали.

— А Христа в чем обвиняли? Будто Он хотел стать царем Иудейским. Да разве Он хотел? Царство Его не от мира сего. Вот и наше с тобой Царство не от мира сего, потому и ненавидит нас мир.

— Матушка, — вдруг улыбнулась Анна, — как вы хорошо знаете Евангелие, а я, грешница, думала, что вы только в сельском хозяйстве разбираетесь.

— Разбираюсь, я из крестьянок, но для кого же в храме Евангелие читают? Его надо слушать.

Анна еще крепче обняла матушку Корнилию и почувствовала, как отчаяние уступает место успокоению в Боге.

Вскоре Анну вызвали уже к другому следователю и сообщили о пересмотре дела и отмене приговора. Этого известия она не выдержала, ноги у нее подкосились, и Анна рухнула на пол прямо в кабинете следователя. Очнулась она от воды, которой ее поливал следователь прямо из графина.

Выйдя из ворот тюрьмы, Анна в беспомощности оглянулась. Ноги все еще плохо слушались девушку. Она огляделась. Куда идти и что делать? Взгляд остановился на куполах храма. Анна тут же, на припорошенной снегом брусчатке опустилась на колени и разрыдалась. К ней подошли две женщины и помогли подняться.

— Что с вами, гражданка? — с участием спрашивали они рыдающую девушку.

Анна не сразу поняла вопрос, а когда до нее дошло, она с улыбкой сквозь слезы ответила:

— Я сегодня воскресла из мертвых.

Женщины невольно отшатнулись от нее, и она улышала негромкое:

— С ума спятила, девонька.

Анна побрела в сторону храма. Уже проходя площадь, заметила бегущую навстречу ей женщину, укутанную в серый платок. Сердце Анны радостно всколыхнулось, она узнала свою верную подругу Акулину. Они обнялись и заплакали уже вместе. Но обеим было хорошо. Акулина рассказала, что рабочий Михайлов, напавший на Анну, сам угодил в тюрьму. Он и еще несколько его товарищей, напившись до пьяного угара, остановили на улице мужчину в пенсне и с криками «бей буржуев!» стали его жестоко избивать. Это оказался следователь ЧК Бачинский, ведший дело Анны и Акулины. Теперь Бачинский лежит в госпитале, а Михайлов с дружками дожидаются приговора в той же тюрьме, в которой еще совсем недавно сидели сами подруги. Услышав эту новость, Анна перекрестилась:

— Дивны дела твои, Господи!

Затем она рассказала Акулине, что встретилась в камере с Корнилией, и подруги договорились завтра пойти в тюрьму, чтобы разузнать о судьбе монахини и передать для нее какие-нибудь продукты.

На следующий день они напрасно прождали возле тюрьмы до самого вечера. Передачу от них не приняли и сказали, что никакой монахини в тюрьме нет. Они приходили к тюрьме еще несколько раз. От одной вышедшей из тюрьмы мещанки узнали, что Корнилию вызвали на допрос, и больше ее в камере не видели. Что с ней случилось? Может быть, выпустили из тюрьмы, как и Анну, а может быть, расстреляли? Судьба монахини для Анны так и осталась неизвестной. Она как-то сказала Акулине:

— Я теперь думаю, что на таких, как мать Корнилия, держались наши святые обители.

— Да-а, — задумчиво протянула Акулина и, немного подумав, добавила: — Строга была, а это и спасительно для нас, грешных.