Глава девятнадцатая. Звездная пыль

 

К дому Кузьмы Петровича от храма такси ехало меньше десяти минут. Полукруглая арка небольшого двухэтажного дома вела в тесный дворик, в глубине которого находился небольшой одноэтажный деревянный дом; половину его занимала тесная однокомнатная квартирка ветерана Великой Отечественной войны Сапожникова.

Когда Кузьма Петрович вместе с Вадимом и Ларисой прошли через арку во двор, то увидели посреди двора кобылу, запряженную в сани. С саней поднялся Демьян Михеич Пафнутьев и, постукивая рукоятью кнутовища по валенку, иронично уставился на своего друга.

— Да ты никак в начальники выбился? На машине к дому подъезжаешь. Тепереча на кобылке моей, небось, и побрезгуешь?

— Мели Емеля, твоя неделя, — обрадованно заковылял навстречу другу Петрович, — давно караулишь?

— Да, почитай, больше часа жду. И куда же ты, старый греховодник, подевался? Дежурство уж полтора часа как закончилось.

— В храме на службе был.

— Вот это новость! — присвистнул Михеич. — Под старость решил грехи замолить?

— Чего решил, потом расскажу. Пошли в дом. Да, кстати, знакомься: мои новые друзья Вадим да Лариса.

— Постой, в дом успеем, — Михеич понизил голос. — Твое же дежурство как раз насупротив того дома, где, как в народе бают, девка с иконой стоит.

— Так вот ты с чем пожаловал? Небось, Нюра послала узнать подробности, — засмеялся Петрович.

— Кое-что и до нас дошло, но приехал я за тобой. Велено привести прямо сейчас.

— Куда же на ночь глядя? Оставайся у меня, а с утра и поедем.

— Так ночь-то крещенская! Смекаешь? У нас и прорубь готова, — али забыл, как в прошлый год было?

— Слушай, Михеич, — шепнул Кузьма Петрович на ухо другу, — неудобно мне, ребят пригласил в гости, а тут... Между прочим, Вадим как раз из того дома, где все это произошло.

— Да иди ты! — удивился Михеич. — Тогда давай и их зови к нам.

— А что, может, оно и к лучшему, — согласился Кузьма Петрович и повернулся к Вадиму с Ларисой.

— Вы не обижайтесь, мы тут с другом о своем перемолвились.

— Да все путем, батя, не маленькие, понимаем.

— У вас как со временем? Завтра, например, вы свободны?

— Недавно освобожден и пока не занят, — пошутил Вадим, — а Лариске отгулы выписали. О чем речь-то?

— Да вот, мой друг приглашает нас к себе в Рождествено, на праздник.

— На Крещение, что ли? — улыбнулся Вадим.

— Других вроде как и не предвидится. Завтра опять в город вернет. Михеич из колхоза сметану для детсадов возит.

— Поехали, ребятишки, — подмигнул им Михеич, — скучать не придется. Окунем вас в прорубь с головой, ох как весело будет!

— Это мне уже нравится, — засмеялся Вадим. — Ты как, Лариска, не против?

— Я боюсь в прорубь, — отозвалась Лариска, но глаза у самой разгорелись любопытством.

— Первый раз только страшно, а потом — ох как хорошо! — засмеялся Михеич. — Садитесь на сено, я вас тулупом прикрою.

 

* * *

 

Михеич с Петровичем сидели на санях спереди и о чем-то неторопливо беседовали. Позади них на сене примостились молодые. Лариса, склонив голову на плечо Вадима, дремала под мерное поскрипывание полозьев саней, а тот вспоминал свое детство.

Кузьме Петровичу Вадим соврал. Его отец не погиб на войне, а был расстрелян как враг народа в тридцать седьмом. День, когда пришли арестовывать отца, Вадим запомнил хорошо. Ему было уже семь лет. Отец сидел на табурете посреди комнаты, а двое дядек шарили по дому, перетряхивали все вещи, чего-то искали. Перед тем, как увести отца, они дали ему проститься с сыном и женой. Прижав к себе плачущего Вадима, отец шепнул:

 

 

— Ты уже научился читать, вот пусть книги и будут твоими самыми близкими друзьями. Поверь мне, сынок, книги помогут тебе остаться человеком даже в самых трудных обстоятельствах твоей жизни.

Что такое обстоятельства, да еще и трудные, семилетний отрок тогда так до конца не понял, но читать книги он любил. По отцу тосковал очень сильно. Вспомнит, бывало, что-нибудь связанное с отцом, и сердце сжимается от боли, а слезы наворачиваются сами собой.

Сорок седьмой был самый голодный послевоенный год. Тогда Вадим и совершил свою первую кражу. Стащил ведро картошки при разгрузке вагонов. До дому не донес, поймали. Получил три года колонии. Первый год сидел на зоне для малолеток, а два года досиживал уже на обычной зоне. Там он и сдружился с одним профессиональным карманником по кличке Шнур. Этот Шнур своей внешностью очень напоминал Вадиму отца. Как и все профессиональные карманники, Шнур был хорошим физиономистом. Он сразу заметил восторженно-почтительное отношение к себе молодого зека и взял его на поруки. Вадим признался Шнуру, что тот очень похож на его отца. «Я и буду тебе отцом, — пообещал Вадиму Шнур, — крестным отцом в воровском деле. Пальчики, я вижу, у тебя музыкальные; это то что надо для нашего дела».

Целый год Шнур обучал Вадима всем премудростям карманного воровства. Не забывал Вадим и завет своего родного отца: книги читал запоем. Благо на зоне библиотека была хорошая. «Что ты там все читаешь?» — спрашивали его зеки, и Вадим начинал пересказывать сюжет только что прочитанного романа. Пересказывать он умел так мастерски, что зеки собирались послушать чуть ли не всем отрядом. Потом начинали бурно обсуждать услышанное. Особенно долго спорили по поводу романа Достоевского «Преступление и наказание». Обсуждали варианты, как можно было по-тихому, без мокрухи[8], ограбить старуху-процентщицу. Как можно было бы провести следователя. Всех удивляло то, что при своей нужде бедный студент Раскольников так и не воспользовался деньгами убитой старухи. В конце концов пришли к выводу, что ограбление — это дело профессионалов, а не таких слабаков и хлюпиков, как студент Раскольников. Кличка Умник, данная Вадиму еще на зоне несовершеннолетних в насмешку за его любовь к книгам, теперь перешла в категорию уважительной.

Освободился Вадим раньше срока за хорошее поведение. Шнур передал с ним на волю маляву[9] к нужным людям в Куйбышеве. Нужные люди приняли Вадима хорошо, Шнур был в авторитете среди блатных. Так и началась воровская эпопея Умника. Длилась она, правда, недолго — всего год. На этот раз дали пять лет, которые Вадим отсидел от звонка до звонка. Вышел накануне нового, 1956 года, в декабре. С воровством решил завязать, да было это не так-то просто. Старые дружки нарисовались с предложениями о совместной работе чуть ли не в первый день по освобождении. Отговорился пока тем, что хочет немного оглядеться после зоны и отдохнуть от всех дел.

Навестил Вадим отдел кадров трубного завода, разузнать насчет работы. Места для бывшего зека на заводе не оказалось, зато познакомился с Ларисой. Любовь не любовь, но к девушке он быстро привязался и начал подумывать, куда бы ему вместе с Ларисой слинять из Куйбышева, и желательно подальше, да тут случилось это происшествие с Зоей. За предложение Кузьмы Петровича пойти в гости Вадим ухватился с охотой. Связей у него, кроме воровского мира, не было, а тут нормальные люди могут помочь где-нибудь обустроиться.

Глядя на усыпанное звездами небо, Вадим думал: «Какой же он огромный, этот мир! Человек в нем словно пылинка. Да нет, пожалуй, еще меньше, если учесть, что до этих звезд миллионы световых лет. Как же Бог управляет всем этим необъятным миром? Да и что Богу за дело до такой ничтожной пылинки, как Вадим Болонкин?» С этими думами он и задремал.

Ему приснился отец, который говорил, обняв сына, как тогда, при прощании: «Запомни, сынок, если ты можешь в своих мыслях устремляться к далеким звездам, если ты можешь душою своей объять эти звезды, то ты уже не пылинка. Скорее наоборот, они — звездная пыль...»

Проснулся Вадим только, когда сани въезжали в село Рождествено.