Глава восемнадцатая. Лейтенант Мельников снимает шапку

К вечеру 18 января лейтенант милиции Петр Мельников едва держался на ногах от усталости. Как только ему на смену пришел капитан Ракитин, Мельников сразу отправился домой с одной мыслью: лечь в постель и хорошенько выспаться. Но пока шел домой, его не оставляло ощущение, что кто-то идет следом за ним. Пройдя два квартала, лейтенант не выдержал и обернулся. В сгустившихся вечерних сумерках он явно различил женский силуэт. Незнакомка тоже остановилась. «Странно, — подумал лейтенант, — а может быть, наоборот, ничего странного. Просто идет женщина своей дорогой, а ему уже мерещится, что преследуют».

Отбросив всякие подозрения, лейтенант вновь пошел, но уже быстрым шагом. Женщина побежала

вслед за ним. Он повернулся к ней так неожиданно, что она чуть было не налетела на него.

Женщина была молодая, лет двадцати трех — двадцати пяти. Миловидное личико с чуть курносым носом выражало явное смущение.

— Что случилось, гражданка? — строго спросил Мельников, удерживая даму под локоток.

— Ничего... просто хотела спросить... там

что — действительно девушка с иконой стоит?

Лейтенанту эта ситуация показалась до того комичной, что он невольно фыркнул.

— Да вам-то что от этого, стоит или не стоит?

— Я с мамой поссорилась из-за веры и крестик с себя сняла, — на глазах девушки выступили слезы. — А если стоит, тогда я очень виновата перед мамой...

У самого Мельникова мама умерла два года назад. Умерла неожиданно, от сердечного приступа. Словно предчувствуя свою скорую кончину, она просила его не уходить из дома, а побыть с нею. Но Мельников спешил на стадион, ведь в тот день была ответственная игра его любимой команды «Крылья Советов». Ну почему мама не может побыть без него один вечер? Тем более дома остается сестра. Уже уходя из дома, он обернулся к матери. Она лежала в постели и смотрела

на сына полными любви и слез глазами. Как бы он хотел повернуть это время вспять! О, тогда бы он не пошел на стадион, а остался с матерью. Сидел бы рядом с нею, держал за руку и говорил бы, говорил о том, как он любит ее, как она ему нужна и что значит в его жизни.

Он смотрел на девушку и понимал, что не может сказать ей правду, но и не может соврать.

И тогда он снял перед ней шапку, обнажив свою поседевшую голову.

— Да, я был в том доме, но ничего вам сказать не могу, смотрите сами.

— Я все поняла, — ахнула девушка и перекрестилась. А потом вдруг неожиданно поцеловала в щеку совсем опешившего лейтенанта и побежала по улице в обратную сторону. Мельников посмотрел вслед девушке, и ему тоже почему-то захотелось перекреститься. Но, таки не перекрестившись, он вздохнул, надел шапку и пошел дальше своей дорогой.

Дома Мельникова ждала его сестра Евдокия со своей подругой Марией. Дуня, как ее называли все домашние, была старше своего брата на целых десять лет, но замуж так и не вышла. Вроде и девка симпатичная, и все при ней, а женихов не нашлось. Да и откуда им взяться после войны? Тех немногих холостяков, что вернулись с фронта, разобрали более смелые девицы. Дуня же была девушкой застенчивой, вот и осталась вековухой, как и ее закадычная подруга Мария.

Дуня с Марией вот уже второй день донимали Мельникова, уговаривая его провести их в тот дом. Он отнекивался как мог, ссылаясь на служебные инструкции, но те не отставали и продолжали упрашивать.

Поплескавшись у рукомойника, Мельников присел к столу, на котором уже дымился прямо в сковородке жареный картофель. «Сейчас начнут вновь канючить, чтобы в дом повел», — подумал с досадой Мельников, дуя на ложку с обжигающе горячим картофелем. Сестра молча поставила перед ним эмалированную кружку с чаем. Мельников посмотрел на сестренку и вновь подумал: «Чего-то сегодня не просит, а у самой вид грустный, наверное, обижается на меня». Ему было всегда жалко сестру за то, что у нее не сложилось с замужеством. Ведь он знал, как Дуня любит детей и мечтает о своих. «Ну почему в жизни такая несправедливость?» — мелькнуло в голове лейтенанта. Он потер щеку и вдруг неожиданно для себя самого сказал:

— Я вот чего думаю. Завтра со мной дежурит сержант Котин, хороший человек. Он меня не выдаст, может быть, вас действительно сводить в тот дом?

Дуня и Маша, не удержавшись, захлопали в ладоши.

— Чего радуетесь, вот уволят меня из органов, тогда вместе будем радоваться.

— Да мы же никому не скажем, Петя!

— Ладно, чего там, приходите завтра, но не ранее двенадцати ночи, когда народ более-менее разойдется. А лучше в половине первого ночи, это уж будет наверняка.