Глава двадцатая. Иордань в Рождествено

 

Проехали на край села. Михеич открыл ворота и завел лошадь с санями во двор. Загремел цепью здоровый, лохматый пес. Он энергично мотал хвостом и, радостно поскуливая, пытался дотянуться до Михеича, отчего цепь натягивалась и пес, вставая на задние лапы, опрокидывался, но тут же вновь вскакивал, и все повторялось сначала.

— Еще молодой, глупый, — подходя ко псу и теребя его за холку, сказал довольный Михеич.   — Но может и тяпнуть, так что идите в дом, пока я его держу.

Гости не заставили повторять приглашение и, с опаской оглядываясь на волкодава, прошли в просторные сени дома. Распахнулась дверь, и из избы выглянула жена Михеича, Анастасия Петровна.

— Вы как, в дом пройдете или вначале на Иордань? — заметив рядом с мужем незнакомых людей, она так смутилась, что сразу же захлопнула дверь.

— Ну вот, — засмеялся Кузьма Петрович, — то в дом приглашает, то двери перед носом закрывает.

Михеич приоткрыл дверь в избу и крикнул:

— Нюра, Афанасьевич там уже?

— Там, на Иордани, давно вас дожидается, — так же криком ответила жена из глубины избы.

— Айда с нами, тут все свои.

Анастасия Петровна вышла уже в телогрейке и с повязанным на голову платком.

— Здрасте, — сказала она, мельком взглянув на гостей и переводя взгляд на мужа.

— Знакомься, Нюра, это друзья Петровича, Вадим да Лариса, они с нами на Иордань.

Через сени прошли в какой-то сарай, пристроенный к дому, а из него вышли на задний двор. По узкой тропинке в снегу прошли через калитку и стали спускаться к небольшой избушке, которая оказалась баней. Пока шли, Лариска успела шепнуть Вадиму:

— Что за Иордань такая?

— А я почем знаю? — пожал тот плечами.

— Вон там, за баней, —указал рукой Михеич, — мостки к воде ведут. Там сейчас прорубь, Иордань наша.

Из бани вышел мужик, тоже бородатый, как и Михеич.

— Ну наконец-то, а то я уже два раза прорубь от льда чистил. Пошли.

— Это Антон Афанасьевич, — пояснил Михеич. — Как нашего попа расстреляли, так он у нас заместо него и покойника земле придать, и ребятенка окрестить. Словом, Божий человек наш Антон Афанасьевич.

Подошли к небольшой проруби. Мужики сняли шапки, и Антон Афанасьевич начал петь молитвы. Затем достал из-за пазухи большой литой из меди крест и стал опускать его в воду. Опустив таким образом три раза, он с облегчением сказал:

— Ну вот, все и готово. Вы, бабы, идите в баню, переодевайтесь, а мы пока начнем в Иордань окунаться.

Лариса тут же устремилась за Анастасией Петровной в баню, с опаской оглядываясь на прорубь. Как женщины ушли, Антон Афанасьевич первым сбросил тулуп прямо на снег и, быстро раздевшись, подошел к проруби. Перекрестился и, взявшись за веревку, конец которой спускался в воду, погрузился в прорубь с головой. Вынырнув, снова перекрестился, вновь погрузился в холодную воду с головой. После третьего раза стал вылезать. Ему помогли Михеич с Вадимом. От Антона Афанасьевича шел пар. Он стал одеваться прямо на мокрое тело. А тем временем в прорубь полез Михеич. За Михеичем к проруби, опираясь на руку Антона Афанасьевича, допрыгал на одной ноге Кузьма Петрович. Он с ходу ухнулся в воду. Из проруби ему помогали выбраться уже все втроем. Настала очередь Вадима. Тот, не чинясь, быстро разделся и решительно направился к проруби.

— Первый раз? — поинтересовался у него Михеич.

— Первый.

— Ну, тогда за веревку крепче держись, чтобы под лед не затянуло, а мы тут рядом. Давай не дрейфь, перекрестись только.

Вадим неумело перекрестился и ухнул в прорубь. Вода обожгла. Захотелось сразу же выскочить назад, но, пересилив себя, он окунулся вновь, а затем и третий раз. Когда выбрался из проруби, холода не чувствовал совсем, наоборот, ему показалось даже очень тепло, и он одевался не торопясь, словно на летнем пляже. Внутри его все пело и было необыкновенно легко, свободно.

— Может, еще раз окунуться? — спросил он.

Кузьма Петрович, пристегивая костыль, рассмеялся:

— Понравилось? Но, как говорят, хорошего понемногу, а горького не до слез.

В это время к проруби подошли женщины. Анастасия Матвеевна скинула ватник и пошла к воде в длинной рубахе. В проруби ее подстраховывали Михеич с Антоном Афанасьевичем. Лариска скинула уже пальто и дрожала в одной рубахе, с ужасом глядя на прорубь.

Когда Вадим взял ее за руку, чтобы вести к воде, она резко выдернула руку и испуганно сказала:

— Нет, я ни за что в воду не полезу, хоть убей.

— Дуреха, — засмеялся Вадим, — знаешь, как после хорошо!

— Мне и так хорошо, а коли будете заставлять, закричу.

— Кричать не надо, — усмехнулся Антон Афанасьевич. — Как говорят люди, невольник не богомольник. Не хочешь в прорубь, не надо. Давай просто обольем тебя из ведра.

— Это еще, пожалуй, можно, — согласилась Лариска.

Михеич тут же зачерпнул в проруби воду и подал Антону Афанасьевичу.

— Хватит трястись, как осинный лист, — строго сказал Антон Афанасьевич. — Перекрестись, но только не кричи, когда поливать буду, а то всю округу переполошишь.

Все-таки хоть и негромко, но Лариска вскрикнула. Затем они с Анастасией Петровной побежали в баню снимать мокрые рубахи.

В дом вернулись все довольные. Лицо у Ларисы разрумянилось, а глаза светились счастливым блеском.

— Слушай, Вадим, а давай так каждый год на Крещение, а?

— А что, можно и каждый год, — согласился тот.

 

* * *

 

На столе уже кипел самовар. Труба от самовара уходила в русскую печь, занимавшую чуть не полкухни. Но кухня была просторная, так что все уселись за столом без тесноты. Хозяйка выставляла на стол пироги и другие закуски. Вначале ели молча, все проголодались. Но когда начали пить чай, пошли разговоры.

Демьян Михеич уже был в курсе всего произошедшего на Чкаловской, успели об этом поговорить с Кузьмой Петровичем, пока ехали через Волгу.

 

 

 

Теперь он старательно дул на блюдце с горячим чаем и хитро посматривал на друга, когда же тот начнет рассказ. А тот говорил о чем угодно, но только не о чуде. Наконец Демьян Михеич не выдержал:

— Вот все ждут, когда же ты расскажешь, что у вас там в городе произошло, а ты все о чем-то постороннем.

— А я все жду, когда спросите. Может, лучше Вадим с Ларисой расскажут, они поболее моего знают.

— Так мы расписку в милиции давали, что ничего никому не расскажем, — тут же отозвалась Лариса, — а ну как нас за это посадят!

— Посадить могут за что угодно, — отозвался до того молчавший Антон Афанасьевич. — Вот то, что я молитвы над прорубью читал, за это тоже могут посадить.

— За это пускай сажают, — тут же отозвался Вадим. — Коли вы к нам с доверием, так и я на эти подписи начхать хотел.

Лариска словно и ждала этого сигнала. Она умоляюще глянула на Вадима, а когда тот одобрительно кивнул головой, начала торопливо, словно боясь, что ее остановят, рассказывать со всеми отступлениями и подробностями. Хозяйка слушала, раскрыв рот от удивления, а Антон Афанасьевич качал головой и крестился. Когда же Лариса закончила, он откашлялся и сказал:

— Дивны дела Твои, Господи! Жалко вашу подругу, но Бог наказал святотатство, чтобы другим не было повадно. Я так уверен, что чудо в вашем доме Господь не напрасно показал. Знать, призывает он кого-то к Себе, а может, и очень многих. Больно уж это чудо явно для всех. На случайность такое не спишешь. Я вам тоже поведаю о чудесах, что меня к Богу привели.