Глава десятая. Уполномоченный

 

Написав отчет, Плетнев позвонил полковнику Панину домой. Тот выслушал доклад и коротко бросил:

— Ко мне с отчетом в понедельник, а пока держи обстановку под своим контролем. Отвечаешь за все головой. Продолжай работать, а выходные дам тебе после закрытия дела по «Стоянию».

«Вот так, — подумал Плетнев, положив трубку, — уже и название делу определили». Он придвинул к себе папку с протоколами и отчетом и крупно написал на ее обложке «СТОЯНИЕ», взяв это слово в кавычки. Затем набрал по телефону номер уполномоченного по делам Русской Православной Церкви при Куйбышевском облисполкоме Никифорова Ильи Прокопьевича.

— Я слушаю, — раздался в трубке солидный голос.

— Здравствуйте, Илья Прокопьевич, это Плетнев. Извините, что беспокою в выходной день, но надо бы встретиться, обсудить одно обстоятельство.

— Это по случаю на Чкаловской?

— Вы уже в курсе? — удивился Плетнев.

— А ты как думал? Тебе ли не знать, Сергей, бывших чекистов не бывает. Ладно, давай подгребай ко мне на работу минут этак через пятнадцать.

Никифоров когда-то был непосредственным начальником Плетнева, а потому даже теперь, выйдя в отставку в звании полковника КГБ, к своему бывшему подчиненному относился начальственно- покровительственно, по-отцовски обращаясь к нему на «ты».

Плетнев прошел по ворсистому ковру до середины кабинета, и только тогда Никифоров, до этого барственно сидевший в кресле с резными подлокотниками, как бы нехотя встал и сделал два шага навстречу капитану, чтобы пожать тому руку.

Просторный и светлый кабинет уполномоченного, с большим письменным столом и старинным книжным шкафом, всегда приводил Плетнева в чувство мечтательной зависти. «Хорошее местечко к пенсии выбил себе Илья Прокопьевич, — думал Плетнев, пожимая руку хозяина кабинета, — попов строить — дело нехитрое».

— Давай, Сергей, присаживайся к столику на диван, потолкуем.

Поскольку день был нерабочий, то в отсутствие секретарши Никифоров сам демократично стал накрывать на стол нехитрые закуски в виде порезанной кружочками копченой колбасы и долек сыра. Подойдя к сейфу, он вынул из его железного нутра бутылку армянского коньяка.

— С этим напитком лучше думается, — щелкнул Никифоров пальцем по этикетке с пятью звездочками. — А подумать, Сережа, есть над чем.

Никифоров присел к столу и, открыв бутылку, разлил коньяк. Взяв свою рюмочку, он отвалился на спинку дивана и пригубил немного коньяку.

— Чувствую, вся эта история осложнит нам жизнь. Тут к бабке не ходи.

Он выпил свой коньяк не чокаясь и, как бы спохватившись, предложил, указывая на стол:

— Ты давай не стесняйся, выпивай, закусывай.

Плетнев не чинясь выпил и стал закусывать, а Никифоров, как бы между прочим, спросил:

— Сам-то ты чего обо всем этом думаешь?

Пережевывая закуску, Плетнев сделал вид, что задумался, хотя ответ у него уже был готов заранее:

— По моему мнению, произошло непонятное для науки явление, которое может быть использовано религиозными фанатиками для своей пропаганды.

— Правильно мыслишь, товарищ Плетнев, — усмехнулся Никифоров, вновь разливая коньяк, — но не это меня сейчас беспокоит. Непонятное, да и Бог с ним. Только больно неудачное время выбрала эта Карнаухова для того, чтобы окаменеть. Областная партийная конференция через три дня, а тут словно диверсия, понимаешь ли. Самое гнусное во всем деле то, что застывшую девку невозможно увезти из дома. Хотя я твоему Панину подкинул идейку со всех очевидцев взять подписки о неразглашении, да вряд ли это сильно поможет. Слухи по городу все равно расползутся. А значит, нездоровый ажиотаж среди населения нам обеспечен.

Уполномоченный посмотрел на свою рюмку с коньяком, а затем перевел взгляд на Плетнева.

— Слушай, Сергей, может, в вино этой девице что-нибудь подсыпали, а? Ты проверял? — белесые глаза уполномоченного смотрели на капитана не мигая.

— Вино и закуски уже на экспертизу отправили, результаты завтра будут. Но у меня вот еще какая мысль, Илья Прокопьевич. Надо бы вызвать какого-нибудь крупного ученого, чтобы он мог с научной точки зрения объяснить, что же произошло на самом деле.

— Об этом я уже думал. Ученого мы найдем и все объясним. Только вот невежественным массам, обуянным жаждой видеть чудо, эти объяснения ученого — что мертвому припарка. Им, Сережа, вообще никаких объяснений не надо. Им вынь да подай каменную девку, а уж объяснение они сами найдут. Кстати, сколько там сейчас народу кучкуется?

— Человек тридцать-сорок. В основном жители близлежащих домов, — ответил не задумываясь Плетнев.

— Ясно. «Сарафанное радио» начало свою работу, но диапазон еще не велик. А почему?

— Так ведь сегодня воскресенье.

— Правильно мыслишь, товарищ капитан. А вот завтра, когда эти люди придут к себе на работу, оно и начнется. Руку даю на отсечение, что к вечеру этот случай на Чкаловской станет достоянием всей Безымянки[7], а во вторник об этом уже будет судачить весь город. Вот тогда-то и наступят для нас веселенькие деньки. Соберутся у того дома такие толпы народа, что мама не горюй. И что тогда прикажешь первому докладывать? Что мы ему скажем? Извините, мол, товарищ Ефремов, но произошло незапланированное чудо, которое, по авторитетному мнению ученых, вовсе и не чудо. И куда он нас с тобою пошлет с этими объяснениями?

— Тогда, Илья Прокопьевич, надо как можно быстрее найти способ увезти подальше эту Зою Карнаухову, а до того держать дом под усиленной охраной и принять все меры против скопления народа.

— Под охраной дом можно держать сколько угодно, но вот насчет народа я сильно сомневаюсь. Логика-то простая: охраняют, значит, там действительно есть что скрывать.

— А что мы можем еще сделать? — устало сказал Плетнев, отвалясь на спинку дивана.

— Работать, Сережа, работать. Ты устрой контрпропаганду, ну чего мне тебя учить. Зашли в толпу своих людей, пусть говорят, что все это выдумки, что, мол, они сами видели, что нет там никакой каменной девки. Ну, и все в этом ключе. А насчет ученого я уж сам позабочусь. Есть у меня в Москве один очень хороший знакомый, профессор Нижегородский. Это тебе не хухры-мухры, а настоящий ученый, материалист до мозга костей. Вот мы ему командировочку через общество распространения знания и выдадим. Пусть здесь, на месте, и кумекает, как все это объяснить согласно науке. Главное же — как нам эту девку из дома убрать. В крайнем случае можно будет епископу позвонить. Чтобы он с амвона объявил народу, будто все это выдумки, а на самом деле там никто не стоит. Это будет, пожалуй, самый продуктивный контраргумент.

—А епископ согласится? Ведь этот случай церковникам на руку.

— Иероним-то, а чего ему возражать? Не в его интересах. В свое время наш почтенный архиерей четыре года на Беломорканале киркой махал. Надеюсь, это весьма способствует здравомыслию.

В этот раз перед тем как выпить, они чокнулись. Никифоров пососал дольку лимона и вдруг неожиданно рассмеялся. На вопросительный взгляд Плетнева махнул рукой.

— Да так, вспомнил, как мы пару лет назад с этим профессором Нижегородским в Москве поспорили. Он мне говорит: «Для меня, Илья Прокопьевич, не существует никакого явления, которого я не смогу обнаружить с помощью современных приборов. Значит, и Бога для меня не существует». А я ему говорю: так, выходит, для тебя, Игорь Львович, и любви не существует, ведь ее тоже никакими приборами нельзя обнаружить. А он мне знаешь что отвечает?

— Что? — заинтересованно переспросил Плетнев, пережевывая бутерброд с сыром.

— И любви, говорит, тоже не существует, это просто физиологическое влечение полов. Вот уж рассмешил меня профессор, — самодовольно рассмеялся Никифоров. — Я-то хорошо помню, как он сам, еще будучи студентом, страдал от неразделенной любви. Да, кстати, его студенческая пассия нынче в нашем мединституте преподает. Сказав это, он вдруг озорно подмигнул Плетневу:

 

 

А вот возьму я, Сережа, да и повстречаю их здесь. Пусть меж собою и поговорят о том, что любви не существует!

Какое-то время Никифоров сидел молча. Плетнев тоже молчал.

— Впрочем, все это лирика, — сказал Никифоров, вставая из-за стола, — расслабляться нам не след. Давай, капитан, работай и держи меня в курсе. Одно дело с тобой делаем.