Глава седьмая. Умник — козырный пацан

 

То, что случилось в эту ночь, Вадима Болонкина не просто потрясло, а буквально перевернуло всю душу. Жизнь человеческая теперь представлялась ему этакой космической карточной игрой. Карты человеку раздает сам сатана. Играть с ним бесполезно, потому как сатана играет нечестно, передергивает. Как ни старайся, а у тебя обязательно будет или недобор, или перебор. А это означает только одно — смерть. И смерть не только тела, но и души. То, что душа у человека есть, Вадим не сомневался. Болеть может только то, что есть на самом деле. А душа, она ведь и болит, и радуется, и тоскует. Разве может болеть, например, идея или выдумка?

Вот сегодня в его доме и случился перебор. Взять с божницы икону и пойти с нею танцевать — это явный перебор. Для Вадима было непонятным не то, что Зоя застыла с иконой, окаменела, а то, что при этом она осталась жива. Потусторонние силы не испепелили девушку, они пожалели ее. Вот это и потрясло Вадима до глубины души. Что же это выходит, значит, Бог не хочет погибели даже грешников, а хочет, чтобы они вразумились? А вот дьявол-то наверняка желает одного — погибели человека.

Такие мысли бродили в голове Болонкина Вадима по кличке Умник, когда они с Ларисой шли домой к матери Зои, чтобы поведать ей о случившемся. Полтора часа их продержали в отделении милиции. Снимали показания и составляли подробные протоколы всего происшествия. Потом отпустили, но предупредили, что они могут еще понадобиться для уточнения каких-нибудь деталей.

Вадим Болонкин хоть и слыл среди уголовников Куйбышева козырным пацаном, но как-то не очень вписывался в их блатную компанию. Какая-то «неправильность» в нем замечалась. Дело даже не в том, что Болонкин любил читать книги, за что и получил кличку Умник. Странности у любого блатного могут быть. Так, например, Филин, знатный домушник[3], был просто помешан на музыке. Да только не на блатных песенках, а классику любил. На этом один раз и погорел. Залез в квартиру директора театра оперы и балета, а там патефон с пластинками. Филин не удержался, поставил реквием Моцарта, да так заслушался, что взяли его, голубчика, тепленьким прямо возле патефона.

У умника была другая странность. Карманником он был классным. Просто мастер своего дела. Лопатник[4] у лоха стырит на раз, а на два сунет назад в тот же карман, но уже очищенный от купюр. Вот только очищал он исключительно солидных клиентов, а старушек-пенсионерок не трогал. Такая избирательность ворам была непонятна. Щипать жирных гусей и сложнее, и опасней, чем старух. С ними все просто — бритвой по сумке чиркнул и кошель сам тебе в руки валится.

Вторая же странность, замечаемая за ним, — это то, что он совсем не ругался матом. По фене Умник ботал[5] как заправский уркач[6], но матерщины не любил. Вот до чего доводит чтение умных книг.

Вадим шел молча, а Лариска все причитала:

— Ну зачем, зачем она это сделала? Я же ей говорила: «Зойка, что ты творишь, Бог ведь накажет». А она: «Вот пусть и накажет, если Он есть». Да разве нам дано знать, что там есть, а чего нет? Разве можно с такими вещами шутить? Ой, глупая девка, глупая. Ну подумаешь, парень не пришел. Да при ее-то красоте таких можно хоть сотни закадрить. Что мы теперь Анастасии Егоровне скажем? Она ведь с ума сойдет от такого. Вадим, да что ты все молчишь! Мне страшно, а он молчит.

Болонкин остановился и задумчиво посмотрел на подругу.

— Слушай, Лариса, а ты молнию видела?

 

 

— Не помню. Я от страха чуть сама не умерла. А что?

— А я видел, сверкнуло что-то, а потом вроде гром. У меня тогда мысль промелькнула, что Зойка твоя сгорит, а вместе с нею и все мы.

— Да Бог с тобою, — испуганно проговорила Лариса, — мы-то за что? Мы с иконой не танцевали.

— Тоже мне, святоша нашлась. У тебя хотя бы крестик на груди есть?

— Нет, — испуганно схватилась Лариса за грудь.

— Не тушуйся. У меня крестик есть, да зато грехов не счесть. Это, Лариска, нам предупреждение.

— Вадик, ты меня опять пугаешь. Какое предупреждение?

— А такое, что надо бы в церковь сходить.

В окнах дома, где жила Зоя Карнаухова, горел свет.

— Видишь, — прошептала Лариса, — не спит Анастасия Егоровна, ждет. И что мы ей скажем?

— А что есть, то и скажем, — Вадим решительно направился к двери.

Стучать долго не пришлось. Дверь тут же распахнулась. Анастасия Егоровна увидела Ларису с незнакомым молодым человеком и в испуге прижала обе руки к груди:

— А Зоя где? Что с ней?

— Она в его доме стоит, — растерянно ответила Лариса, показывая на Вадима.

— Стоит? — удивленно переспросила Анастасия и перевела взгляд на Вадима.

Тот, решительно отстранив Ларису, шагнул к двери.

— Да вы не волнуйтесь, мамаша. Ваша дочь жива. А почему стоит, мы вам сейчас расскажем.

— Ой! Да что это я? Проходите, пожалуйста, — спохватилась Анастасия Егоровна.

Они прошли и, не раздеваясь, присели к столу. После того как Вадим заверил Анастасию Егоровну, что они ей все расскажут, Ларису буквально распирало от нетерпения рассказать все самой. Боясь, чтобы Вадим не опередил ее, она торопливо начала:

— Так вот, Анастасия Егоровна, собрались мы, значит, отмечать старый Новый год у него в дому, — она указала на Вадима. — А Зоин ухажер, мастер-практикант из нашего цеха, не пришел. Хотя до этого обещал, я сама слышала. Ну, мы, как полагается, посидели за столом, а потом и танцевать стали. Мы танцуем, а Зоя одна сидит. Вижу: переживает девка. Ну, я Вадима и попросила, чтобы он Зойку тоже танцевать пригласил. У меня-то что, убудет разве, а подругу жалко. Вадим к ней и так и этак, а она ни в какую. Николая, говорит, своего буду ждать. Ее ухажера так звали. Ну и сидела так весь вечер, ждала. А потом вдруг вскочила, подбегает к божнице, хватает икону и говорит: «Если ко мне тот Николай не пришел, так я с этим Николаем танцевать буду!»

Анастасия горестно всплеснула руками:

— Так что же вы ее, глупую, не остановили! Это же лукавый, его работа. Господи, прости Ты меня, грешницу!

— Да как остановишь? Вы же, Анастасия Егоровна, свою дочь знаете. Упрямая она. Уж коли ей что втемяшится в голову... Я, между прочим, пыталась, да где там. Только один круг с иконой и прошла, а потом как громыхнет что-то, и свет погас. Мы чуть со страху не померли. Друг Вадима, Олег, тот сразу сообразил, что пробки выбило. Так оно и оказалось. А когда свет включили, смотрим: стоит наша Зойка с иконой и не шелохнется. Мы к ней, а она — ну вот как есть каменная.

Анастасия Егоровна, словно уже не слушая Ларису, сидела сложив руки на груди и, прикрыв глаза, что- то шептала.

— Вам плохо? — с беспокойством спросила Лариса.

Женщина открыла глаза и встала. Повернулась

к образам, перекрестилась и молча направилась к вешалке. Надев пальто и обернув голову теплым платком, она тихо проговорила:

— Мне бы к дочери надо. Отведите, Христа ради, к моей девочке.

 

* * *

 

Прибыв в Ленинский райотдел милиции, Плетнев с Козыревым первым делом изучили протоколы опроса участников злополучной вечеринки. Картина сразу прояснилась. Вместе с Зоей было всего пять человек. Волонкин Вадим и его подруга Крапивина Лариса, упаковщица 8-го цеха трубного завода. Вторая пара: Вуланов Олег, электрик из РСУ-7, и его подружка Пряжкина Галина, формовщица хлебобулочного комбината. Шестым, как следует из опроса Крапивиной, должен был быть Николай Трошкин, мастер все того же 8-го цеха трубного завода. Интересно, почему же он не пришел? Надо бы выяснить.

Плетнев выписал в блокнотик домашние адреса всех участников вечеринки и тут же отправил Козырева по адресу Буланова и Пряжкиной. Затем попросил лейтенанта Мельникова снять копии со всех протоколов и поспешил к месту проживания Ларисы Крапивиной. Там он рассчитывал встретить и Вадима Болонкина.

К его разочарованию, Ларисы дома не оказалось, а значит непонятно, где разыскивать Болонкина. Поразмыслив над этой задачей, Плетнев пришел к выводу, что искомая им парочка могла пойти к матери Зои Карнауховой. Коли Лариса — подруга Зои, то постарается навестить мать, чтобы сообщить о случившемся с ее дочерью несчастий.

Подоспел он вовремя. Анастасия Егоровна с Вадимом и Ларисой как раз выходили из дома. Обрадованный такой удачей капитан, не таясь, пошел им навстречу.

— Здравствуйте! Вы мама Зои Карнауховой? — и, не дожидаясь ответа, тут же добавил: — Я вас подвезу к дочери, если не возражаете.

Вся троица в недоумении воззрилась на Плетнева, и хотя Вадим уже догадывался, из какого ведомства нарисовался этот улыбчивый субъект, все же спросил:

— А, собственно, кто вы такой будете?

У Плетнева было хорошее настроение, и он продолжил в том же духе:

— Умный вопрос, гражданин Умник, то есть, простите, гражданин Болонкин. Вот прибудем на место, вам все и разъяснят.

— Чего разъяснять? Мы все рассказали в милиции, под протокол.

— Протоколы я читал, но надо бы кое-что уточнить.

— Никуда я не пойду, я спать хочу, — насупился Вадим.

— Я к вам, Вадим Сергеевич, по-доброму, а вы сразу в отказ, нехорошо, — Плетнев осуждающе покачал головой. —Я же и по-другому могу, только зачем это вам?

По дороге к дому на Чкалова Плетнев все обдумывал, как же ему поступить с матерью Зои. С Болонки- ным все ясно: урка, он и есть урка. Такого можно не церемонясь упрятать, коли будет на то необходимость. Да и с его подругой, Лариской, сложностей нет. А вот как быть с матерью? В своем материнском горе разве будет она молчать? Нет, не будет. Обязательно станет искать, чем дочери помочь, и первым делом к попам пойдет. Проблема, над которой ломал голову Плетнев, неожиданно разрешилась сама собой. Увидев Зою, стоящую с иконой, Анастасия Егоровна только и успела сказать: «Доченька моя, прости меня, не уберегла...» — и тут же лишилась чувств.

Плетнев такой удобный случай не упустил. Он вызвал «скорую» и отправил Анастасию Егоровну в больницу, да не простую, а такую, где она будет под постоянным надзором.