Глава вторая. Ночное дежурство

 

Пафнутьев Демьян Михеич довез Сапожникова Кузьму Петровича до трамвайной остановки, где старые товарищи тепло распрощались. Трамвай повез Сапожникова на улицу Чкалова, где он работал сторожем зеркального цеха. А его товарищ повернул кобылку в сторону Волги, чтобы возвратиться к себе домой в Рождествено.

Демьян Михеич правил лошадкой и, улыбаясь в бороду, думал о своем фронтовом друге Кузьме Сапожникове. Сколько он его помнил, Кузьма всегда был весельчаком и балагуром. Даже когда под Кенигсбергом его серьезно ранило в ногу, так и то не перестал шутить. Санитаров рядом не оказалось, вот Михеич сам тащил друга на себе. А когда тот очнулся, то первым делом спросил: «Куда меня ранило?» — «В ногу ранило, — отвечал Михеич, — потерпи малость, скоро донесу». Раненый не унимался: «А сапог-то цел? Али и его фрицы тоже попортили?» Михеич так и остановился. Какой еще тут сапог, когда почитай всю ступню разворотило. Ногу перевязал, как сумел, но кровь все равно шла. Уж скорее бы дотащить до медсанбата.

Однако правды решил до времени не говорить. «Цел твой сапог, цел, куда ему деваться». — «Вот обрадовал ты меня, а то ведь я только что новые сапоги получил. Нога-то, Бог с ней, заживет, куда денется, а вот обувку было бы жаль».

Ногу отняли, и Михеич через несколько дней поехал в госпиталь утешать друга-калеку. Еще в коридоре госпиталя он услышал, как Кузьма Петрович задорно поет частушки, развлекая медсестер и раненых товарищей.

«Как ты?» — сочувственно кивнул на перевязанную культю ноги Михеич. «А, чего там, — отвечал Кузьма, — руки целы, голова на месте, оно и с одной ногой жить можно». Вот такой это был человек.

К ночному дежурству Кузьма Петрович подготовился основательно. Новый год по старому стилю он чтил даже превыше общепризнанного Нового года, а потому все необходимое для встречи праздника взял с собою.

Придя на дежурство, расположился, как всегда, в зеркальном цехе у стола с газетой в руках. Газету обычно прочитывал всю, но не с первой страницы, а начиная с последней. Однако на этот раз всю осилить не смог и как дошел до передовицы, где писали о подготовке к областной партийной конференции, гак и задремал, уронив голову на руки. Поспав таким образом с часок, встрепенулся, поднял голову и, поглядев на стенные ходики, многозначительно произнес:

— Пора, брат, пора.

С этими словами он встал из-за стола и заковылял к умывальнику.

Поплескав себе на лицо воды, Кузьма Петрович вытерся уже не первой свежести полотенцем и стал готовить праздничный стол. Вначале аккуратно расстелил на столе недочитанную им газету. Затем запустил руку в сумку и выудил оттуда краюху ржаного хлеба. За хлебом последовал завернутый в тряпицу кусок соленого сала. Он с наслаждением вдохнул в себя чесночный дух и стал нарезать сало тонкими ломтиками. Вслед за этим были извлечены несколько вареных в мундире картошек и пол-литровая банка квашеной капусты.

«Опля!» — произнес Кузьма Петрович и, словно изображая фокусника, извлек из сумки свою заветную зеленую фляжку. Затем, прищурив один глаз, любовался с минуту на сотворенный им натюрморт. Картина, по-видимому, вполне удовлетворила Кузьму Петровича, потому как, довольно хмыкнув, он пошарил в ящике стола и извлек оттуда граненый стакан. Дунув в него, придирчиво осмотрел на свет, для верности протер края стакана указательным пальцем, а затем наполнил его на две трети.

Встав из-за стола, он застегнул верхнюю пуговицу потертой гимнастерки и огляделся. Вокруг стояли и лежали готовые зеркала. Большие, почти в рост человека, предназначенные для шифоньеров, и поменьше — для умывальников. Прихватив стакан, Кузьма Петрович заковылял к одному из больших зеркал.

Глядя на свое отражение, он приосанился и торжественно произнес:

— Страна доверила тебе, товарищ Сапожников, архиважное дело — охрану социалистической собственности. Ты уже не раз оправдывал это высокое доверие. Верим, что и впредь оправдаешь, а потому будь здоров и не кашляй, дорогой товарищ. С Новым годом тебя! — при этих словах он осторожно, чтобы не разбить зеркало, чокнулся с отражением и, не торопясь, выпил содержимое стакана.

Занюхав водку рукавом гимнастерки, подкрутил ус и, озорно подмигнув «зазеркальному собутыльнику», стал отбивать ритм костылем об пол, а потом неожиданно на высокой ноте запел:

 

Хорошо тому живется,

У кого одна нога,

И порточина не рвется,

И не надо сапога.

 

Лихо развернувшись на месте, Кузьма Петрович заковылял к столу и, присев на табурет, принялся неторопливо закусывать. С аппетитом поев, бывший старшина вытер тыльной стороной ладони губы и вынул из кармана кисет с табаком. Аккуратно оторвав от газеты кусочек бумаги, он стал скручивать цигарку, мурлыча под нос:

 

Мы родную землю защищали,

Каждый маленький клочок,

Эх, не зря же жгли мы на привале

Партизанский табачок.

 

Заложив за ухо готовую самокрутку, Кузьма Петрович снял с вешалки телогрейку и, накинув ее на плечи, направился к выходу. Курить в цеху он себе не позволял. Выпить — это одно: про то в инструкциях ничего не написано, а вот курить ни-ни, на то есть правила пожарной безопасности.

Шел снег. Прищурив глаза, Кузьма Петрович любовался на покрытую девственно-белым ковром улицу Чкалова и продолжал мурлыкать свою песенку:

 

Эх! Махорочка-махорка,

Породнились мы с тобой,

Вдаль глядя за горы зорко,

Мы готовы в бой!

 

Во дворе дома, что напротив цеха, послышались испуганные крики. Затем калитка распахнулась и на улицу буквально вывалилась компания молодых людей. При этом какая-то девушка сквозь слезы причитала:

— Боже мой, Боже мой, что это было? Маменьки родные, да что это такое?

Одного из парней вытошнило прямо на снег.

Кузьма Петрович брезгливо поморщился, праздничное настроение было испорчено.

— Вот она, молодежь, наша смена, тьфу! — плюнув с досады, затушил окурок и уже собирался вернуться в цех, как один парень кинулся к нему.

— Постой, батя, у тебя же телефон в дежурке, я знаю!

— Ну а раз знаешь, значит должен знать, что этот телефон только для служебного пользования.

— Да ты чего, батя, с дуба рухнул, какое еще служебное? Там с девушкой непонятно что происходит.

— С этой? — презрительно хмыкнул сторож, кивнув головой в сторону девицы, продолжавшей свои причитания.

— С этой все нормально, та в доме осталась, — напирал парень. — Да что языком-то трепать, давай в «скорую» звонить.

— Не положено, — и Кузьма Петрович заслонил собою дверь.

— Елки-моталки, вот заладил: положено да не положено! А умирать молодой девушке положено? — наступая на сторожа, истерично заорал парень.

— Но-но, охолонись малость, а то вместо «скорой» в милицию позвоню!

— Да плевать, звони куда хочешь, — продолжал кричать парень, — но если девушка помрет, это уже на твоей совести будет!

— Эко куда повернул, — не то удивленно, не то растерянно крякнул Кузьма Петрович и отступил от двери. — Ладно, чего орешь, идем со мной, сам все будешь врачам объяснять.