Новый порядок землеустройства

 

Земельный вопрос, этот вопрос вопросов, в вихре первых недель революции вызвал к жизни ряд самых различных инициатив; неко­торые из них тотчас повлекли за собой серьезные трудности.

В августе и сентябре занятие по­мещичьих земель приобрело по­всюду мощь и форму морского прилива. Да это и не удивительно, поскольку обещанная Второй ре­спубликой аграрная реформа прак­тически осуществлялась в смехо­творно малых масштабах.

В Новой Кастилии, в Андалу­сии сельскохозяйственные рабочие и мелкие крестьяне, владевшие ничтожно маленькими участками земли, вторгались в брошенные и не брошенные хозяевами поместья и коллективизировали земли, как того требовало большинство на общих собраниях.

В этих провинциях сельскохозяй­ственное производство в течение определенного времени продолжа­лось без особых проблем. Они воз­никли после того, как сократились кредиты и надо было реализовывать собранный урожай.

Привыкшие к своей работе сель­ские труженики без малейшего ущерба обходились без крупных помещиков, которые, за редкими исключениями, сами устранялись от руководства своим хозяйством, перепоручая его управляющим, а они-то были вполне заме­нимы.

В Каталонии, Арагоне и Леванте волна принудительной коллективи­зации, проводимой анархо-синдикалистской конфедерацией (НКТ) и ФА И, вскоре создала серьезные трудности.

В Каталонии, где существовало множество мелких личных зе­мельных наделов, это движение, обусловленное скорее идеологиче­скими мотивами, нежели глубоки­ми экономическими потребностя­ми, как то было в Новой Кастилии или в Андалусии, и во многих от­ношениях отличавшееся от коллек­тивизации в этих последних, на­толкнулось на явную враждебность рабассайров, до тех пор свя­занных контрактами «рабасса морта», которые превращали их в арендаторов особого рода, а те­перь получивших возможность стать собственниками, и все это благодаря Народному фронту.

Столкновения между фанатика­ми «либертарной коллективиза­ции» и рабассайрами были столь часты в августе 1936 года, что сама НКТ вынуждена была бить отбой. Конфедерация опубликовала сле­дующую резолюцию:

«Если бы мы намеревались про­вести немедленно принудительную коллективизацию всей земли, включая и добытую таким трудом и самоотречением, мы столкнулись бы с целым рядом препятствий, ко­торые помешали бы нам нормальным путем достигнуть конеч­ной цели».

Однако, несмотря на такую не­ожиданно проявленную осторож­ность, крестьянам было навязано немало коллективных хозяйств.

Со своей стороны Генералидад принял 1 января 1937 года декрет, согласно которому, с одной сто­роны, аннулировались все аренд­ные договоры, а с другой стороны, начиная с этой даты все фермеры и арендаторы были обязаны вно­сить арендную плату государст­ву, Генералидаду или муниципали­тетам.

Эта мера имела своей целью вве­сти аграрное законодательство в масштабах всей территории, под­чиненной власти автономного пра­вительства.

Прогресс в этой области был медленным: ему без конца препят­ствовала НКТ, которая, усматри­вая злую волю в этих унитарных усилиях, расценивала их как попы­тку нанести урон ее влиянию.

Если Каталония в силу самого размера своих сельских хозяйств и в силу социального состава своего крестьянства оказывала организо­ванное сопротивление анархист­ским экспериментам, то в Арагоне дела обстояли иначе (разумеется, в районах, оставшихся в руках респу­бликанцев).

На этих засушливых землях, за­селенных крайне неравномерно, при очень низком уровне жизни, коллективизация анархистского типа, проводимая в течение лета милицией ФАИ-НКТ, охватила в момент своего апогея более трех четвертей обрабатываемых площа­дей.

В этих целях в августе 1936 года две анархистские организации со­здали комитет, названный «Нуэва реструктурасьон де Арагон, Риоха и Наварра» («Новое переустрой­ство Арагона, Риохи и Наварры»), который повсюду жестоко навязы­вал свою волю.

Названный комитет, жаждавший распоряжаться всем и всеми, при­вел к такому хаосу, что анархо-синдикалистский

228

лидер Хуан Пейро (не принадлежавший к ФАИ, а только к НКТ) вынужден был сле­дующим образом охарактеризовать его деятельность:

«Когда она [анархистская мили­ция] принесла в эту область факел революции, ее первой заботой бы­ла разоружить крестьян, лишить их всяких средств защиты... а затем обобрать их до последней рубаш­ки».

Комитет «Нуэва реструктурасьон» стал настолько непопулярным, что весьма скоро НКТ решила из­менить его состав и наименование.

Однако пришедшая ему на смену новая организация «Консехо де Арагон» («Арагонский совет»), вскоре возглавленная Хоакином Аскасо, мало отличалась от преды­дущей.

Согласно данным анархо-синдикалистского источника, около по­лумиллиона арагонских крестьян были объединены в примерно 450 либертарных коммун.

Мелким крестьянам было запре­щено обрабатывать свои участки иначе, как собственными силами, с тем чтобы принудить их вступить в эти коммуны.

Утопизм анархо-синдикалистов вырос в Арагоне до невероятных размеров.

Их туманные теории денежных отношений и оплаты труда были воплощены там в жизнь, и нена­вистные деньги были теоретически отменены.

Купюры и монеты (исчисляемые в песетах республики) были заме­нены vales , своего рода «бонами», в обмен на которые можно было по­лучить товары только в магазинах коммуны.

Но поскольку эти vales распреде­лялись в соответствии с определен­ной классификацией, они не смогли стать единым эквивалентом, а по­этому, символически упразднив деньги в качестве расчетной еди­ницы, анархо-синдикалисты выну­ждены были вернуться к ним кружным путем. (Еженедельная се­мейная плата составляла 25 песет для одинокого крестьянина, 35 пе­сет — на супружескую пару и одного работника и, сверх того, по 4 пе­сеты — на ребенка.)

В Леванте насильственная кол­лективизация, проведенная в при­сутствии вооруженной милиции НКТ и ФАИ, была ограниченной ввиду сильного влияния ВСТ в этой области, славившейся апель­синовыми плантациями и ранними овощами.

Здесь применялись формы коо­перации, благоприятные для крестьян, образцом которых был часто упоминаемый «Кооператива популяр наранхера» («Народный кооператив по выращиванию и сбыту апельсинов»), организо­ванный для того, чтобы избавить крестьян от бремени посредников.

Еще один образец — Кооператив сельскохозяйственных производи­телей, организованный в самом сердце района огородов и садов провинции Валенсия, в Сегорбе, в который крестьяне могли так же свободно вступить, как и выйти из него. Однако выборная админи­стративная комиссия установила здесь неудачную систему ежеднев­ной оплаты труда «на семейной ос­нове» (!): так, холостяк получал 5 песет, холостячка — 4, глава семьи — 5, его жена — 2 песеты.

 

Положение в промышленности

 

Последовавшая за июльскими днями революционная буря буше­вала, конечно же, не только в деревне.

Она охватила все отрасли про­изводства во всех регионах респу­бликанской территории, но и на этот раз там, где анархо-синдика­листы были в большинстве, возни­кали серьезные проблемы.

В этих регионах, и особенно в Каталонии, независимо от того, бежали или не бежали владельцы предприятий, присоединились или не присоединились они к мятежни­кам, их предприятия были инкау­тированы (от глагола "incautar", что буквально означает «захва­тить», «наложить арест на имуще­ство»).

Инкаутация, а попросту захват имущества, была не чем иным, как воплощением старого лозунга «За­воды — рабочим!».

Вскоре его применение на прак­тике превратило, однако, захва­ченные предприятия либо в коллек­тивную собственность работников, занятых на данном предприятии, либо в собственность ведущего профсоюза данной отрасли про­изводства (в этом случае использо­вался термин «синдикализация»).

Волна инкаутации захватила так­же и сферу коммунального обслу­живания: железные дороги, город­ской транспорт (трамваи и авто­бусы), морской транспорт и т. п.

Но на этом не остановились. Были инкаутированы частные бу­лочные, сапожные мастерские и да­же парикмахерские, а также почти все виды мелкой розничной торго­вли.

Эта страсть «захватывать» все подряд, неизбежно вызывающая враждебную реакцию со стороны городской мелкой буржуазии, бы­ла тем более неуместной, что, с одной стороны, она наносила же­стокий ущерб большинству людей, враждебных июльскому военному мятежу, а с другой стороны, поро­ждала хаос в сфере распределения и, следовательно, черный рынок.

В сентябре 1936 года в Катало­нии были инкаутированы 20 тысяч крупных, средних и мелких пред­приятий.

Оказавшись перед лицом такой стихии, Генералидад (автономное правительство Каталонии) попы­тался выработать некоторые пра­вила рекомендательного характера

229

в ситуации столь необычной и сложной.

Декретом от 24 октября 1936 го­да о коллективизации и рабочем контроле, который узаконивал су­ществующее положение, Генералидад уведомлял, что:

Коллективизировались все пред­приятия, где численность работаю­щих на 30 июня 1936 года превы­шала 100 человек, а также пред­приятия, на которых занято менее 100 человек, в том случае, если их владелец был признан мятежником или отказывался выполнять свои функции и бежал или соответ­ствующее решение о коллективиза­ции было принято большинством работающих совместно с владель­цем.

Коллективизировались также предприятия, где численность ра­ботающих превышала 50 человек, если за решение о коллективизации проголосовало не менее трех че­твертей работников.

Управление этими предприятия­ми вверялось «совету предприя­тия», избранному на общем соб­рании тружеников предприятия в присутствии представителей Генералидада.

Предприятия, где численность работников превышала 500 чело­век, а также предприятия, чей капи­тал был больше одного миллиона песет, должны были возглавить ди­ректора, назначенные Генералидадом.

Что же касается немногих тор­говых или промышленных пред­приятий, избежавших коллективи­зации, то там создавались «коми­теты по контролю», которым над­лежало следить за всеми финан­совыми операциями и сотрудни­чать с владельцами в повседневной деятельности предприятий.

Декрет от 24 октября 1936 года не затрагивал проблему оплаты труда: в этой области широко практиковалась уравниловка, столь дорогая последователям Бакунина и приводившая то здесь, то там к ослаблению индивидуальных усилий тружеников.

Через несколько месяцев боль­шинство предприятий Каталонии оказались в положении, которое один из анархистских лидеров Абад де Сантильян впоследствии в своей книге «После революции» был вынужден охарактеризовать следующим образом:

«Мы представляли собой анти­капиталистическое движение, мы выступали против собственности. В частной собственности на орудия производства, на заводы и сред­ства транспорта, в капиталистиче­ском механизме распределения мы видели основную причину нищеты и несправедливости. Мы стреми­лись к социализации всех богатств, с тем чтобы каждому нашлось ме­сто на пиру жизни. Но то, что мы сделали, сделали мы не лучшим образом. На место бывшего владельца мы посадили полудюжину людей, считавших завод и транс­порт, находившиеся под их контро­лем, своей собственностью, но, увы, не умевших организовать управление и руководство лучше, нежели это делалось раньше».

Этот беспощадный и горький комментарий, принадлежащий пе­ру одного из видных лидеров анархосиндикалистского движения, свидетельствует о том, что, если бы анархисты внимательней чита­ли, вернее, знали своих соб­ственных теоретиков, они бы поня­ли, что лозунг «Завод — его работ­никам» мог привести только к та­кому результату, равно как неколлективизированный завод возро­ждал дух конкуренции и капитали­стической собственности. В дей­ствительности случилось так, что многие инкаутированные заводы оказались в руках технических спе­циалистов, а то и бывших «дирек­торов», которые поддерживали там былую рутину и производство, благодаря чему в 1939 году после победы фашизма смогли предста­вить отчеты уцелевшим хозяевам или их семьям, вновь обретшим и свои привилегии, и свою собствен­ность.

Если под влиянием, а то и по принуждению НКТ около трех че­твертых предприятий в Каталонии и около половины предприятий в Леванте были инкаутированы, то иначе обстояло дело в регионах, где преобладало влияние коммуни­стов и социалистов, а именно в Но­вой Кастилии, в мадридском ре­гионе, в провинциях Куэнка, Аль­басете, Аликанте и др.

Там вместо инкаутации (которая из-за отсутствия эффективной координации усилий различных предприятий могла привести лишь к «распылению» производства и, следовательно, к экономическому хаосу) происходило то, что называ­ли тогда интервенсьон (производ­ное от глагола "intervenir" — прини­мать участие, вмешиваться).

Чем интервенсьон отличалась от инкаутации?

Тем, что предприятие, подверг­шееся интервенсьон, не станови­лось коллективной собствен­ностью занятых на нем работников или соответствующего профсою­за — оно попадало под двойной кон­троль: рабочих делегатов и пред­ставителей государства.

Интервенсьон содержала в себе ростки национализации.

Поэтому-то она помогла избе­жать бедствия испанской полити­ки, получившего в XIX веке назва­ние кантонализма (эквивалент французского выражения "politique de clocher" — местничество) и при­ведшего, помимо прочих причин, к падению Первой республики (1873 год).

Тем не менее проблемы, порож­денные интервенсьон, решить было нелегко.

Самой серьезной из них была, пожалуй, проблема банковских кредитов, без которых ни инкаутированные

230

предприятия, ни пред­приятия, подвергшиеся интервенсьон, функционировать не мо­гли.

Благодаря деятельности проф­союза банковских работников и ра­ботников биржи, входящих в ВСТ, благодаря твердой позиции, заня­той министром финансов Хуаном Негрином, среди существовавшего беспорядка был осуществлен ряд разумных мер.

По существу, состояли они в том, что от предприятий, обра­щающихся к государству с прось­бой о предоставлении кредитов (а так поступало подавляющее боль­шинство их), требовали, чтобы они согласились на определенный кон­троль со стороны государства или на его участие в управлении пред­приятием, и это относилось ко всем предприятиям.

Сложность проблем, вызванных существованием обширного секто­ра промышленности, подчиненной режиму интервенсьон, обусловли­валась многими факторами, и осо­бенно (если не говорить о других) мощностью предприятий, пере­стройкой их сбыта.

Было, например, относительно проще ввести в действие и управ­лять большими машинострои­тельными заводами, электростан­циями, транспортными компания­ми, банками, внезапно постав­ленными под двойной контроль профсоюзных делегатов и государ­ства, чем координировать деятель­ность десятков тысяч маленьких частных или же семейных предприятий, где интервенсьон, за не­достатком опыта и соответствую­щих связей, весьма затрудняла по­иски и получение новых рынков сбыта, которыми необходимо бы­ло срочно заменить утраченные в результате разделения Испании на два лагеря.

Кстати, уточним здесь, что во­преки писаниям некоторых истори­ков-социалистов  или  историков троцкистского толка вроде Бруэ и Темима коммунисты не были про­тивниками «рабочего контроля» на заводах. Против чего они восставали, так это против карикатурного подобия выборов, к которым при­бегали анархо-синдикалисты, осо­бенно в Каталонии, чтобы прота­щить своих представителей и, ра­зумеется, устранить других канди­датов.

Поскольку коммунисты, ратуя за демократические выборы без вся­кого давления (в частности, со сто­роны милиции ФАИ), мешали анархо-синдикалистам и троцки­стам, те обвиняли КПИ в том, что она боится «прямой демократии».

Однако как ИСРП в Каталонии, так и КПИ в остальной республи­канской зоне не жалели усилий, чтобы «прямая демократия» стала реальностью.

Обе партии боролись за то, чтобы трудящиеся избирали непос­редственно на предприятиях рабо­чие комитеты, которые ранее на­значались сверху профсоюзным ру­ководством. Они вели беспощад­ную войну против бюрократиза­ции, против авторитарности. Не превращая «прямую демократию» в панацею от всех бед, они стреми­лись привить ее новому социально­му порядку.

 

Необходимый выбор

 

Трудности, с которыми столкну­лась испанская революция, разу­меется, не исчерпывались рассмо­тренными выше проблемами.

Среди самых актуальных про­блем первостепенным был вопрос о перестройке некоторых отраслей промышленности на военный лад, но среди прочих наиболее ак­туальных проблем были такие, ко­торые можно было рассматривать по меньшей мере как аномалии. Таким, например, был недопу­стимый обычай распределять ме­жду работниками все доходы, по­лучаемые предприятием, не забо­тясь о пополнении резервных фон­дов и сумм, без которых невозмож­но было соблюсти сроки разного рода платежей.

Становилась очевидной необхо­димость выбора, продиктованная наличием принципиальных разно­гласий между коммунистами, зна­чительной частью социалистов и ВСТ, с одной стороны, и анархо-синдикалистами (которых поддерживали троцкисты, хотя и мало­численные, но разжигавшие эти противоречия) — с другой, как по военным проблемам (ускоренное формирование Народной армии, единое командование и т. д.), так и по проблемам тылового обеспече­ния армии (национализация, а так­же плановое и разумное управле­ние производством вооружений и снаряжения, предназначенных для фронта). Становилось ясно, что нельзя и дальше мириться с по­добным положением дел, посколь­ку оно усугублялось к тому же со­противлением, оказываемым авто­номным правительством Страны Басков перестройке ее промышлен­ного производства и перемещению части его поближе к участкам фронта, над которыми нависла непосредственная угроза.

Как видим, выбор, который предстояло сделать, касался поли­тической стратегии в самом высо­ком значении этого слова, и сде­лать его предстояло наивысшей инстанции нового революционного порядка, то есть коалиционному правительству и его главе Ларго Кабальеро, который должен был ответить на поставленный вопрос.

Но глава правительства, все больше прислушиваясь к группке интеллектуалов, враждебно отно­сившихся к растущему влиянию КПИ, таких, как Барайбар и Аракистайн, ничего не решал, и ситуа­ция продолжала ухудшаться.

Обеспокоенная этим КПИ, при­ветствовавшая в сентябре назначение Ларго Кабальеро на пост главы нового правительства как факт весьма позитивный, посколь­ку этот человек, несмотря на свою ограниченность, был искренне предан революции, решила поста­вить эти проблемы перед обще­ственностью.

На заседании своего Централь­ного комитета в Валенсии в середи­не декабря 1936 года КПИ изучила первостепенные задачи, стоящие перед страной, и выработала про­грамму под названием «Восемь ус­ловий победы».

Суть этих восьми условий своди­лась к следующему:

1. Сосредоточение всей полноты власти в руках центрального пра­вительства, чьи решения должны выполнять и претворять в жизнь все политические партии и проф­союзы.

2. Введение всеобщей воинской повинности с целью создания в кратчайший срок сильной Народ­ной армии, располагающей значи­тельными резервами, хорошо обу­ченной и находящейся под единым компетентным командованием, пользующимся доверием народа.

3. Установление строжайшей дисциплины в тылу, с тем чтобы положить конец действиям «бес­контрольных» элементов и концеп­ции «кантонализма», согласно ко­торой война касается лишь тех тер­риторий, где происходят военные действия, а не всего народа и всех регионов страны.

4. Национализация и рекон­струкция тяжелой промышленно­сти и создание мощной военной промышленности.

5. Создание специального коор­динационного совета для руковод­ства всеми отраслями экономики, в котором были бы представлены все специалисты Народного фронта.

6. Введение рабочего контроля над производством, осуществляю­щегося в соответствии с планом, разработанным координационным советом, и имеющего своей целью обеспечить выполнение этого пла­на.

7. Расширение сельскохозяй­ственного производства, проводи­мое по согласованию с представи­телями крестьянских организаций, партий и организаций Народного фронта и имеющее целью сберечь продукты как личного, так и коллективного труда и гарантировать производителям выгодные цены на внутреннем и внешнем рынке.

8. Координация сельскохозяй­ственного и промышленного про­изводства с целью ускорить дос­тижение главной цели — выиграть войну.

Восемь условий победы, наме­ченные КПИ, несмотря на то что они отвечали вновь подтвержден­ной необходимости единства всех «пролетарских и антифашистских сил», пришлись не по вкусу Ларго Кабальеро.

Он их не только проигнориро­вал, но и выступил против неко­торых из них, особенно тех, где шла речь о едином руководстве во­енными действиями.

Эти предложения, направленные на укрепление авторитета прави­тельства, лидер социалистов, отли­чавшийся болезненным самолю­бием, воспринял как критику в свой адрес.

Поэтому он предпринял хи­троумные маневры для сближения с анархо-синдикалистами, стре­мясь, как только представится слу­чай, сформировать «профсоюзное правительство» (из ВСТ и НКТ), которое позволило бы отстранить от дел политические партии, и в первую очередь КПИ.

Но после падения в феврале 1937 года Малаги, отнюдь не повысив­шего его личный престиж, Ларго Кабальеро прекратил эти маневры.

Ввиду внезапного ухудшения об­щей ситуации, вызванного потерей Малаги и обширных андалусских территорий, КПИ возобновила по­пытку.

5-8 марта 1937 года в Валенсии состоялся пленум Центрального комитета КПИ на правах очеред­ного съезда партии, который не мог состояться, поскольку делега­там, находившимся на фронте, трудно было собраться.

Пленум рассмотрел проблемы единства сил Народного фронта, необходимость которого была вновь подтверждена; он высказался за достижение единства пролета­риата, органическое слияние КПИ и ИСРП, единство действий ВСТ и НКТ, укрепление связей с рес­публиканскими партиями и с пред­ставительными силами Каталонии, Басконии и Галисии; пленум вы­сказался против любых попы­ток сформировать «профсоюзное правительство», из которого бы­ли бы исключены представители политических партий, и вновь под­черкнул актуальность «восьми ус­ловий победы».

Если декабрьский пленум глав­ным образом ставил своей целью разъяснить народным массам ос­новные задачи, то мартовский пле­нум 1937 года дал своего рода глобальный ответ на совокупность проблем, с которыми столкну­лась испанская революция и ко­торые необходимо было обсудить и решить, чтобы успешно выдер­жать те многообразные испытания, которые выпали на ее долю.

В государственном аспекте на данном этапе испанской истории революция должна была привести к образованию «демократической парламентской республики нового типа» (по выражению генерально­го секретаря КПИ Хосе Диаса).

Эта формула, против которой тогда выступали анархо-синдика­листы и их союзники, представляя ее как «тормоз революции», подво­дила первые итоги революционных завоеваний и выражала суть дела.

Некоторые историки хотели ви­деть в ней попытку успокоить «западные

232

демократии», враждебно относившиеся к любой форме ре­волюционного государства.

Демократическая парламентская республика нового типа не была ни «тормозом революции», ни успо­коительной формулой.

В действительности она вела к установлению социализма.

Что касается ее «парламентско­го» аспекта, то генеральный секре­тарь КПИ Сантьяго Каррильо, комментируя тридцать восемь лет спустя терминологию КПИ весной 1937 года, объяснил его в своем труде «Завтра Испании» следующим образом:

«В то время именно мы в разгар войны поставили вопрос об избра­нии нового парламента, который действительно представлял бы во­оруженный народ, поскольку дей­ствующий парламент был избран в иных условиях. В этой ассамблее [кортесах — Ж. С] не было анархи­стов; силы, сражавшиеся против франкистов, были представлены весьма слабо. Это именно мы по­ставили вопрос о новых выборах, которые изменили бы состав и ха­рактер этого парламента и превра­тили бы его в орган народной рево­люции... Однако это предложение было отклонено другими партия­ми, даже теми, которые считали се­бя крайне левыми».

 

Первые итоги

 

Какой бы разноликой ни была революция, бурлившая в республи­канской зоне после июльского во­енного мятежа, к весне 1937 года — когда закончилась победой битва под Гвадалахарой, а для «генера­лиссимуса» исчезла всякая надежда овладеть Мадридом и тем са­мым завершить войну — она пришла с неплохими итогами.

Несмотря на эксцессы, хаос, столкновения и разнообразные трудности, порожденные револю­цией в первое время, она разруши­ла социальные структуры, которые хозяева Испании пытались уберечь от каких бы то ни было перемен.

Эта мертвая зыбь скрывала двойной кризис — кризис нации и испанского общества, который партии и организации Народного фронта пытались разрешить, каж­дая в соответствии со своей страте­гией и интересами классов и со­циальных слоев, рупорами и за­щитниками которых они выступа­ли.

Но несмотря на расхождения во взглядах на те или иные вопросы, принятие этой революции было об­щим и неизмененным знаменате­лем для партий и организаций На­родного фронта.

Таким общим знаменателем ста­ло разрушение «четырех столпов» традиционного государства и уста­новление нового социального по­рядка.

По всей республиканской зоне вековая власть аристократии была буквально сведена на нет.

Застигнутые июльскими собы­тиями в Мадриде, Валенсии, Барсе­лоне или же за границей, родовые дворяне и аристократы новейшей формации увидели, что их велико­лепные дворцы реквизированы и не сегодня — завтра будут заняты обще­ственными учреждениями или же превращены в музеи.

Аристократы, избежавшие рас­стрелов первых недель, затаились в случайных пристанищах, стараясь избавиться от присущей им ма­неры говорить и двигаться, оде­ваясь как можно скромнее, чтобы раствориться в толпе.

Они были изгнаны из админи­стративных советов, где ранее засе­дали, из поместий, какими владели на протяжении поколений, из за­крытых клубов, где они блистали. Теперь они жили весьма стесненно, поскольку могли лишь ограничен­но пользоваться своими банков­скими вкладами. Весь их жиз­ненный уклад был опрокинут. Эра их всемогущества закончилась.

Что касается крупной промыш­ленной и финансовой буржуазии, то она лишилась той значительной роли, какую играла в экономике страны, поскольку крупные пред­приятия были захвачены волной коллективизации, выражавшейся, как мы видели, в таких явлениях, как инкаутация и интервенсьон.

За исключением Страны Басков, где социальный статус-кво стал не­гласным и непременным условием присоединения промышленной и финансовой буржуазии к респуб­ликанскому лагерю, во всех ос­тальных местностях, всюду на территории, находившейся под властью Народного фронта, ос­новные средства производства и обмена были изъяты из-под кон­троля крупных собственников.

Как класс буржуазия перестала играть какую-либо роль в эконо­мике, а индивидуальная судьба ее представителей чаще всего зависе­ла от той позиции, какую они зани­мали в отношении происходящих событий.

Были буржуа, которые, поставив себе целью выжить и всецело на­деясь на конечную победу Франко, лишь притворялись, что прини­мают новый социальный порядок.

Другие ухитрялись пробраться во Францию, чтобы оттуда присое­диниться к лагерю мятежников.

Третьи, особенно в среде интел­лигенции, приняли участие в со­циальных переменах, приспособи­лись к новому режиму, а некоторые верно ему служили.

Что касается армии, «третьего столпа» старого порядка, то уже было показано, какой перестройке она подверглась, и нет смысла к этому возвращаться.

Напомним все-таки, что, распу­щенная сначала декретом Касареса Кироги от 18 июля 1936 года, она была на деле заменена (за исключе­нием нескольких полков и команд­ного состава) милицией, созданной в результате народной мобилизации, проведенной в ответ на июль­ский мятеж.

Затем, во второй период, она бы­ла реорганизована на новых осно­вах, что позволило сформировать Народную армию, рожденную во время долгой битвы за Мадрид.

Но к весне 1937 года испанская Народная армия не была еще со­здана на всей территории, контро­лируемой республиканцами.

В различных регионах еще про­должала существовать милиция, конечно военизированная, но по своей структуре неприспособлен­ная к новым методам ведения вой­ны, начало которым было положе­но на Мадридском фронте и ко­торые предвосхитили тактику вто­рой мировой войны.

Более того, хотя декретом от 15 октября 1936 года все вооруженные силы республики были подчинены военному министру, их «главному шефу», практически власть единого командования не распространя­лась на все фронты.

Так, ему не подчинялись Вос­точный фронт (Арагон и Каталония),

234

Теруэльский и Северные фронты.

К этому надо добавить, что де­крет от 29 октября 1936 года о мо­билизации всех пригодных к воен­ной службе мужчин в возрасте от 20 до 45 лет чаще всего оставался мертвой буквой, мобилизация про­водилась недостаточно энергично и не контролировалась.

Таким образом, проблема фор­мирования войсковых резервов численностью от 125 до 150 тысяч солдат оставалась нерешенной, что лишало республиканский лагерь (как это случилось под Гвадалаха­рой) возможности развить достиг­нутый успех, нанеся противнику поражение вроде того, какое было нанесено фашистским дивизиям.

Церковь, за исключением Стра­ны Басков, перестала существо­вать как организованная сила и была лишена какого бы то ни было влияния при новом революцион­ном порядке.

Злоупотребляя светской властью в своих отношениях с государ­ством и запятнав себя участием в неблаговидных делах, она обрече­на была утратить свою духовную власть и лишилась права публич­ного отправления культа.

Богослужение в храмах, если они не были сожжены или разграб­лены, было запрещено.

Разного рода богатства, нахо­дившиеся в храмах, как-то: алтари со старинными украшениями, кан­делябры, потиры, ковчеги из дра­гоценных металлов — были уничто­жены или реквизированы. А коло­кола, чаще всего пройдя переплав­ку, использовались для военных, а то и гражданских целей.

Церковные здания, избежавшие летом ярости антиклерикально на­строенных масс, стали использо­вать не по назначению, в граждан­ских целях.

Были, однако, и исключения, как, например, монастырь салезианцев в Мадриде, где в распоря­жении членов этого религиозного ордена было оставлено одно кры­ло монастырского здания, а ос­тальные помещения занимали штаб и службы Пятого полка, сформированного КПИ в первые августовские дни.

Хотя число жертв волны репрес­сий, обрушившейся на духовенство и вызванной как чисто антикле­рикальными настроениями, так и жаждой мести за моральную под­держку мятежа, достигало несколь­ких тысяч, нельзя, однако, утверждать, как это делают некоторые историки, что все священники и мо­нахи были либо расстреляны, либо брошены в тюрьмы, либо укры­лись в подполье.

С января 1937 года, как только общественный порядок был вос­становлен, несколько тысяч свя­щенников, правда сменивших сута­ну на цивильную одежду, больше не подвергались притеснениям.

В самый разгар страстей неко­торым из них было даже предоставлено убежище.

В своей книге «Мадридские под­мостки» испанская романистка Мария Тереса Леон рассказывает о встрече, свидетельницей которой она сама была в Мадриде в первые дни гражданской войны. Ее двумя участницами были монахиня и зна­менитый лидер коммунистов Долорес Ибаррури, приехавшая в монастырь, где находилась мона­хиня, чтобы избавить ее от непре­двиденных случайностей этого пе­риода.

Эту несчастную женщину, ду­мавшую, что ее везут на казнь, Пасионария усадила в свою машину. Она позаботилась о ней, достала ей одежду и нашла приют, где монаш­ка прожила спокойно до конца войны.

Запрет на отправление католиче­ского культа, хотя он и не был офи­циально узаконен, оставался реаль­ностью до осени 1938 года, когда некоторые церкви были вновь от­крыты, прежде всего в Барселоне, Мадриде и Валенсии.

В революционной буре церковь потеряла также то, что составляло одну из ее традиционных прерога­тив: обучение на всех уровнях, и особенно в начальных школах. (Все церковные школы были закрыты, а их помещения заняты профсоюза­ми или революционными комите­тами.)

В Каталонии «новая единая шко­ла», построив обучение «на рацио­налистических принципах труда, человеческого братства, всеобщей солидарности и уничтожения вся­кого рода привилегий», обеспечила себе господствующие позиции, тог­да как на остальной части респуб­ликанской территории школьные программы приобрели светский ха­рактер. Это не относится только к Стране Басков, где церковные школы продолжали свою деятель­ность.

Крушение «четырех столпов» традиционного государства, уста­новление новой политической вла­сти, где противостояли друг другу четыре политических течения, о ко­торых уже шла речь выше, — все де­лало необходимым узаконить перемены, происшедшие в эконо­мической и социальной областях, а кроме того, попытаться если и не ввести их в единое русло, то, во всяком случае, не позволить им развиваться по воле часто противо­речивых инициатив, проявляемых бесчисленными низовыми комите­тами, чьи безосновательные и эго­центричные действия служили поч­вой для возрождения пагубного «кантонализма» Первой респуб­лики.

Описывать в деталях соответ­ствующие попытки правительства, все их перипетии и неожиданные повороты сейчас не входит в мою задачу; к этому я вернусь далее.

Сейчас мне представляется необ­ходимым другое — набросать круп­ными мазками картину основных

235

политических, экономических и со­циальных преобразований, про­веденных на первом этапе войны.

Самая важная из этих перемен касается самой природы власти.

 

Новое историческое явление

 

Власть, возникшая на руинах Второй республики, не была социа­листической в строгом смысле это­го слова.

Она стала бы социалистической, если бы удалось уничтожить капи­талистические производственные отношения.

Однако эти отношения продол­жали существовать, несмотря на частичную национализацию про­мышленности и несмотря на не­долговечные эксперименты анар­хистского толка в области сельско­го хозяйства.

Эта власть тем не менее была новым историческим явлением.

Это была власть рабочего клас­са, разделенного, с одной стороны, в идеологическом плане — на марк­систов и анархистов, а с другой стороны, в плане организацион­ном, в силу самого факта суще­ствования различных политических партий — КПИ, ИСРП, ПОУМ, и двух профсоюзных объединений — ВСТ и НКТ. Вместе с тем это была также власть сельскохозяйствен­ных рабочих, среднего и мелкого крестьянства, мелкой городской буржуазии, примкнувшей, особенно в Каталонии и Стране Басков, к правительству Народного фронта.

Попытка объединить эти раз­личные силы нашла свое первое ор­ганизационное выражение в созда­нии правительства Ларго Кабалье­ро (4 сентября 1936 года).

Но в его состав не вошли тогда баскские националисты и анархо-синдикалисты ФАИ и НКТ. Одна­ко и те и другие под давлением об­стоятельств не замедлили войти в него.

1 октября 1936 года баски полу­чили автономию, к которой они стремились уже полвека и за кото­рую боролись под руководством сильной католической партии — На­ционалистической партии басков (НПБ).

Собравшиеся в Мадриде кор­тесы проголосовали в этот день за статут Эускади, в силу которого эта область Испании получала от­ныне автономное управление. От­ныне этническая и яз<