Детские годы Варфоломея, будущего Сергия Преподобного, игумена Радонежского и всея России чудотворца

 

 

(Память 25 сентября)

 

Это было в начале четырнадцатого века, когда так тяжело жилось русским людям. То были годы тяжелого неволья, когда никто не был уверен в завтрашнем дне.

Князь, которого вызывали в Орду, не знал, вернется ли он оттуда целым, не сложит ли там головы своей, спасая свою душу и отказавшись изменить Христу.

Грустные сказки старые няни рассказывают в длинные зимние вечера своим питомцам. Заунывным голосом повествуют они о том, как брали татары город Владимир, как в старом Успенском соборе, строения Андрея Боголюбского да Всеволода Третьего, взошла семья великокняжеская на хоры и заложила их за собой кирпичами, чтобы не достаться в руки татар, и как татары, разбив двери собора, вломились в него, подожгли, и дым, подымаясь кверху, задушил женщин и детей великокняжеской семьи, и понеслись в небо души их вместе с душами князей, за стенами Владимира сложивших в неравном бою свои головы. Рассказывают они о прекрасном князе Васильке Ростовском, которого после битвы у Сити татары долго волокли за собой, уговаривая согласиться служить им, и убили его, наконец, в Шеренском лесу… Рассказывают, как пал в страшной битве при Сити великий князь Георгий Всеволодович и тело его было потом найдено епископом Кириллом на поле битвы с отрубленной головой, перевезено во Владимир, и голова нетленных мощей чудесно срослась с телом. Рассказывают о благоверной княгине Евпраксии, как получила она весть о смерти от татар молодого супруга и как с грудным младенцем бросилась с высоты своего терема в пропасть, чтобы не попасть живой в руки победителей.

И широко раскрывали глазенки русские дети, внимая этим страшным рассказам. А временами, когда они расшумятся за играми, няня или старый дядька скажет им: «Тише вы, шалуны этакие! Послушайте‑ка, что говорит земля!»

И дети припадают ухом к земле и слышат какой‑то неясный грозный гул.

– Это русская земля стонет, – говорят старики, смахивая слезу. – Послушайте, как русская земля стонет.

И в тогдашних взрослых, и в тогдашних детях жило одно страстное желание – воли, освобождения из‑под ненавистного татарского ига.

И чутким детям снятся то страшные битвы с грудами обезглавленных русских тел, с торжеством победителей: татары, настлав на живых пленных дощатые полы, пируют под звуки их хрустящих костей. То чудятся им новые битвы и русские знамена с изображениями Христа, Богоматери, угодников, носящиеся в буре грозной сечи.

Русские богатыри грудью наваливаются на темные полчища агарян, и – о, счастье, о, радость! – те не выдержали, побежали, и родная Русь торжествует!..

Об этом снилось. Об этом мечталось. Об этом молилось… Вот каких гостей видали тогдашние монастыри.

 

Эти гости – то князья,

В орду идущие с казной…

То их княгини, их семья,

В разлуке плачущие злой…

И черный люд, безвестный люд,

Со всей Руси идет‑бредет…

В грехах все каяться идут –

Да страшный гнев Свой Бог уймет…

Идут с пожаров, с поля битв,

Ища исходу хоть слезам

Под чтенье тихое молитв,

Под пенье ангельское там…

И в темных маленьких церквах

Душистый воск горит, как жар,

Пред образами в жемчугах –

Сердец скорбящих чистый дар…

 

И вот Господь послал страждущей Руси большого человека. Человек этот был Преподобный Сергий Радонежский, выросший среди тоски и подневолья. Преподобный Сергий, кроме охватившей все его существо любви к Богу, имел еще одну безграничную привязанность – к своему страдающему народу.

Он не мог, по монашескому призванию, которому он отдался, служить мечом истерзанной родине, но он имел два великих в его руках орудия – любовь и молитву. Переживая страдания и бедствия родины, выслушивая тоску приходивших к нему и открывавших ему свою душу людей, он чутким сердцем своим учуял, что на Руси накопилась великая сила, что борьба с татарами, на которую раньше никто не отваживался, возможна, что эта борьба должна кончиться русской победой. И он с детства молился о том, чтобы Господь пришел на помощь русскому народу и взыскал его Своей милостью. И чем старше он становился, тем неотступней становилась его молитва…

Преподобный Сергий Радонежский был сыном ростовского боярина Кирилла и супруги его Марии.

(Бояре Кирилл и Мария пользуются почитанием богомольцев; редкий из них, отправляясь в Троицкую лавру к Преподобному Сергию, не зайдет в Хотьков монастырь, в двенадцати верстах от лавры, и не поставит свечу у гроба родителей великого печальника русского народа.)

Некоторую склонность к подвижничеству Преподобный Сергий обнаружил еще в младенчестве. Так Варфоломей (мирское имя младенца) не хотел брать грудь матери, когда она принимала в пищу мясо; в среду и пятницу совершенно отказывался от груди.

Кто проникнет в тайну душевной жизни ребенка – будущего великого подвижника, кто уследит за теми часами его, когда вдруг до боли захочется ему уйти всецело в молитву, когда уста сами зашепчут Божие имя и руки потянутся туда, к высокому небесному своду, за которым им видится сияние Божией славы!..

Кто опишет эту начавшуюся в сердце жажду самоотвержения, жажду отдать Богу все, что есть, – силы, мысли, чувства, сделать Его одним своим доверенным и не любить никого, кроме Него, и ни о ком, кроме как о Нем, не думать, ни к кому иному не стремиться и ни о ком не мечтать… Кто изобразит эту чистую детскую молитву, когда еле умеющие лепетать уста с таким усердием произносят священные слова и когда тот мир, куда молится ребенок, тот мир, что стоит над землей, ему так ясен, словно он сам в этот мир залетел.

В семилетием возрасте Варфоломея начали учить грамоте. Товарищами его по учению были два его брата, Стефан и Петр, из которых первый был старше его, а второй младше. Те двое учились успешно, а Варфоломей не мог постичь грамоту. Это было ему очень тяжело: сверстники над ним смеялись, учителя наказывали, родители выговаривали. В этом горе своем и постоянном унижении Варфоломей горячо молился Богу, чтобы Бог просветил его разум.

Как‑то раз мальчик был на лугу, откуда он должен был привести лошадь домой. На лугу было хорошо и привольно. Кругом плоская равнина убегала во все стороны, раздольная, просторная. Высоко вставали в Ростове белые здания собора, колокольни. По краям горизонта виднелись церкви, где утром ярко блестела на солнце блестящая полоса озера Неро; луг после недавнего дождя благоухал крепким духом цветов, чистые хрустальные капли дрожали и блестели на высокой траве.

Мальчику хотелось от души насладиться тем, что было вокруг него. Но на сердце у него было тяжело, и время от времени он смахивал с глаз рукой слезы. Только что прошел неудачно урок: учитель накричал на него, братья надсмеялись. И вместо того, чтобы любоваться, как он любил, красотой этого летнего дня, он шел с понурой головой, погруженный в свою тяжелую думу: «Как это другие без труда усваивают себе грамоту, а я сколько ни стараюсь, ничего не выходит. Порой кажется, что забыл и то, что уже раньше знал…»

Вдруг мальчик остановился. Под большим развесистым дубом, стоявшим одиноко на лугу, молился старый инок. Обратясь лицом к солнцу, он шептал неслышную молитву, падал на колена, прикасаясь головой к земле, потом поднимался снова для нового земного поклона.

 

 

Что‑то особенное почувствовал Варфоломей в ту минуту, как увидел инока. Ему хотелось непременно принять от него благословение. Он неподвижно постоял, чтобы не нарушить его молитвы, и подошел к нему тогда, когда монах, положив последний поклон, стал отходить от дуба.

– Что надо тебе, чадо? – спросил монах, когда мальчик подошел к нему, скрестив руки для благословения.

– Грамота не дается мне, – сказал он, – не нахожу себе покоя, наказывают, бранят, а я изо всех сил учусь. Помолись за меня, чтобы Бог помог мне, вразумил меня.

Инок ничего не ответил. Он молча опустился на колени и начал молиться. Мальчик опустился около него, и душа старого инока и душа страдающего отрока слились в одной молитве: «Господи, просвети меня. Господи, наставь меня. Господи, прекрати мою муку», – вот те мысли, с какими обращался он к Богу… Инок, окончив молитву, встал. Поднялся и Варфоломей. У инока было торжественное выражение лица. Подняв глаза к небу, он возложил руку на голову мальчика и произнес: «С сего дня Господь дает тебе, чадо, разумение грамоты, ты превзойдешь в учении братьев и сверстников твоих».

– Прими и вкуси, – добавил он и подал при этом Варфоломею что‑то вроде просфоры. – Через этот дар, – тихо промолвил он, – ты получишь разумение Писания…

Посмотрев на мальчика ласковым взором, старец хотел идти в свой путь, но Варфоломей убедил его зайти в дом его родителей, так как они почитали иноков.

Кирилл и Мария встретили старца сочувственно, предложили ему пищи.

– Вкусим сперва пищи духовной, – ответил он.

Все стали молиться. Старец велел Варфоломею читать псалмы Давида.

– Я не умею, отче, – сказал огорченный мальчик.

– Читай, – ответил старец, – отныне Господь дает тебе разумение грамоты.

И он зачитал… Стройно, непрерывно полились вдохновенные речи псалма из уст Варфоломея, точно у него открылись очи. Буквы, казавшиеся раньше непреодолимыми, теперь все словно стали ему подвластными.

Родители не могли прийти в себя от изумления.

Старец стал прощаться. Он возложил крестообразно руки на голову Варфоломея и сказал отцу его:

– Ваш сын будет великим перед Богом и людьми, он будет избранной обителью Святого Духа и служителем Святой Троицы…

Получив чудесное знание грамоты, Варфоломей стал еще сосредоточенней, чем прежде. Всякой мыслью своей он желал благодарить Бога за Его милости.

Он строго постился, в среду и пятницу он совершенно не вкушал пищи. Хлеб и вода служили ему достаточным питанием в остальные дни. Молчаливый, он больше слушал, чем говорил, и то, что он видел в жизни, он слагал в своем сердце.

Тут начал он понимать общее русское горе и стал молиться о том, чтобы Господь посетил Русь.

Часто, когда с ростовских колоколен уже раздавался благовест к заутрени, не ложившийся еще с вечера Варфоломей стоял на молитве. Он звал Бога. Он просил Его вспомнить стольких русских страдальцев и за них помиловать всю землю… И когда он молился, на этой молитве посещали его светлые видения…

Ему казалось, что он слышит звук какой‑то великой битвы… Какой‑то светлый витязь, как высоко парящий орел, гонит татар. Русские знамена носятся по полю, осеняя победу, и Бог с высоты небес благословляет русский народ…

Много лет прошло с тех пор, как отрок Варфоломей молился о том, чтобы Господь послал волю подневольной русской земле… И вот настали заветные дни, Русь собралась померяться силами с татарами. Димитрий Донской, собираясь идти на Мамая, пришел просить совета у чтимого старца, Преподобного Сергия, бывшего отрока Варфоломея. И когда говорили они от души к душе, старец ободрил великого князя. Он предсказал ему полную победу над татарами, хотя с великими жертвами.

Когда Димитрий Донской, стоя на берегу Дона, колебался, переходить ли ему реку, прискакал от игумена Сергия посланец, везший Богородичную просфорку и грамотку из Троицкого монастыря. Преподобный советовал князю, не медля нимало, сразиться. Этим советом прозорливый игумен предупредил несчастье – соединение Мамая с польским королевичем Ягайлом, который спешил навстречу своему союзнику и в день битвы находился от Куликова поля всего в тридцати верстах.

И вот наступил столь страстно, столь долго и упорно жданный, вымоленный час… Светлый витязь Димитрий Донской носился по полю, и под своими знаменами, с криком «за игумена Сергия», русские гнали татар. И Бог Руси осенял победителей с высокого неба Своим благословением.

А в дремучем лесу, в монастырьке Святой Троицы, Преподобный игумен Сергий стоял на молитве и душой участвовал в битве. Он видел русскую победу, он называл поименно падавших воинов.

Мечта его детства, мечта его юности и почти всей его жизни воплощалась. И он словно слышал, как падают оковы с освобождаемого народа и как для него начинается новая, счастливая и широкая жизнь…

 

 

Октябрь

 

Юноша Роман Сладкопевец

 

 

(Память 1 октября)

 

Он был родом сириец и с детства стал угождать Богу. Роман, не получивший никакого образования, удалялся от всяких пустых бесед и не любил никаких игр и развлечений. Когда он стоял в церкви, можно было подумать, что ему открываются таинственные видения, так как он не сводил взора с икон и чутким слухом прислушивался к доносившимся откуда‑то от небесных краев священным звукам.

Для Романа ничего не казалось столь желанным, как служить при храме. Не умея читать, а также не имея голоса и слуха, он, казалось, не был пригоден к службе в церкви. Ему следовало бы искать себе какого‑нибудь другого дела. Но он не отходил от храма. Посещать его, как все, только по праздникам ему казалось лишением. Он устраивался служителем при разных церквах – сперва в одном большом городе, потом при великолепном храме Богоматери во Влахерне в окрестностях Царьграда и, наконец, при знаменитом храме святой Софии – Премудрости Божией.

Тихого поведения, скромный и набожный, Роман обратил на себя внимание патриарха Евфимия. Видя, как он усердно наблюдает за чистотой храма, и ценя его добрую жизнь, патриарх дал ему равную часть доходов с клириками. Это возбудило неудовольствие их, так как Роман не мог ни читать на клиросе, ни воспевать священных песен.

Клирики возненавидели Романа и старались подчас ему вредить. Как‑то случилось, что на праздник Рождества Христова император пришел в церковь. Роман в это время зажигал по храму светильники. Вдруг клирики выволокли его на амвон: «Ты получаешь с нами равную часть, так пой же теперь с нами наравне на амвоне рождественские гимны». Они знали, что он не смыслит в Писании и не мог ничего воспеть.

Тяжело пришлось Роману это оскорбление при царе и при всем народе, да еще в такой праздник. И он горько заплакал.

Когда служба окончилась и весь народ вышел из церкви, он упал ниц перед образом Пресвятой Богородицы и стал горько рыдать и молиться. Ничего не просил Роман от Пречистой Девы. Он только рассказывал Ей, как ему тяжело, как он не виноват в том, что его не научили грамоте, что у него нет голоса и слуха, что он, полный веры и усердия, не мог, наравне с другими, голосом своим восхвалять Бога. После долгой молитвы он, печальный, ушел к себе, от внутренней боли ничего не стал есть и прилег. И когда он забылся, посетило его чудное видение.

Перед ним стояла во плоти Пресвятая Владычица Богородица, утешительница всех скорбящих. Она держала в руках небольшую книгу‑свиток и сказала Роману тихим голосом: «Открой уста твои…» Когда он открыл, Пресвятая Владычица вложила этот свиток ему в рот, говоря: «Съешь его». Роман съел хартию и сейчас же проснулся. Возле него не было никого.

Явление скрылось бесследно, а на сердце его была неизреченная сладость, и что‑то рвалось из сердца наружу и искало выражения. В уме своем Роман ощутил знание Писания. Пресвятая Богородица открыла ему ум к разумению Божественных глаголов, как некогда открыл ум апостолам Ее Сын. Сердце Романа исполнилось великой премудрости, и он со слезами стал благодарить свою чудную Учительницу, что Она в столь малое время вразумила его больше, чем разумеют те, которые учатся долгие годы.

Пришло время всенощной, он пошел в церковь, веселясь и радуясь о благодати, данной ему от Богоблагодатной Девы. Пришло время пения рождественского кондака, и Роман, против ожидания товарищей, вышел на амвон, так как в то время кондак распевал на амвоне один клирик.

В душе Романа клокотало святое вдохновение. С уст рвались неведомые миру слова, и удивленный народ услыхал ту дивную песнь, которая доселе сладко ударяет по струнам верующих. То был в таких простых выражениях рисующий чудную картину Рождества Христова кондак: «Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют: нас бо ради родися Отроча младо – Превечный Бог».

От этих простых слов, в величии рисующих день Вифлеема, от окрепшего, развившегося, углубившегося, принявшего необыкновенную красоту после благодатного посещения Пречистой Девы голоса Романа лилась какая‑то благодатная сила. Народ, клир, царь – слушали, видели, удивлялись и чувствовали, как какая‑то чудная сладость сходила на их сердца.

Когда кондак был пропет, всех поразила сила этого сопоставления: «Нас бо ради родися Отроча младо – Превечный Бог». И при этих словах все как‑то трепетно ощутили веяние над собой этого «Превечного Бога» в образе «Отроча младо». Патриарх немедленно потребовал к себе Романа и стал расспрашивать у него, откуда получил он такую премудрость. И Роман не утаил от него чудного явления. Он рассказал ему, какую благодать низвела на него Пресвятая Дева, Которой он открыл свое горе. Он исповедовал Ее чудо над собой и прославлял свою небесную Учительницу.

Весь город узнал об этом событии, умудрившем Романа. Клирики раскаялись и, припав к ногам его, просили у него прощения.

Вскоре патриарх поставил Романа диаконом. Из уст его текли словно многоводные реки вольных священных песен. И те, которые издевались над ним за его простоту и невежество, теперь у него учились.

Святой Роман Сладкопевец написал множество кондаков на Господни и Богородичные праздники, а также хвалебные песни святым – свыше тысячи, – и был от всех почитаем и любим. Он жил богоугодно, праведно, сберегая чудный дар, снисшедший на него.