Сон №2: Ворона, или посвящение в алхимию

Снилось где-то в 14 лет.

Я иду по Москве и захожу в кинотеатр. Там показывают фильм о Боге. Я вхожу в зал – на экране сразу начинается действие. Моментально я как бы перестаю быть собой и становлюсь этим действием.

Его суть в следующем: некий идеальный Бог находится в своём мире, где он может делать всё. Ему нельзя только одно – играть с вороной, которая находится в центре мира. Бог изменяет весь мир силою мысли, но к вороне не прикасается. Затем, чувствуя, что ему чего-то не хватает, он начинает жалеть эту ворону, "неизменную в изменяющемся". Бог, наконец, обращает свою мысль и на неё, и как раз в этот момент происходит нечто. Его засасывает в ворону, и я вижу (или он?) - к сожалению, адекватно описать это невозможно) - как этот идеальный Бог распадается на молекулы и атомы. Перед глазами проходят чередой некие уровни, я осознаю, что совершенство рухнуло "ниже уровня ада", а я каким-то непостижимым образом являюсь "им" и "не-им" одновременно.

Щелчок перед глазами - я вновь оказываюсь в кинотеатре. Выйдя из зала, передо мной предстаёт умирающий мир - и в то же время вроде бы всё осталось, как прежде. Меня охватывает тоска и скорбь. Я твержу себе: главное – не заплакать! Тут подходит моя знакомая и спрашивает: "Ты видел фильм?" Я отвечаю утвердительно, на что она замечает: "Странно, что ты не плачешь – ведь весь мир рыдает, увидев эту трагедию!" На этом сон прекращается.

АМПЛИФИКАЦИЯ. Из всех рассматриваемых сновидений сон номер два имеет наиболее яркие и глубокие корни в коллективном бессознательном. Проигрываемая в этом сновидении драма – это не комплексы личного бессознательного, но архетипическая мистерия, к образам которой несложно найти параллели в гностицизме и алхимии.

Это сновидение является наиболее убедительных доказательством существования коллективного бессознательного, поскольку любые гипотезы криптомнезии могут быть смело исключены: крайне ничтожна вероятность, что в 14 лет в свинцовой провинции я мог читать гностические рукописи. На мифологическом языке этот сон полностью соответствует драме воплощения: устремление чистого духа, логоса в объятия материи – низшей женственности, ахамот, противостоящей женственности высшей. При падении логос теряет себя, полностью разрушившись в её объятиях. Этот мотив является важной частью манихейской мифологии, гностических представлений о «боге, заточенном в объятия материи», и алхимических аллюзий.

Обратите внимание, что засасывающая женская часть символизируется вороной. По этому повода я считаю необходимым процитировать отрывок из Юнга: «Ворон или ворона, воронья голова – это традиционное название нигредо. Она так же может означать главную вещь или принцип, а позднее – Меркурия философов, который подвергается смерти, возрождению и трансформации в не подверженную разложению форму. Почернение, как правило, занимает сорок дней, что, как правило, соответствует сорокодневнему перерыву между пасхой и вознесением или сорокодневнему посту Христа в пустыне. Большое значение имеет чернота как исходная точка работы». Следует заметить, что эта мифологема имеет перспективу возрождения в новом качестве. Согласно алхимическому мифу, Габриций в вожделении устремляется в объятия Бейи, символизирующей первичную материю, и после растворения в её водах возрождается как андрогин. Таков же и символизм «королевской свадьбы».

Процитировав Волошина, мы можем сказать, что судьбою человека особого типа является «не жизнь и смерть, но смерть и воскресение, творящиеся в каждый миг». Когда содержания, с которыми идентифицируется сознание, оказываются «стары», бессознательное спонтанно продуцирует образ «прыжка во тьму», растворения и поглощения Иным. Если мы действительно желаем пробудиться ударом молнии, то есть подлинно отделиться от власти свинца, мы должны быть готовы к полной смерти своих идентификаций тогда, когда в этом будет необходимость.Тем не менее, в данном случае перспектива возрождения остается «за кадром»».

В гностицизме свет духа, плененный красотой своего отражения, устремляется в объятия «нижних вод» и оказывается разорван на миллионы частиц, отделенных друг от друга. Слова «ниже уровня ада» превосходно характеризуют это ощущение. Чтобы разобраться в этом вопросе более конкретно, я рекомендую ознакомиться с итоговым трудом Юнга, посвященным алхимической мистерии. (К.Г.Юнг «Мистерия объединения»).

Мифологема «падения в материю» довольно часто проигрывается в произведениях искусства. Достаточно вспомнить о печальной судьбе Йозефа Кнехта в «Игре в бисер», который, уйдя из Касталии – мира чистого духа, тонет в озере. В работах, посвященных анализу русского рока, я демонстрирую, как эта мифологема проявляется в современном искусстве.

Последствия этого сна для меня – прыжок в поисках запретного. Бессознательно следуя импульсу, охватившему психику, я искал ту запретную «ворону», нырнув в которую я смог бы разрушить себя в том виде, в каком существовал – как «дитя своих родителей, не знающий запретных яблок».

Финальный аккорд сна не менее важен, чем его архетипическая сердцевина. Он указывает на то, что, оказавшись в нигредо, нельзя позволить жалость к себе и пускание слез. Слезы – вода, внешний выплеск, требующий внимания к себе, перенос трагедии индивидуации вовне. Но драма должна быть пройдена внутри, сокрытая тайной и тьмой, поэтому Анима, появившаяся в этом сне в последнем аккорде, предстает в искусительном аспекте, требуя «унизиться слезами». Её обвинения в бесчувственности – лишь провокация, поскольку трагедия нигредо до основания наполнило сновидящее эго. Но нельзя ни в коем случае выплескивать из себя, как из сосуда, драгоценные темные воды. Чтобы воскреснуть, нужно умереть, пропитаться смертью и распадом. Выплеснуть боль в слезах – значит позволить себе разрядку, которая допустима для обычного человека, но гибельна для Человека Особого Типа, который должен пить чашу до дна и не искать ложного утешения.В данном случае сновидящее эго, оказавшись посвященным в нигредо, понимает это и, исполнившись болью, всеми силами сопротивляется желанию выплеснуть эту боль слезами.

Сон №3: Битва с Богом.

Снилось в 16 лет.

Я нахожусь в гостях у родственников в Москве. Я собираюсь спать и лежу на кровати. Внезапно комната озаряется потрясающим свечением, и по воздуху ко мне сходит прекрасная девушка. Я испытываю нуминозное очарование и восторг. Она говорит, что пришла из будущего – где-то так двадцатого тысячелетия – и убежала оттуда потому, что её хотели там убить.

Я, не задумываясь, прошу её отправить меня туда – разобраться. Она передаёт мне какую-то силу и отправляет в будущее. Я оказываюсь в очень странном, туманном, умирающем мире. У меня происходит столкновение с неким очень могущественным существом, это столкновение описать невозможно, что-то вроде телепатической схватки. Оно почти растворяет меня, но в последний момент я всё-таки побеждаю и вдруг, к своему удивлению, слышу: «Глупец, ты так ничего не понял. Эта девочка должна была умереть, а, избегнув смерти своим коварством, она нарушила пространственно-временной континуум и обрекла мир на разрушение. Остановись, пока не поздно!»

Я понимаю, что передо мной Бог, но она важней и (уж извините, из сна слов не выкинешь) наношу последний телепатический удар со словами: «И хуй с ним, с миром, главное – она».В этот момент происходит нечто – идёт вспышка, мир с Богом сворачивается, и я оказываюсь … в палатке Киевского вокзала, рядом с чертовски сексуальной продавщицей. Я тут же начинаю проявлять сексуальную активность, и вскоре следует секс, на чем сон и кончается.

АМПЛИФИКАЦИЯ. Этот сон вновь возвращает нас к символизму спасения Анимы, однако увиденный на четыре года позже сна номер 2, он имеет дополнительные, важные символические грани, которые свидетельствуют о существенном продвижении самосознания. Каковы ключевые различия между вторым и четвертым сном? Прежде всего, это образ, противостоящий сновидцу: если в «битве за центр» врагом была крылатая пума, которая представляла ужасную мать, то здесь конфронтация происходит с великим отцом – суперэго, духом коллективных предрассудков, норм и законов. Согласно гностическому мифу, Иалдабаоф – бог закона, должен быть преодолен, а вся связь с его миром разрушена. Это опять возвращает нас к теме нарушения священного запрета, но на более высоком и сознательном уровне.

Этический выбор, который ставится перед сновидцем, – несколько иного порядка, нежели во втором сне. Если во втором сне сновидцу угрожало поглощение бессознательной инстинктивной животностью ужасной матери, то здесь противостоит ложный дух, обезличивающее начало коллективной морали или Ужасный Отец.

Этот сон, как и предыдущий, можно отнести к мятежно-гностическим, поскольку сновидец фактически не только противостоит богу, но и дает добро на разрушение мира. Фигура девочки является Анимой, то есть душой сновидца, и здесь в выборе, поставленном ужасным отцом, мы узнаем отзвук евангельской фразы: «Что толку, если ты приобретешь весь мир, а душу свою потеряешь?». Важно, что сделав окончательный выбор, сновидец не оказывается убит, и сновидение оканчивается торжественной, а не трагической нотой, о чем свидетельствует сексуальная сцена в финале. Секс здесь является чрезвычайно важным символом взросления Анимы. От незрелой, детской ипостаси, фиксация которой в самых тяжелых случаях приводит к педофилии, происходит переход к зрелому образу Анимы как женщины, являющейся не «объектом спасения» или «партнером для игр», но полноценным сексуальным партнером. В плане воздействия можно сказать, что этот сон был знаком готовности к вхождению в мир секса, однако чтобы сексуальность достигла своей зрелости, должно было пройти еще несколько лет.