Имплицитная непосредственно выраженная христология

Вероятно, наилучший подход к христологии притчей форму­лирует та группа ученых, которая принимает имплицитную хри-стологию, описанную выше, но не останавливается на этом. Не отрицая присутствие Бога Отца за всеми ключевыми фигурами прит­чей Иисуса, мы вполне можем утверждать, что Иисус часто добивал­ся того, чтобы аудитория в том или ином смысле отождествила Его с Отцом. То есть основной набор метафор описывает в первую очередь Бога, но эти образы используются в притчах так, чтобы вторичное их значение применялось к Иисусу.

⁷⁵ Leonhard Goppelt Theology of the Nim) Testament, vol. 1. Grand Rapids: Eerdmans;
London: SPCK, 1981, 131.

В отличие от теории эксплицитной христологии, этот подход не видит в различных персонажах притчей символы исключитель­но — или главным образом — Иисуса, но, выходя за пределы об­суждавшейся выше теории имплицитной христологии, этот методпризнает, что Иисус рассчитывал па прямое (просится на язык: «аллегорическое»⁷¹') применение некоторых образов к себе па уров­не значений второго порядка.

Вероятно, лучшее изложение этой теории «имплицитной не­посредственно (здесь и далее выделено мною. — К. Б.) выражен­ной христологии» приводится в малоизвестной статье Филипа Псина. Поскольку Пейн использовал термин «христология» в более узком значении — определение Иисуса как Христа или Мессии, — а не в более широком и общепринятом, когда христо­логия включает любое знание о личности Иисуса, он предпочи­тает говорить о «имплицитных притязаниях Иисуса па божествен­ность в притчах».

Пейн рассматривает десять часто встречающих в притчах образов, которые в Ветхом Завете традиционно применяются к Богу. Сюда относятся образы сеятеля, начальника на сборе уро­жая, скалы, пастуха, жениха, отца, даятеля прощения, владельца виноградника, Господа и Царя. В некоторых случаях эти образы не предполагают иного представления о Христе, отличающего­ся от приведенной выше концепции Аулена: Иисус действовал как представитель Бога. Признавая это, Пейп, однако, подчер­кивает, что в целом эти образы вызывают представление о фи­гуре гораздо более значимой, нежели прежние пророки и пред­ставители Бога.

⁷ " Как у Е. J. Tmslcy Parables and the Self-Auvreiiess of Jesus. Ch()4. 1971, 18-26.

Никогда пророки не применяли к себе символы, относящие­ся к Богу, с такой последовательностью, с какой это делает Иисус, и никто из них ни разу не пытался утверждать, будто совершает именно то, что, по Писаниям, делает сам Бог. Однако в притчах Иисус прощает грехи, кладет начало Царству, сеет Слово в серд­цах людей, милосердно принимает в присутствие Бога недостой­ных грешников, ищет и находит заблудших овец, предвидит Страшный суд и отделяет тех, кто войдет в Царство, от тех, комутуда путь заказан. Наконец, многие образы в притчах Иисуса сосредоточены не на том, что Он делает, а на том, кто Он есть: жених, пастырь добрый, вернувшийся царь, хозяин виноградни­ка, поступающий со своим добром, как ему вздумается, господин, имеющий власть награждать верных и наказывать лукавых. Пейн завершает свои рассуждения так: «Сам факт, что Иисус столь часто применял к себе образы и символы, предназначенные для Бога, подтверждает теорию, что Он считал себя, по крайней мере, в каком-то смысле, Богом».

Дж. Рэмси Майкле также видит Иисуса в различных персона­жах притчей. Он признает, что христологическое истолкование притчей обычно соотносится с позднейшим этапом христианской мысли, но берется доказать обратное — что Иисус изначально отождествлял себя с определенными персонажами своих притчей и рассказывал притчи именно для того, чтобы побудить слушате­лей к таким же ассоциациям. К числу примеров относятся доб­рый пастырь, женщина, ищущая монету, сеятель, жнец, отделяю­щий плевелы от пшеницы, владелец виноградника и жених.

Но Майкле заходит еще дальше и высказывает предполо­жение, что в некоторых притчах Иисус мог отождествлять себя с второстепенными персонажами. Очевидно, в притчах о брач­ном пире и о великом пнре, о злых виноградарях, о хозяине и воре если Иисус и отождествляется с кем-либо из персонажей, то с сыном, слугой или вором, а не с фигурой хозяина. Можно ли сделать из этого более общий вывод и в других случаях так­же искать Иисуса в образах подчиненных?

Одна из центральных идей проповеди Иисуса — Он пришел, чтобы послужить, а не чтобы Ему служили (Мк 10:25 и пар.). Майкле предполагает, что Иисус мог отождествляться поочеред­но с различными персонажами той или иной притчи. Например, в притче о пшенице и плевелах Он вполне мог изначально отож­дествлять себя со слугами, которые спрашивали хозяина, как по­ступить с урожаем, а ближе к концу «Сын Человеческий» — тот, кто сеет доброе семя (Мф 13:37).

Или взять притчу о блудном сыне: Христос «может разделить горе ожидающего отца, только если сперва поставит себя па местообиженного старшего сына»⁸". И опять же, подобно слугам, ко­торые отважились вложить деньги своего господина в притчах о талантах и о минах, Иисус знал, что Его миссия требует «риск­нуть всем ради погибающих овец Израиля, ради мытарей и блуд­ниц, к которым Он был послан». Местами Майкле заходит слишком далеко, но в целом его версия позволяет разглядеть весьма существенную истину: если притчи имплицитно указыва­ют на божественность Иисуса, то столь же полно они обрисовы­вают и Его человеческую природу.

Дополнительные детали также помогают попять, что притчи сосредоточены не столько на Боге, сколько на той невероятной власти, па которую притязает Иисус. В притче о двух строите­лях критерием для приговора становится, применяют ли люди «эти слова Мои» (Мф 7:24). Ветхозаветный пророк мог бы выра­зиться точно так же, но было бы ясно, что говорит он не от сво­его имени, а от имени Господа. Высказывание Иисуса устанавли­вает непосредственную связь между Ним и Богом.

Гак же и суд, обещанный в завершении притчи о детях на ры­ночной площади, будет основан на реакции людей на Иисуса — Сына Человеческого (Мф 11:19). Сын Человеческий в притче о пшенице и плевелах — не обычный человек, а тот, кто имеет власть над ангелами и посылает их судить людей (Мф 13:37). Заключение притчи о неправедном судье показывает, как роль судьи исполняет сам Сын Человеческий (Лк 18:8).

Если сеятель в одноименной притче — естественный образ Иисуса (по крайней мере, во втором значении), то столь же естественный образ — земледелец, посеявший втайне растущее зерно, и тот, кто посеял семя горчицы, и женщина, заквасившая тесто⁸¹. Притча о работниках в винограднике, — по крайней мере, в нынешнем ее виде, — это прямой ответ ученикам Иису­са, спросившим, какая награда им причитается за то, что они сле­дуют за Ним (Мф 19:27). Притчи о воюющем царе и о строителе башни также показывают цену не просто принадлежности к се­мье Божьей, но ученичества (Лк 14:33).

Разумеется, большинство этих истолкований можно отнести на счет позднейшей евангельской традиции, но в первой части книги я уже доказывал, что подобные «переадресации» не име­ют под собой почвы. Даже если следовать строжайшему методу анализа традиций и признавать аутентичным лишь тот матери­ал, который по происхождению явно древнее Марка и по стилю предполагает семитский оригинал, все равно мы находим силь­ные доводы в пользу христологической интерпретации притчей уже на самых ранних этапах традиции⁸⁴.

^ю Dahl Parables of Growlh, 162, 166.

¹⁴ Hubert Frankemölle Hai Jesus sich selbst verkündet; Christalogische Implikationen in den vor matkinischen Parablen Bibel and Leben 13, 1972, 184-207.

^к ' Ср.: Payne Jesus' Implied Claim, 18: «Эти символы Бога, которые Иисус в притче применяет к самому себе, не истолковываются в Евангелиях как притязания на божественность. По этой причине мы можем быть увере­ны, что эти символы не представляют собой позднейшие богословские вставки». Та же логика применяется к другим аспектам синоптической хри­стологии в Е F. Bruce The Backgmund to the Son of Man Sayings, в Christ the Lord, cd. H. H. Rowdon. Leicester and Downers Grove: IVP, 1982, 50-70, и D. A. Car-son Christdogical Ambiguilies in the Gospel of Matthew. Ibid., 97-114.

Теория имплицитной христологии, которую мы отстаиваем в этой главе, вполне может оказаться не менее точным способом передачи того, что намеревался сказать исторический Иисус, чем любая другая. С одной стороны, эти намеки остаются доста­точно глухими и двусмысленными, чтобы не было надобности приписывать их ранней Церкви. Возникшее после воскресения желание прославить Иисуса осуществлялось бы более экспли­цитно⁸'. Но, с другой стороны, вряд ли можно считать случай­ным столь поразительное, столь частое сопряжение образов, предназначенных для Бога, с личностью и делами Иисуса. Сам Иисус, несомненно, пытался с помощью этих метафор намекнуть на свое небесное происхождение, хотя и не раскрывал его в под­робном дискурсе'.

 

 

ВЫВОДЫ

 

Хотя многие ученые недооценивают притчи как доктрипаль-пый источник, в этих текстах содержится неисчерпаемый источ­ник богословских прозрений. Они раскрывают природу Бога и суть ученичества, предупреждают о неизбежном суде над всем человечеством. Это учение кратко формулируется в виде пропо­веди Царства Божьего: личностное, динамическое правление Бога во всем мире, созидающее общину верных, которая поста­рается воплотить в жизнь заповеди, данные творению.

Иисус споим служением положил начало Царства, но его пол­ное осуществление откладывается па неопределенный срок. Цар ство — это правление Бога и земной уклад, личное преображение и социальная реформа. Царство больше Церкви, но оно включает в себя всех, кто истинно входит в народ Божий. Нет свидетельств того, чтобы Иисус предлагал Израилю Царство как политическое, понятие, Он призывал всех людей самого разного происхождения, слушавших его слова (сначала иудеев, а также язычников), отклик­нуться и стать его учениками.

Тем самым Иисус вынуждал слушателей задаться вопросом о его личности и понимании своей миссии. Кто сей, кто призы­вает людей не только к Богу, по и к самому себе? Кто Он. притя­зающий па власть прощать грехи, отменять Моисеевы ритуалы, судить, кому быть оправданным, а кому отверженным в послед­ний день? Притчи Иисуса поднимают христологические пробле­мы в более завуалированном виде, нежели другие разделы еван­гельской традиции, по, тем не менее, здесь эти проблемы такжеприсутствуют. Постоянно обращаясь к традиционным метафорам Бога для оправдания собственных поступков, Иисус не прирав­нивает себя к персонажам своих притчей напрямую, как в алле­гории, но предлагает слушателям задуматься: если различные персонажи притчей обозначают Бога, а Иисус действует подоб­но Богу, значит, в каком-то смысле Иисус берет на себя прерога­тивы Бога.

Это, конечно же, отнюдь не Халкидонский символ веры. Но было бы затруднительно истолковывать слова Иисуса, не предполагая при этом, что Он видел в себе нечто большее, чем просто человека. Каждый сам для себя решает, как отне­стись к такому самоощущению Иисуса. Был ли Он безумен или намеренно вводил людей в обман, или в самом деле был Сыном Божьим? Последний вариант кажется гораздо более правдопо­добным, нежели первые два. Если его учение о суде истин­но, то каждый, внимающий притчам, принимает важнейшее в жизни решение: сделаться ли учеником Иисуса.

ВЫВОДЫ К ЧАСТИ ВТОРОЙ

К

ак и в конце части первой, выводы из данного раздела кни­ги будут распределены по нескольким группам. Сначала — выводы, затрагивающие истолкование отдельных притчей, затем — синтез того учения, которое содержится в притчах.

 

Отдельные притчи

1. Одиннадцать притчей имеют простую триадическую структу­ру. В них насчитывается по три персонажа, и с каждым пер­сонажем связана своя «мораль». Из трех персонажей один -хозяин или авторитетная фигура, символизирующая Бога, а два других — подчиненные, обозначающие народ Божий и его противников. К числу таких притчей относятся Мф 11:16-19 и пар.; 13:24-30, 36-43; 13:47-50; 21:28-32; 24:45-51 и пар.: 25:1-13, Лк 7:41-43; 15:4-7 и пар.; 15:8-10; 15:11-32 И 16:19-31.

2. Десять притчей Иисуса имеют сложную триадическую структуру. Хотя на первый взгляд в них обнаруживается до­полнительный персонаж или более сложная структура, не­жели в простых триадических притчах, в конце концов и в них выявляются три основные темы, проистекающие из по­ступков трех главных персонажей или групп персонажей. К числу таких текстов относятся Мф 18:23-35; 20:1-16; 22:1-14; 25:14-30. Мк 4:3-9, 13-20 и пар.; 12:1-12 и пар., Лк 10:25-37; 14:15-24; 16:1-13 и 19:11-27.

3. Девять притчей имеют диадическую структуру. В них два глав­ных персонажа и две основные темы. В двух притчах мы ви­дим прямое противопоставление. Они напоминают простые триадические притчи, но без авторитетной фигуры. Это Мф 7:24-27 и пар. и Лк 18:9-14. В шести притчах действуют хо­зяин и только один подчиненный; они похожи на простые триадические притчи за вычетом одного подчиненного персо­нажа. К числе таких притчей относятся Мк 4:26-29, Лк 11:5-8; 12:16-21; 13:6-9; 17:7-10 и 18:1-8. Последняя притча не подпадает ни под одну из перечисленных категорий. В ней также содержат­ся два персонажа, и с ними связаны две отдельные темы, но сама притча столь коротка, что напрашивается попытка свес­ти обе темы к одной формуле. Это текст Мф 24:43-44 пар. 4. В шести притчах имеются только один главный персонаж и одна основная тема. Это Мф 13:44; 13:45-46, Лк 13:18-19 и пар.; 13:20-21 и пар., 14:28-30 и 14:30-32. Многие еще более короткие тексты, которые обычно не включаются в число притчей, на­поминают по форме эти сжатые притчи.

 

Синтез учения притчей

1. Иисуса более всего волнуют три темы: благодать Божья, тре­бования к ученикам и опасность непослушания. Анализируя притчи предложенным выше методом, мы находим множество идей для каждой из этих сфер.

2. Центральная тема, объединяющая все уроки притчей, — это разговор о Царстве. Царство относится и к настоящему, и к будущему. Оно включает в себя и правление, и совокуп­ность общественных институтов, подразумевает и личное преображение, и социальную реформу. Царство нельзя при­равнивать к Израилю и к Церкви, это — динамическая сила личного откровения Бога о самом себе, проявляющегося в со­здании общины людей, служащих Иисусу в каждом аспекте своей жизни.

3. Учение притчей затрагивает вопрос о личности самого Иису­са. Кто Он, своим учением притязающий прощать грехи, из­рекающий Божье благословение на парий современного Ему общества, утверждающий, будто окончательный приговор за­висит от того, принимает человек Его или отвергает?! В прит­чах христологические притязания звучат намеком, не столь прямо, как в некоторых других слоях евангельской традиции, но, тем не менее, они, безусловно, присутствуют. Как раз за-вуалированность этих притязаний в притчах подтверждает их аутентичность.

1. 4. Притчи Иисуса содержат имплицитные притязания на боже­ственность. Иисус отождествляет себя с авторитетными фигу­рами притчей, которые со всей очевидностью представляют Господа еврейских Писаний. Его аудитория имела возможность принять такие притязания и поклониться Иисусу или отверг­нуть его притязания как нелепые или даже богохульные. Во всяком случае, к притчам Иисуса невозможно отнестись равно­душно, «с легким интересом». Первоначальную аудиторию они, словно меч, рассекли на учеников и врагов. Таким же образом они продолжают функционировать и ныне.

УКАЗАТЕЛЬ ССЫЛОК НА БИБЛЕЙСКИЕ ТЕКСТЫ¹

 

Ветхий Завет	Судьи	89:5 96, 324
	1:8 729	103:12 305
Бытие	9:7-15 57	117:22 85, 267
15 220		117:22сл. 269
22 173, 187	2-я Царств	118:120 230
25:27 268	12:1-7 797	120:4 81
	12:1-10 57
Исход	14:1-17 57	Притчи Соломона
29:2 70		12:7 276
	3-я Царств	28:5-15 245
Левит	16:4 242
18:5 246	20:39-42 57	Екклесиаст
19:18 246		2:1-11 284
26:9 70-71	4-я Царств	2:5 62
26:31 129	4:9-10 57	2:15 62
	23:27 729	5:2 67
Второзаконие		5:10 67
2:24 67	2-я Паралипоменон
6:4 92	28:5-15 245	Песнь Песней
6:4-5 245		1:1 65
6:5 246	2-я Ездры	1:9 65
8:16 202	4:26-32 247
10:17 260		Премудрость Иису-
20 91	Иов	са, сына Сирахова
20:5-8 97	4:14 230	11:19-20 284
20:5-9 250	10:16 230
20:19 267	23:13-17 230	Исайя
21:15-22 97	31:24-28 284	1:7-9 729
28 91		5 266
	Псалмы	5:1сл. 269
Навин	13:1 284	5:1-7 57, 266
6:5 729	48 284	5:2 269