Имплицитная косвенно выраженная христология?

Достаточно авторитетное меньшинство ученых согласно в том, что было бы неправильно отождествлять тот или иной персонаж притчи с Иисусом, но полагает, однако, что Иисус имплицитно и более общо приоткрывает в образах притчи свою личность и миссию. При этом для самих исследователей суть этой миссии и личности остается неясной, поскольку Иисус лишь намекает на них. Один из них, к примеру, видит в притчах «выражение самопонимания Иису­са», согласно которому «спасительные отношения», к которым призывает его учение, это и есть «отношения с Ним»⁶⁷. И далее: Иисус — «единственный, осуществляющий Царство... своим сло­вом и делом»''⁸, его мессианская природа заключается не в каких-либо титулах или открытых притязаниях, а в «непосредственно­сти его исторического явления»''-'.

^h7 Edward Schillebeeckx Jesus: An Experiment in Chrislology. London: Collins; New York: Seabury, 1979, 170-171.

''" Michael L. Cook The Jesus of Faith: A Study in Christology. New York: Paulist, 1981, 47.

''" Bornkamm Jesus, 178.

Работы этих авторов в целом ясно дают понять, что, по их мнению, Иисус не имел столь полного представления о своей мессианской природе, какое приписывало Ему позднейшее хри­стианство, но при этом они уверены, что Иисус представлял из себя нечто большее, чем еще один великий религиозный на­ставник. Тем не менее весьма затруднительно бывает разобрать­ся, каким же именно — между этими двумя крайностями — они представляют себе Иисуса.

Сторонники имплицитной и косвенно выраженной христоло-гии выработали, однако, три общих положения. Во-первых, они обращают внимание на дерзновенность, с какой Иисус отстаивает свои шокирующие поступки, ссылаясь па пример Бога. Классический образец такого рода поведения мы находим в притчах Лк 15. Иисуса критиковали за общение с мытарями и грешниками, и Он в ответ поведал три притчи о том, как Бог неустанно ищет и спа­сает погибающих. Эдуард Швейцер восклицает:

Разве в этой притче присутствует Иисус? Разумеется, нет, — и все же, ту радость, какую призывает нас разделить эта притча, возмож­но обрести лишь там, где Иисус сообщает людям присутствие Бога...

Распявшие Его видели в этих притчах богохульство, ведь Он при­писывал нечестивые поступки Богу. Эти люди понимали Иисуса лучше, чем те, кто видел в его притчах лишь простую, доступную для всех весть об отеческом попечении Бога, явивпгуюся-де на сме­ну учению о Господе гнева'".

Подобные мысли возникают и при анализе притчей о двух долж­никах (Лк 7:41-43), о детях на площади (Лк 7:31-35 и пар.), о злых виноградарях (Мк 12:1-9 и пар.). В последнем контексте в особен­ности становится очевидно, что притчи Иисуса не просто иллю­стрируют духовные истины, но и содержат нападки на оппонен­тов, не желающих признать то воплощенное спасение, которое несут личность и служение Иисуса («И старались схватить Его, но побоялись народа, ибо поняли, что о них сказал притчу» — Мк 12:12).

^7,1 Eduard Schweizer Jesus. London: SCM; Richmond: John Knox, 1971, 28-29.

Во-вторых, сами притчи вызывают разделение в аудитории Иису­са. Одних они привлекают, других отталкивают. Воспользовав­шись терминологией новой герменевтики, можно сказать, что притчи создают «языковое событие», которое вызывает ту самую ситуацию, которая в них описана, — прорыв Царства на земле, — и тем самым даруют одним спасение, а другим — осуждение.

Мартин Петцольд в подробном исследовании притчей и хри­стианской доктрины продемонстрировал, как из одной притчи в другую повторяется двойной урок — отношения Бога с людьми и людей с Богом. С точки зрения Петцольда, притчи Иисуса — это лингвистический «посредник» между божественным уровнем и смертным, причем они обладают уникальной способностью актуализировать и производить то самое преображение, которо­го, как открывается в этих притчах, Господь как раз и требует от каждого человека. Бизли-Мюррей формулирует это более обще: «Миссия проповедующего Царство и несущего людям его благодать — это и есть миссия Бога, проявляющего суверенную благодать по отношению к людям». Иисус не только обладает дерзновением, чтобы оправдывать свои поступки ссылкой на ана­логичные деяния Бога, — Он также притязает быть единствен­ным провозвестником Царства, Тем, Кто своей речью и делами кладет начало Царству Божьему на земле.

В-третьих, в притчах Иисуса встречаются уникальные высказыва­ния о самом себе. Оправдывая с помощью притчи общение с риту­ально нечистыми сотрапезниками, Иисус имплицитно ставит себя над Моисеевыми пищевыми запретами точно так же, как в более эксплицитных дебатах с фарисеями по поводу ритуаль­ной чистоты (ср. особ. Мк 7:1-23 и пар., особ. ст. 19Ь). Но кто впра­ве отменить закон Божий, если не сам Бог? И опять же, объя­вив прощение грехов женщине с дурной репутацией (Лк 7:36-50) и мытарю преимущественно перед фарисеем (18:9-14), Иисус им­плицитно притязает на прерогативу, принадлежащую исключи­тельно Богу. В споре, возникшем в связи с исцелением парали­тика (Мк 2:1-2), Иисус сам задает вопрос: кто, кроме Бога, вправе прощать грехи?

Beasley-Murray Jesus, 129. Ср.: A. Ambrozic The Hidden Kingdom. Washington,

Ройс Грюнлер подробно исследует такого рода примеры, ог­раничив, правда, свой материал только теми высказываниями и притчами, которые Норман Перрин включил в свое довольно-такиминималистское «ядро» евангельской традиции. В некоторых случаях Грюнлер заходит, пожалуй, чересчур далеко, но тем не менее представляет достаточно надежные доказательства в пользу своего вывода: «В целом эти намеки складываются в еди­ную картину, и мы видим, что Иисус сознавал свой божествен­ный авторитет, когда притязал на право прощать грехи и при­глашать грешников и отверженных на мессианский пир». Также и Леонард Гоппельт отмечает в связи с Лк 15: «Когда Иисус общается с грешниками — за совместной трапезой, исце­ляя больных, призывая их сделаться учениками, — всякий раз это есть акт Божьего прощения, даже если в тексте об этом не сказано напрямую»⁷'.