Хватает ведро, тряпку, встает на колени, начинает мыть пол, рыдать.

ИГОРЬ. Галина Сергеевна, спокойнее …

ГАЛИНА. Уйдите отсюда, сказала!

ЛАРИСА. Галя, сядь …

ГАЛИНА. Вон все!

ВЕРА. Осторожнее, тут где-то черепаха ходит.

ГАЛИНА. Вон, сказала!

Мыла, мыла пол, села за стол, рыдает.

НАТАЛЬЯ. Это ужас ужасный. Я с вами с катушек съеду. Всё. Я пойду в баню, на минуточку. Мне грязь рыночную надо смыть, я баню, баню, баню себе затоплю!

Встала, ушла, хлопнула дверью веранды. Кастрюлька с водой на плите кипит.

Женщины и Игорь Петрович молчат. Вера Сергеевна всхлипывает.

ЛАРИСА. Она опять плачет. Ну что ты опять слезы горькие льешь?

ВЕРА. Не знаю. А всё время так. Даже ученики надо мной издевались. Скажут слово: война. И я плакать. Скажут: эшелон – я еще сильнее. Говорят: эвакуация – я вообще захожусь. А они смеются. Не знаю, почему. Я войны не видела, мне только отец рассказывал, он и сам маленький тогда был. Мама, отец и бабушка. И я так всё ясно запомнила, что сразу начинаю плакать, когда говорят эти слова. Что-то генетическое.

ИГОРЬ ПЕТРОВИЧ. Очень странно.

ВЕРА. И фильмы когда старые смотрю, про войну если, тоже плачу. «Семнадцать мгновений весны» или «Четыре танкиста и собака» - просто не могу, вся уплачусь. Как они там, бедные, в танке с собакой-то …

ЛАРИСА. Ты почему так много сегодня разговариваешь? Заткни фонтан. Не остановить.

ВЕРА. Я не знаю, что со мной. Наговориться не могу. Будто выговориться надо за всю жизнь. Будто выговариваюсь сегодня. Всегда молчки. А сегодня вот так вдруг. Простите. Но с кем мне разговаривать? Дома сижу в четырех стенках.

Молчание. Кастрюля с водой на плите кипит.

ЛАРИСА. Надо досыпать сахару и просто перемешать. Помогайте, Игорь Петрович. Банки стерилизованные, можно наливать варенье. Вы держите баночку, а я буду поварешкой наливать.

ВЕРА. Я тоже хочу.

Поставили тазик на стол, Лариса Сергеевна зачерпывает варенье, Игорь Петрович держит баночки. Долго молча пыхтят, разливают варенье.

ГАЛИНА. Что ты трогаешь его за руки?

ВЕРА. А что, он только ваш?

ИГОРЬ. Надо слизывать варенье с пальцев.

ЛАРИСА. Слизываю. С ваших тоже слизать?

ГАЛИНА. Нет, не надо.Вот так, хорошо.

ЛАРИСА. Не капайте, осторожнее.

ИГОРЬ. Я осторожно.

ВЕРА. Теперь надо сильно закрутить крышкой. Вы сможете?

ИГОРЬ. Ну а как нет-то?

ГАЛИНА. Крутите.

Молчат. Разлили варенье в несколько банок. Банки на столе выстроились, все стоят, смотрят на них.

ВЕРА. А в моем детстве в магазинах продавали варенье из грецких орехов и из лепестков розы.

ИГОРЬ. Ничего, Вера Сергеевна, спокойнее. Это выброс энергии. Вам надо.

ЛАРИСА. Господи, как у нас в России любят убогих.

ИГОРЬ. Что?

ЛАРИСА. Ничего.

ИГОРЬ. И вам, Галина Сергеевна, надо было оторвать этот виноград. Надо было. Всё правильно. Видите, светлее стало.

Молчание.

ВЕРА. Игорь Петрович, а вы любите своего сына?

ИГОРЬ ПЕТРОВИЧ. Не знаю. Скорее – нет, чем да. Нет, наверное. И потому он меня тоже – нет. Я же им почти не занимался. Между нами вот и выросла стена.

ВЕРА. А я вот ненавижу детей. Всю жизнь в школе, а ненавижу. И ненавидела. Они это чувствовали. Троглодиты. Если бы у меня были свои, я бы сидела за решеткой. Потому что я их поубивала бы сразу всех. Правда. Они в школе все надо мной смеялись. Придумали мне кликуху «Лохушка». Я же «Синий чулок», понятное дело. А что такое «Лохушка»? не знаю. Никто не знает. Я преподавала русский и литературу. А я ненавижу русский и литературу. Я вообще люблю биологию. Цветочки, гербарии, пестики, тычинки. Но зачем-то себя насиловала всю жизнь. Не знаю, зачем. Прожила жизнь в ненависти и в рабстве. Причем, я уже в 35 лет поняла, что что-то не то и не так идет. Но так и жила. Любила театр. Ходила каждый вечер в театр. Любовалась на красивых артистов.

ЛАРИСА. Сублимировала.

ВЕРА. Считай, что так. И на приезжих гастролеров ходила, денег не жалела. Приду после спектакля и полночи плачу.

ЛАРИСА. Вот так вот и появляется рак. Когда что-то тебя грызет изнутри.

ВЕРА. Ничего меня не грызет. Просто – тоска. В прошлом году я поехала в Испанию. Накопила денег. И что? Я уже не могу жизни радоваться. Я могу только страдать, чтобы – тоска зеленая была. Там все пьют, поют, пляшут, загорают, а я сижу в номере и читаю Достоевского, душу себе рву: мол – нет, нет, надо страдать! А с чего? Не знаю. Тосковала по России. А чего ей сделается без меня, России? Только дома это поняла. Что надо жизнью наслаждаться. Но уже было поздняк метаться. Великая русская литература. Бред. В Москву, в Москву, в Москву! Да бред! Сели бы в поезд да поехали. Какого черта ныть?!

ЛАРИСА. Хватит. Никому не нужны эти твои страдания. На хер, на хер, кричали пьяные пионеры!

ГАЛИНА. Очень однобокое восприятие русской литературы у тебя, Вера.

Молчание.

ИГОРЬ. А я когда весной приехал в дом, был пусто. Не шевелилось ничто. А потом вдруг одна муха прилетела, потом другая. Потом, смотрю, паук пришел и свил сетку в углу. Потом какие-то жуки побежали. Я рассыпал сахар и тут же накинулись на него муравьи – откуда они вылезли? Бабочка влетела в окно, мотылек давай биться о лампу, мышь в углу стала скрести и свой красный глаз косить на мой хлеб, который я оставил на столе. Вдруг всё ожило. Ничего не было, стоял пустой дом и вдруг все прибежали, как только я вошел в дом.

ГАЛИНА. Ну вот видите. Вы никогда не будете один. Всё к вам тянется и льнет. Всё просыпается. Когда вы приходите.

ИГОРЬ. Вы преувеличиваете. Просто это свойство природы.

Молчание.

(Вере). Вы не дорассказали тогда, а что там дальше было с теми цыганами?

ВЕРА. Рассказать?Сейчас расскажу. Так вот, эта цыганка вылезла из горящего шатра тогда, десять лет назад, и спаслась. А Кот остался в шатре, и она думала, что он погиб. Ее подобрали оборванную на станции железнодорожной люди какие-то добрые, вырастили, она выучилась на психолога и приехала снова в поселок работать. И тут зашла в ресторан и видит – люди, мужик старый и парень молодой. И парень молодой запел песню цыганскую. Ту самую! Она узнала в парне Кота и поняла, что папа его – тот самый гад, он расстрелял всех цыган!

ЛАРИСА. Какой Кот? Про какого кота ты рассказываешь? Про твоего, который усики теряет?

ВЕРА. Нет! Про Кота парня красивого! Тогда она вот этого соседа, который обгорел, загиптинотизировала, когда он пришел к ней лечиться от алкоголизма, и заказала ему спалить этого папу Кота и самого Кота. Но ей пришлось перелезать через забор вместе с этим зомби и потому осталась ниточка от ее платья на заборе, следаки это потом поняли. И пришлось застрелить этого зомби, почему-то, не знаю почему, и даже прирезать. Но он был так загиптинотизирован, что он пошел все-таки зарезанный с канистрой бензина к крыльцу, облил себя бензином и поджег. Сам сгорел, но дом остался. Ужас. Следаки все выяснили.

ЛАРИСА. Это какой-то ужас. Остановите её!

ВЕРА. Нашли 18 пуль у озера, где стоял шатер с цыганами десять лет назад, какие-то черепа нашли, цыганку эту вызвали. А она давай следаков гипнотизировать – мол, выведете меня отсюда. Но у следаков нервы – ого-го. Раскололи ее. И она созналась, что узнала по цыганской песне своего Кота через 10 лет в ресторане. А тот, оказывается, выжил тогда, десять лет назад, вылез из шатра, и хоть и обгорел, но лечился в Германии, ему там сделали пластическую операцию, и его было трудно той цыганке узнать. Короче, вот так раскрылось все, что скрывалось десять лет. Ужас просто.

ИГОРЬ. Это на самом деле было? Откуда вы это знаете?

ВЕРА. Это сериал по Первому каналу такой.

ИГОРЬ. Да. Наши сценаристы всё берут из жизни. Жизненная вещь.