Щелкает фотоаппаратом, варенье булькает на плите.

ЛАРИСА. Выключи варенье, оно сгорит.

ВЕРА. Нет, я смотрела только что, еще не готово.

ЛАРИСА. Не надо тратить на нас пленку.

ИГОРЬ. Тут нет никакой пленки. Что вы! Давно нет никакой пленки! Всё цифровое!

ГАЛИНА. Не позорь меня.

ЛАРИСА. Что я такого сказала? Не надо тратить пленку и всё.

ИГОРЬ. Знаете, когда мы с театром были на гастролях во Франции, я сделал так много фото. Я показывал уже Галочке, то есть, Галиночке Сергеевне.

ЛАРИСА. Галчонку, я бы даже сказала.

ВЕРА. Вы были по Франции? О, нет, нет, нет!

ИГОРЬ. Да, да, да. Вдоль и поперек проехали. О, эти поля Прованса, покрытые синими цветами лаванды или желтые поля рапса в окрестностях Иль де Франс – что-то невообразимое по красоте! Ну, я показывал Галочке.

ЛАРИСА. Больше вы ей ничего не показывали?

ГАЛИНА. Лариса, помолчи. Осторожнее, где-то тут черепаха. Прелестные фотографии, я помню, Игорь Петрович.

ЛАРИСА. Не играй в девочку. Ты старая, тебе нельзя. Посмотри в это ненавистное зеркало и вспомни, сколько тебе лет. Но я могу и напомнить.

ГАЛИНА. Помолчи.

ЛАРИСА. Игорь Петрович, нам по 65 лет, а вот Вера – помладше, ей 60 годиков всего. Ошибка шестидесятилетняя. Маленькая собачка до старости щенок. Это про нее. А вам сколько? Лет восемьдесят? Больше?

ГАЛИНА. Тише.

ВЕРА. Игорь Петрович, мне не столько, не слушайте ее.

ЛАРИСА. А сколько тебе?

ВЕРА. Тише, тише!

ИГОРЬ. Да, да. Я обожаю Францию. Во Франции мы так смеялись, вспоминая этот детский стишок – кстати, из школы. Вы помните? (Ходит по веранде, фотографирует).

ЛАРИСА. Мы в маразме уже, мы ничего не помним уже.

ГАЛИНА. Помолчи.

ИГОРЬ. Я учил французский в школе. И чтобы запомнить какие-то французские слова, мы распевали такую песенку: «Же по улице марше, ля пердю перчатку. Я ее шерше, шерше, плюнул и опять марше!» (Долго смеется). Прелестно, правда?

ВЕРА. Правда, да, да, да!

ГАЛИНА. Смешно, да, да, да!

ЛАРИСА. Вы юморист.

ИГОРЬ. А как прекрасно, что наше слово «шалопай» произошло от слова французского «шалопан» Ну, хулиган, значит. Прелестно. Обожаю Францию И хотел бы там жить. Но вот – тут.

ЛАРИСА. Ясно. Прелестно. Шалопай ты эдакий, значит.

ГАЛИНА. Ну, хватит тебе. Что подумает Игорь Петрович про нас?

ЛАРИСА. А всё с нами ясно давно.

ВЕРА (вдруг громко). Я хочу рассказать вам одну историю.

ГАЛИНА. Что это с тобой?

ВЕРА. Просто. Так вот. Слушайте! Расскажу вам такую страшно интересную историю. Значит, так. Десять лет назад на берегу одного озера стоял табор – ну, такой, красивый, с шатрами, как в кино. А рядом был дачный поселок. Пацаны дачные погнались за одной цыганкой, а ее спас от них парень по имени Кот. Ну, началась у них любовь, а отец цыган – против. А она его песне цыганской научила, ходили они все время по березкам, она в платье в красивом цыганском, а он в джинсах, ну, нормальный такой пацик, и такая была любовь. И вот.

ГАЛИНА. К чему ты про этих цыган?

ВЕРА. Стой! Перескочу. Проходит десять лет, возле одного дома в этом поселке нашли обгоревший труп. Но умер труп не от того, что сгорел! А его зарезали сначала! Так следаки выяснили. Следователи, то есть. Ну вот. Начали копать. Выяснилось, что этот обгоревший мужик – сосед. Он лечился у психолога в поселке от алкоголизма. Стали копать дальше. Оказалось, что этот психолог – та самая цыганка, у которой любовь была с тем Котом. Дело в том, что папа Кота узнал про их любовь и сжег табор, а потом даже всех цыган расстреляли, цыган закопали и милиция была в связи с ними и милиция не стала следствие затевать. 18 трупов цыган было!

Молчание.

Лихие девяностые, чего скажешь.

ЛАРИСА. Да при чем тут это? Ты к чему это? Что это такое? Что?!

ГАЛИНА. У нее припадок, Игорь Петрович, не обращайте внимания.

Молчание.

ЛАРИСА. Всё смешалось в доме Облонских.

ВЕРА. Простите. (Заплакала, мешает варенье).

ИГОРЬ. Ну да. Бывает.

ЛАРИСА. Значит, вы на скрипочке наяривали в оркестре в оперном? А я ходила много раз в оперный, но вас не видела что-то.

ИГОРЬ. Ну, понятно, я ведь был не на сцене, а в оркестре. В яме в оркестровой.

ЛАРИСА. Ах, в яме. Вы, значит, из ямы.

ИГОРЬ. Ну да, в яме. Всю жизнь проработал. Но полгода назад они мне вдруг в театре говорят: «Вы не вписываетесь в концепцию развития нашего театра!». Какая концепция? Остановите Землю, я сойду! Их концепция - ставить спектакли на тему «Фройкин и дети». Бог с ними. Я ушел сразу. Они взяли девчонок в оркестр. А мы, помню, перед последним актом «Фауста», перед «Вальпургиевой-то ночью», оркестранты, сходим в буфет, выпьем по бутылочке пивка, бутербродик с икорочкой там или с буженинкой съедим, да как «Вальпургиеву-то ночь» дадим! Как дадим! Мужики ведь сидят – так звучит, звучит! … А сейчас что? Девчонки после консерватории сидят, елозят туда-сюда смычком. А-а, что говорить. Говорить – нечего.

ЛАРИСА. Все артисты – пьяницы.

ИГОРЬ. Не все.

ЛАРИСА. Я так и знала, что они трезвые на сцену не выходят.

ИГОРЬ. Не знаю, но это не так. Я еще почикаю вас.

ЛАРИСА. Почикаете? Как-то угрожающе звучит. И что этот оперный ваш? Барахло. Стоят на сцене, бровки домиком. Мы добрые, мы злые. Беспонтовые какие-то. Фу. Я не люблю. Ни петь, ни плясать, а туда же.

ИГОРЬ. Ну, были, были достойные спектакли.

ЛАРИСА. Мимо меня почему-то.

ВЕРА. Не знаю, но я обожаю оперу. Я каждый день в театре. Но драма стала теперь такая грубая. Согласитесь, Игорь Петрович?

ЛАРИСА. Что это ты вдруг заобожала оперу? Первый раз слышу такое про тебя.

ГАЛИНА. Ну, хватит тебе. Ну, где, доставайте? Вы привезли?

ЛАРИСА. Что именно?

ГАЛИНА. Ну как – что? Бутылочку. Коньячок. Доставайте. Надо за знакомство.