Третье странное обстоятельство. Несправедливая справедливость

 

Что же ещё мы можем найти в срезе вневременной жизни, в едином, посюстороннем мире, который открывается нам в привилегированные моменты? Возьмём, к примеру, пережившую века повесть о Дон Кихоте Ламанчском. Сей хитроумный идальго начитался рыцарских романов, и так они поразили его, что начал он странствовать по миру и «выпрямлять кривду».

Однако, несмотря на благородные его стремления, жизнь тех, кому помогает он, становиться лишь хуже. К примеру: защитил он как‑то мальчика‑пастушонка от избиений злого хозяина. Но, по отбытии Дон Кихота, избил хозяин мальчика ещё раз и намного сильнее. И мальчик в большой претензии был к благородному рыцарю.

В чём же сила сумасбродств Дон Кихота? Его поведение и безумно, и последовательно. В отличие от окружающих его персонажей, кои последовательностью не отличаются, а собой являют пример истинных конъюнктурщиков. Своим сумасбродством он выбивает окружающих из круга привычных представлений, заставляет их думать и действовать не по шаблону. И дважды битому пастушонку рыцарь всё‑таки оказал большую услугу. Своим бесстрашием он продемонстрировал ему, что бывают такие системы отношений между людьми, в которых унижение и подавление отсутствуют.

Похождения Дон Кихота есть «машина бытия»[19], которая даёт ему полное присутствие в мире. Это его способ повысить интенсивность переживания жизни. И не только его личной, но и жизни окружающих вне зависимости от их реакций и мнений.

И, конечно, Дон Кихот восстанавливает справедливость в мире. Вопрос только в том, что когда мы произносим это слово, то думаем о равенстве человеческих прав и других словах, записанных в конституциях и давно утративших свой изначальный смысл. А когда о ней говорит Дон Кихот, он указывает, что справедливость есть состояние согласия человека с самим собой. И оно же, как ни странно, есть состояние внечеловеческое, так как принадлежит к вневременной жизни.

Своей литературной жизнью благородный рыцарь из Ламанчи – более живой, чем многие действительно существующие люди – говорит о том, что так называемое «сознание» обитает на гребне перехода из знакомого состояния человека в иное, неведомое. На этом гребне жили греки с 6‑го по 3‑й век до нашей эры. И пока они на нём держались, то существовали в историческом, политическом, культурном и любом другом отношении. А потом греки от него отпали. И теперь они, подобно многим другим народам, – серая масса, сидящая в кредитной кабале и терпящая законы, по которым безработный должен платить по 600 евро в год, чтобы оставаться безработным дальше.

Возможность быть «в сознании», «в точке перехода» не зависит от того, равны ли права у людей или нет, бедствуют они или в достатке. И внешне справедливость выглядит порой очень странно. Об этих «странностях справедливости» рассказывает нам дон Хуан, повествуя об отношениях между индейцами и конкистадорами.

Видящие, жившие во времена испанского завоевания, как говорит он, даже мечтать не могли о лучших условиях. Испанцы дали индейцам превосходный шанс испытать своё мастерство в самом полном объёме, после чего индейцы‑видящие могли иметь дело с чем угодно. Он рассказывает, что в начале завоевания, когда власть конкистадоров была неограниченной, испанец мог убить индейца просто так, от нечего делать, по прихоти. Такой прессинг заставлял видящих тех времён то и дело превосходить самих себя, отыскивая новые пути выживания, и достигать при этом грандиозных состояния осознанности и контроля[20]:

 

«…мелкий тиран, обладающий неограниченными правами и возможностями, – это идеальный компонент для получения выдающегося видящего».

 

Об этом же говорит нам и Библия:

 

«А Я говорю вам: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас» [21].

 

«В наше время, – говорит дон Хуан, – воинов, побеждённых мелкими тиранами, уже не убивают физически». Однако в переносном смысле уровень смертности воинов остался почти таким же, как и во времена конкисты. Ведь поражения, которые мы ежедневно терпим от какого‑нибудь начальника или родственника, со страхом перед которым не можем совладать, опустошают нас, уничтожая чувством поражения и собственной никчёмности[22].

Говоря о справедливости, нельзя, конечно, пройти мимо Сократа. Он как‑то спросил знаменитого афинского софиста Протагора о том, что такое мудрость, рассудительность, мужество, справедливость и благочестие? Пять ли разных слов для обозначения одного и того же или же пять по сути разных вещей?

Протагор ответил ему, что эти пять вещей – части добродетели. Так же как нос, рот и глаза – части лица. Протагор также сказал, что четыре части добродетели близки между собой, а пятая – мужество – сильно отличается от остальных. В пример он привёл солдат, среди которых найдётся много необузданных, нечестивых, несправедливых и невежественных людей, но вместе с тем и чрезвычайно мужественных.

Сократ довольно быстро доказывает собеседнику, что тот говорит не про мужество, но про фанатизм и неистовство. Подчиняясь какому‑нибудь чувству (к примеру, ненависти в врагу), неистовые люди исступлённо бросаются в бой. Рассуждая, Сократ приходит к тому, что истинное мужество основано на способности измерять и сравнивать суммарное благо и зло от своих действий и их последствий – как близких, так и отдалённых. А значит, корень всех пяти частей добродетели один и тот же, и это – знание[23].

Заигранное в наше время слово «добродетель», отдающее мещанством разлива XIX века, у Кастанеды зовётся «целостностью». Пять её частей (в том числе и справедливость) есть пять отражений нас самих в момент предельного присутствия. В этот момент мы пребываем в «смысловом» срезе посюсторонней жизни. И, попав туда, видим, что вещи связаны не во временной, пространственной или жанровой последовательности.

Смысловой срез жизни – не часть временного потока. Он – начало, порождающее время. Найти этот срез можно во «временных дырах», которые то там, то сям возникают в непрерывном течении нашей жизни.

В промежутках между «дырами времени» мы не видим добродетель как таковую. Для нас она – предмет, отражённый в осколках разбитого зеркала. И такое зеркало не раз упоминается в литературе. Помните, как начинается «Снежная королева» Ганса Христиана Андерсена?

 

«… жил‑был тролль злой‑презлой – это был сам дьявол. Как‑то раз у него было прекрасное настроение: он смастерил зеркало, обладавшее удивительным свойством. Всё доброе и прекрасное, отражаясь в нем, почти исчезало, но всё ничтожное и отвратительное особенно бросалось в глаза и становилось ещё безобразнее.

… но вдруг зеркало так перекосилось и задрожало, что вырвалось у них из рук и полетело на землю, там оно разбилось вдребезги. Миллионы, биллионы, несметное множество его осколков наделали гораздо больше вреда, чем само зеркало. Некоторые из них… случалось, попадали людям в глаза; они оставались там, а люди с той поры видели всё шиворот‑навыворот или замечали во всём только дурные стороны… Некоторым людям осколки попали прямо в сердце – это было ужаснее всего, – сердце превращалось в кусок льда»[24].

 

Теперь мы можем понять, что за осколки попали в глаза и сердце Кая. Ведь зеркало тролля – это наша способность к самопогружению и самолюбованию. Способность, потакая которой, мы разрушили состояние целостности. Однако из дальнейшего будет видно, что способность к самопогружению – не зло. И более того – как сказано в бессмертной комедии Леонида Гайдая – «тот, кто нам мешает, тот нам и поможет»[25].

 

Память и вечность

 

Варианта два: либо Иисус Христос, Карлос Кастанеда, Генри Форд, Блез Паскаль, Мераб Мамардашвили, Марсель Пруст, Василий Шукшин, Мигель де Сервантес Сааведра и Сократ с Платоном – безудержные или слегка свихнувшиеся фантазёры, либо же мы сами чего‑то не понимаем. И если верно второе, то придётся признать, что некоторые свершившиеся события происходят сейчас. Вопреки повседневной логике мы живём в них прямо в тот момент, когда читаем эти строки. Так же как мы живём в своей квартире, в своей семье, в школе или на работе.

Читая имена известных учёных и мистиков, мы думаем, что речь идёт о высоких духовных материях. Однако понятия о высоком и низком – лишь элемент мёртвой системы фактов, в которую мы вросли. Для людей, прикоснувшихся в вечной жизни, таких понятий не существует. И вот вам пример этого.

Каждый человек живёт в событии, связанном с половым желанием. Запрос подобного рода почти никогда не реализуется в момент первого сексуального впечатления. И тогда это впечатление становится несделанным, и мы тратим годы, чтобы распутать его.

Претерпевая мучительные и сладкие страдания, мы пробуем разные варианты реализации этого запроса. Пытаемся понять, что он означает, что нам нужно делать с ним. И наступаем на одни и те же грабли – грабли непродуктивной реализации полового желания. Например, просматривая порнографические картинки в Интернете, мы не приближаемся к решению своей внутренней дилеммы. Мы выбираем простой и ложный путь осуществить желание, и на этом пути смысл нашего запроса не проясняется, его судьбоносная сила бездействует.

Когда мы производим ложную реализацию, то испытываем стыд. Это не стыд перед родителями, которые запрещали нам лазить на запрещённые сайты, говоря, что это «плохо и некрасиво». Это стыд перед собой, стыд за свою неспособность утемниться по отношению к желанию, за неумение затормозить развёртывание сексуального импульса на первой стадии. Ведь только «дав внутренней химии повариться», мы можем, наконец, понять, каков истинный смысл нашего запроса. Например, в точности узнать то, с каким именно человеком противоположного пола он связан.

Испытывая стыд, мы пытаемся скрыть свои грешки. Поскольку мы верим, что в мире есть только «память о прошедшем событии» и ничего, кроме неё, не существует, то стираем историю просмотра картинок. И какие же молодцы эти разработчики интернет‑браузеров! Они позаботились о нашем комфорте, включив в свои программы специальную кнопку «privat serfing», которая позволяет человеку не думать о стирании следов своих приключений в другой личности.

Но, как бы мы ни заметали следы, этим мы событие не отменим. Сами‑то мы знаем, что оно было. От себя не убежишь.

Происшествие не закончилось в момент окончания, а несделанное происходит сейчас. Сила же, которая заставляет нас верить в противоположное, – это сила страха. Страха смотреть на свои желания прямо, честно, долго.

Память – не запись на магнитофонной ленте. Она – орган тела вроде глаза. Своей памятью мы видим срез посюсторонней жизни, в котором живут вневременные события. Точно так же, как глазами видим предметы вокруг. События во вневременном срезе формируют наши мысли и чувства, направляют поступки. Как может то, чего нет, направлять нашу жизнь?

Но этого мало. Есть «внешние» события, которые происходят в нас так же, как наше личное несделанное: подвиг Калисто Муни, агония Христа, все удивительные происшествия, случившиеся с Кастанедой на его пути в учении дона Хуана, включая кульминационный прыжок в пропасть и рассказ об огне изнутри. Мы – в поле их действия, и это действие происходит сейчас. Таково странное, непостижимое устройство реальности, в которой вещи связаны не причинами и следствиями, а вечно живут и вечно происходят.

Я – живое воплощение этих утверждений. Фантастическая повесть Кастанеды – человека, которого я никогда не видел – о другом человеке – доне Хуане, которого не видел никто – сформировала мою жизнь такой, какая она есть. Вложила в неё смысл, который меняет всё. И другие силы – родители, воспитание, школа, русская литература – оказались слабее. Дух индейцев яки здесь, перед вами, на этих страницах.

Мераб Константинович говорит, что существуют вещи, которые не случились, а случаются. Есть события, которые вечно событийствуют. Что Вселенная есть одна говоримая, но не сказанная до конца фраза или слово. И все мы живём внутри этой фразы и существуем лишь постольку, поскольку находимся внутри вечно длящихся актов, её составляющих. Хотя, конечно, язык наш говорит, что Христа распяли, что Цезарь перешёл Рубикон, а пушки в решающем сражении между южанами и северянами выстрелили и южане проиграли. А вот Фолкнер утверждает, что

 

«…для всякого юноши 14 лет (южанина) мир существует в то мгновение, когда развернуты знамёна и за знамёнами не пошли полки. И может быть, сражение ещё не состоится. И без этого момента в душе юноша не восстановит своего прошлого и не узнает, кто он есть» [26].

 

Мамардашвили говорит, что самая большая трагедия для человека – не знать, кто он есть на самом деле, то есть каковы впечатления, формирующие его душу. И где он в данный момент своей жизни находится по отношению к центру, к этим впечатлениям. Он говорит, что стоит, к примеру, принять агонию Христа как свершившуюся, то в мире не будет христиан. И если что‑то в мире длится, то не само по себе, но лишь благодаря приобщённости к первичным актам бытия, находящимся вне времени[27].

Есть такие уровни работы сознания, попав на которые, можно увидеть мир из его вневременного среза. Однажды попав на эти уровни, я узнал, что присутствую в некоторых из «прошедших» событий своей жизни. Я видел эти события на экране памяти, ставшей живой, как жизнь.

Эти «уровни вечности» описаны у Курта Воннегута в романе «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей». Герои романа – пришельцы с планеты Тральфамадор, которые

 

«умеют видеть разные моменты времени совершенно так же, как мы можем видеть всю цепь Скалистых гор»,

 

и объясняют людям, что

 

«когда человек умирает, нам это только кажется. Он все ещё жив в прошлом, так что очень глупо плакать на его похоронах»,

 

а также, что

 

«Все моменты прошлого, настоящего и будущего всегда существовали и всегда будут существовать».

 

Если же

 

«тральфамадорец видит мёртвое тело, он думает, что этот человек в данный момент просто в плохом виде, но он же вполне благополучен во многие другие моменты» [28].

 

И только побывав в вечности, ты понимаешь, что под тральфамадорцами американский писатель имел в виду людей.

Другая сторона этих уровней описана Кастанедой в главе «Место без жалости»[29]. Он говорит, что внутри него были две обособленные части – одна тяжёлая, тёмная, безмолвная и связанная со всем остальным. Эта часть всем наслаждалась и ничего не ждала. Другая же была светлой, новой, лёгкой, неустойчивой, беспокойной, одинокой, поверхностной, уязвимой. Она не могла ничем наслаждаться, так как не имела способности связать себя с чем бы то ни было. Именно из этой части он обычно смотрел на мир.

Дон Хуан объяснил ему, что такое разделение происходит, когда точка сборки современного человека движется из позиции рационализма и здравого смысла в «место без жалости» и «безмолвного знания». И что это положение точка сборки занимала у людей во времена, предшествующие разуму.

Я бы, однако, не сказал, что тёмная часть так уж темна. Она скорее похожа на однородный голубовато‑серый фон, который, хотя у тебя и есть к нему доступ, ничто не колышет и колыхать не может, так как он находится отдельно от всего. Перед тем как попасть в этот фон, ты испытываешь глубокое внутреннее молчание и пустоту где‑то в животе, а затем внутри словно бы открывается дверь.

На «уровне вечности» не происходит ничего особенного – ты просто живёшь и спокойно наблюдаешь за всем, что происходит. Однако порой чувствуешь тянущую тоску – ведь взгляд оттуда обнажает тот простой факт, что твоё пребывание здесь конечно. А значит, общение со всеми, кто тебе близок и дорог, рано или поздно прервётся.

 

Выбора нет

 

Я начал эту главу с вопроса о том, что с нами будет после смерти. И всё получилось шиворот‑навыворот. Существует перерождение в новом теле после физической кончины старого. Это путь, практикуемый людьми, живущими во времени. Но начала этого пути лежат в неправильно понятых инструкциях, пришедших от тех, кто смог прикоснуться к жизни вечной.

Так же и с теми, кто хочет попасть в рай, понимаемый как другой мир, в котором ты оказываешься после физической смерти во времени. Некоторые из людей действительно попадают в какой‑то другой мир. Наверное, они существуют в нём и теперь. Может быть, это даже продлится долгое время.

Проблема только в том, что Иисус не это имел в виду. Рай, вечная жизнь, воскрешение из мертвых – метафоры моментов максимального присутствия. И моменты эти случаются в этой, посюсторонней жизни. Ад – метафора повседневного состояния человека, увязшего в несделанном. Христос давал людям, его слушающим, непосредственно ощутить разницу между их обыденным состоянием, с одной стороны, и бесконечно интенсивным переживанием жизни – с другой.

Поскольку момент вечной жизни есть дверь в неведомое, то мы не можем заранее знать, как сработает смерть, что будет, когда исчезнет пелена майи, что произойдёт, когда на нас обрушится «реальность‑как‑она‑есть». Мы даже не знаем, останемся ли мы целы после этого. А если мы всё знаем заранее, то вся наличная энергия уходит на поддержание этого знания. И тогда мы всё равно что уже мертвы.

Каждому придётся исследовать неизвестную территорию в одиночку. И не важно, что мы не любим отрываться от дивана и покидать знакомую обстановку. Ведь за комфортом и покоем стоит тень смерти, и сам этот покой есть постепенное, неотвратимое умирание. Путь разложения, как и путь возвышения, не оторван от повседневности. Ежедневно мы делаем маленькие шаги по одной из этих дорог.

Чем бы мы ни были заняты, что бы ни делали, мы всегда на гладиаторской арене. И выбор прост – либо дать бой, который закончится с последним вздохом, а затем продолжится и после него, либо забиться в угол. Но, как бы глубоко мы ни зарылись, смерть однажды найдёт нас. И у нас не будет сил сопротивляться ей, потому что все силы уже ушли на то, чтобы бояться её. А сознание распадётся на части, которые растают в небытии, теперь уже навсегда.

Смысл нашей судьбы легко может остаться нераскрытым, не воплотится в жизнь.

 

Сладость тело питала, но скоро закончился срок.

Он подъехал незримо к черте, где всё рвется за миг.

И в застывших глазах, обращённых к началу дорог,

Затвердел и остался навек неродившийся крик.

 

(Юрий Шевчук)

И всё же, в нас есть что‑то, что хочет ответа, смысла, цели. К этой цели мало кто приближался, а кто приближался, тот мало может рассказать об этом другим. Но для тех, в ком ещё горит искра разума, это ведь не помеха, верно? И подчас являются в мир те, кто преодолел инерцию жизни. Иногда они говорят так:

 

И лопнула во мне терпенья жила –

И я со смертью перешел на ты.

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.

…

Но знаю я, что лживо, а что свято, –

Я это понял всё‑таки давно.

Мой путь один, всего один, ребята, –

Мне выбора, по счастью, не дано.

 

(Владимир Высоцкий)

 

 

Глава 2