Глава двадцать четвёртая, в которой разбираются в собственных желаниях

Если сердце говорит – иди, а разум спрашивает – зачем, надо слушать сердце.

(Вера Камша, «От войны до войны»)

Вход в церемониальный зал выглядел как щель у подножия холма. Достаточно широкая, чтоб взрослый человек мог спокойно пройти, но слишком узкая и тёмная, чтоб разглядеть, что скрывается внутри.

В щель упиралась ковровая дорожка: ещё утром чистая и гладкая, а сейчас изрядно истоптанная.

По обеим сторонам от неё несли караул молоденькие ребята из королевской гвардии, и чувствовали они себя явно некомфортно. Ещё бы: стрельба, хаос, повальный обыск, сплошные непонятки и недомолвки — а им стоять по стойке смирно, потеть в парадной форме на солнцепёке и делать вид, что всё по плану. По крайней мере до тех пор, пока кто-то на смену не придёт.

— Она не выходила? — уточнил Долан, и сам же подивился глупости своего вопроса.

Конечно не выходила. Иначе гвардейцы бы тут уже не стояли.

Оставался, конечно, вариант, что выбралась она через катакомбы, как и вошла, но интуиция вела сюда. И Цера тоже.

Он увязался за Доланом ещё на выходе из библиотеки. Они все увязались: и Лиза, и близнецы.

Но молодёжь хотя бы держалась позади, а вот март мчался вперёд, не разбирая дороги, сшибая прохожих и лавируя между машинами. Долан бежал за ним, иногда успевая извиниться перед очередным случайно задетым пешеходом.

В ушах стучало — может, пульс, может, страх опоздать. Слишком много времени потеряно. Он должен был оказаться там раньше, намного раньше. Он должен был перехватить Алину. Он вообще не должен был её отпускать, ни утром, ни месяц назад. Вообще никогда!

Долан тряхнул головой, с усилием возвращаясь в реальность. Цера скакал вокруг, путал ноги поводком и пытался отгрызть одному из гварцейцев пряжку от форменного сапога. А несчастный парень даже взгляд вниз опустить не мог — не положено.

Ему, впрочем, и на вопросы отвечать не положено было. Церемониал, чтоб его. Хотя соблюдать его в такой ситуации — всё равно, что играть торжественный гимн на тонущем корабле.

— Принцесса, говорю, не выходила? — на всякий случай ещё раз спросил Долан, сунув гвардейцу под нос удостоверение. Тот пробежался взглядом по строчкам и тихонько качнул головой.

Долан решил, что это значит «нет» и шагнул к дверям.

— Вам туда нельзя, — охрипшим от волнения (или от долгого молчания) голосом сообщил гвардеец. Не погрызенный, а второй.

— Можно, — ответил Долан.

— Нельзя, — упрямо повторил парень и как-то весь сжался, втянул голову в плечи. Кажется, он ждал, что сейчас на него начнут орать, или сразу бить. Последнее смотрелось особенно странно, потому что охранник, несмотря на молодость, был высоким и плечистым. Абы кого в гвардию не брали. — Это сакральное место, туда вообще нельзя посторонним.

Спорить не хотелось, Долан вообще не слишком любил это дело. А сейчас ещё и аргументы приличные в голову не лезли.

Драться не хотелось тем более. Не время и не место, а гвардейцы вообще не причём, они свой долг исполняют.

Не хотелось, но…

Долан чувствовал, как дрожит, добравшись до максимальной отметки, стрелка внутреннего барометра, как напрягаются разгорячённые бегом мышцы и застилает глаза знакомая тёмная пелена… В голове осталась одна-единственная мысль: «Попасть внутрь! Любой ценой!»

— А мы не посторонние, мы очень даже приближённые, — вырвал из наваждения голос одного из близнецов. Татуировка на затылке, проглядывающая из-под волос, уверяла, что это Сек. Младший, значит.

Парень не таясь подошёл к гвардейцу, приобнял его за плечо — спокойно, уверенно, но без малейшей агрессии. Прим проделал то же самое со вторым.

— Совершенно не посторонние. Практически, доверенные лица! У нас и подпись начальства вашего имеется. Херциг, покажи подпись.

Лиза достала из сумки приказ о повышении, потрясла им в воздухе.

Разобрать с такого расстояния, что написано на бумаге, смог бы разве что очень глазастый человек, но охранники всё-равно посмотрели на неё, инстинктивно. Всего на мгновение отвели взгляд от Фелтингеров, но этого хватило, чтоб братья синхронно щёлкнули пальцами.

Гвардейцы даже не вздрогнули — так и замерли в прежних позах, и глаза у них стали мутные, ничего не выражающие.

— Факультатив по проклятиям — полезная штука, — с улыбкой пояснил Сек. — Мы на днях как раз начали изучать применение на людях.

— Надолго действия не хватит, так что идите уже, а мы тут покараулим. Вас и этих. — Прим сорвал со «своего» охранника форменную фуражку, нацепил на голову. — Ну как, мне идёт?

— Офигенно! — одобрил его брат. — Может, тоже после учёбы в гвардию двинем? По росту проходим, по возрасту тоже. Бабушка, конечно, истерику закатит, зато за королевой можно будет лично присматривать.

Долан представил этих двоих рядом с Яной и подумал, что если это случится, он поседеет.

Цера отгрыз наконец-то пряжку от сапога, выплюнул и первым нырнул в недра холма.

 

* * *

 

На губы попала вода. Алина машинально слизнула её и улыбнулась.

Почему-то представилось, что лежит она сейчас как павший в бою Иван-царевич, но вода непременно живая, а значит все раны вскоре исчезнут, сил прибавится и дальше всё обязательно будет хорошо. Это же сказка, а сказки всегда хорошо заканчиваются.

Выныривать из уютной дрёмы в реальный мир не хотелось, но пришлось. Лежать на жёстком полу было не слишком удобно: нога ныла, всё тело затекло, а в лопатку упирался какой-то острый камушек. Алина вытащила его, повертела в руках и запихала в карман, на память. Привозят же с моря ракушки или красивую гальку. А у неё кусочек пещеры будет!

— Ты пришла в себя! — возвестила прямо над ухом Яна.

— Да я, в отличие от некоторых, из себя и не уходила. — Алина открыла глаза. И сразу же зажмурилась обратно, стараясь не материться и вообще сохранить нормальное выражение лица. Но, кажется, не очень преуспела, потому что принцесса (или теперь уже королева?) грустно спросила:

— Очень страшно выглядит, да?

— Нет, — соврала Алина. — Просто внезапно. И слишком ярко. Ты не можешь как-нибудь… ну, убавить освещение?

— Не уверена. Но я могу отвернуться.

— Совсем-то отворачиваться не надо, просто смотри мимо меня. На стенку, например.

— Ладно, постараюсь.

В этот раз Алина открывала глаза медленно и осторожно.

Яна сидела вполоборота к ней и выглядела почти нормальным человеком. По крайней мере, статую уже не напоминала, кровавыми слезами не рыдала и не светилась. В основном, не светилась.

Только полуприкрытые глаза сияли, как два мощных фонаря. В них больше не было белков, зрачков, радужки — лишь холодная синева и острые грани самоцветных камней. Отсветы падали на лицо, отчего кожа тоже казалось голубоватой, как у призрака. Смотрелось немного жутко, но почему-то удивительно гармонично. Особенно сейчас, когда свет уже не казался слепяще ярким, а открывшаяся картина — такой внезапной.

— И совсем не страшно, — вынесла вердикт Алина. — На каком-нибудь косплей-фестивале к тебе бы очередь выстроилась из желающих сфотографироваться! Это такая штука в моём мире… типа маскарада.

— Было бы здорово там побывать, но теперь мне нельзя покидать Исток. — Яна грустно улыбнулась.

— Да уж, больше ты от него вообще никуда не денешься. Я же правильно понимаю, что он… ну, в тебе?

— Он везде. Я постоянно его слышу. Не голос, а… как будто присутствие. — Яна прикрыла глаза, сразу став чуть более похожей на человека. Хотя сияние пробивалось даже сквозь прикрытые веки. — Мне кажется, он сейчас смеётся над нами. Так, знаешь… по-доброму. Как над котятами, которые миску молока опрокинули. Вроде и надо ругать, что заляпали всё и сами испачкались, но рука не поднимается.

— У тебя были котята?

— Нет, но всегда хотелось. Котёнка, щенка, кого угодно.

— У меня марта есть. Точнее, март. Правда, он не совсем мой, и вообще дурной немного... — Алина задумалась. Совсем скоро Цера станет опять ничей. Не везёт ему, бедняге, с хозяевами. Можно, наверное, договориться, чтоб его Лиза забрала, или Фелтингеры. Но им ещё два года учиться, а домашние животные в школе всё-таки запрещены. — Можешь взять себе, если хочешь.

— А ты как же без него?

— А что я? Меня, наверное, арестуют, как только мы отсюда выйдем. Может и вовсе казнят, как заговорщицу.

Сейчас это почему-то воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Арестуют так арестуют. Грустно, конечно, но ведь заслужила же. Хотя Нина с Ракуном, конечно, расстроятся.

— Никто тебя не казнит! Я не позволю! Я здесь главная, в конце-концов! — сверкнула глазами Яна.

Алина не стала спорить. Юная королева наверняка знала, что её титул не даёт никакой реальной власти. Это просто дань традиции — и немного магии. А сочиняют законы и следят за их соблюдением совсем другие люди.

Но если Яне так хочется верить, что она сможет на что-то повлиять, — пусть верит. Главное сейчас: они обе живы, и пещера не рухнула, и катакомбы не обвалились, и совершенно незачем портить такой прекрасный момент мыслями о будущем.

— Пойдём домой? — спросила Алина.

— А ты сможешь?

Алина аккуратно, на пробу, шевельнула ногой. Та немедленно отозвалась болью. Ещё и опухла, кажется.

— Если надо, могу попробовать. Нам же не обязательно тащиться назад через все коридоры, есть главный выход.

— Есть. Но там, наверное, люди, а у меня маски нет. А мне сейчас совсем нельзя без маски, сама же видишь. Да и не хочу я туда. Не хочу знать, почему Силь не пришёл. Потом всё равно расскажут, и не раз, но сейчас не хочу. — Яна поморгала, вытерла глаза тыльной стороной ладони, вздохнула. — Через катакомбы ты не дойдёшь, а дотащить тебя у меня сил не хватит. И только попробуй сказать что-то в духе «Брось меня здесь, я как-нибудь сама»! Мы не на поле боя, никто из нас не умирает, и мир не рухнет, если мы посидим вдвоём ещё немножко.

Мир мог рухнуть разве что от осознания, какое сокровище досталось ему в королевы. Яна была, конечно, немного наивной и инфантильной, но при этом такой искренней и светлой, что Алина чувствовала себя рядом с ней злой и мрачной тёткой.

Это должно было раздражать, но почему-то умиляло.

— Если ты плохо себя чувствуешь, я могу в любой момент выйти через основной вход и позвать врача, — добавила Яна, совершенно не отдавая себе отчёт, что только что стала в глазах Алины почти святой.

Как? Как живой человек может вмещать в себе столько любви и всепрощения? Она вообще умеет злиться, ненавидеть или обвинять?

— Слушай, тут такое дело… — нерешительно начала Алина. — По поводу Долана. Я не знаю, как у вас там с ним складывается, но… если что… В общем, я думаю, ты ему больше подходишь. Ему нужен кто-то хороший, а не такой, как я.

— Что ты имеешь в виду? — Королева захлопала глазами так быстро, что голова закружилась от вспышек света.

— Ты добрая. И заботишься обо всех. И красивая. И храбрая.

— Что ты! Я совсем не такая! Уж точно не храбрая! Я ужасная трусиха, ты просто не знаешь. Сначала я боялась идти в музей, потом боялась идти на церемонию. Я выжила только потому, что трусиха. И это ужасно, потому что другие-то погибли. И мне так стыдно… И… — Яна судорожно втянула воздух, и Алина подумала, что сейчас она опять расплачется, но нет, обошлось. — В общем, красивая, храбрая, сильная и всё остальное — это не я, а как раз ты. Ты спасла меня. Спасла многих людей, хотя сама могла погибнуть!

— Если бы я не принесла сюда бомбу, не пришлось бы никого спасать.

— Если бы ты не принесла сюда бомбу, её принёс бы кто-то другой. И этот кто-то совершенно точно не стал бы рисковать жизнью ради того, чтоб её обезвредить. Да и не смог бы. Так что не отпирайся — ты спасла Исток. И я благодарна тебе от всей души. Спасибо.

— Ну надо же! Первый раз мне сказали "спасибо", а не "немедленно домой и не высовывайся", — нервно хихикнула Алина.

— Но я так и не поняла, причём тут Долан и я. И ты. Он замечательный, очень хороший человек, но он же не зверюшка, чтоб передавать его из рук в руки, не спрашивая согласия. Да и с чего вообще? То есть я понимаю, с чего, но… — Яна обхватила себя руками, как будто кофта вдруг куда-то исчезла, и остался только кружевной лифчик, который срочно нужно прикрыть от постороннего взгляда. — Тебе показалось. Всё было совсем не так!

Алина недоумённо нахмурилась.

Какое может быть «не так», если она ясно видела… видела… А что, собственно, она видела?

Да, голая девушка в кабинете.

Но не случайная какая-то девушка, а Яна, которая по характеру сущий ребёнок.

И Долан, который… ну, который просто Долан. И которого, вообще-то, даже рядом в тот момент не было.

— Тогда что ты делала в его кабинете?

— Переодевалась. А он вышел, чтоб не мешать. Я просто не подумала, что дверь надо запирать, у нас дома другие порядки. Извини, очень глупо получилось. Я должна была сразу объяснить, но не вышло...

— Я себя сейчас такой идиоткой чувствую, — созналась Алина. Щекам было жарко от стыда, но губы сами растянулись в улыбку, и убрать её с лица никак не получалось. — Счастливой идиоткой, если честно.

— Он тебе нравится?

— Больше, чем он того заслуживает. Говорят, такое случается: он меня похитил, а я в него влюбилась. Наверное, когда-нибудь пройдёт. Или нет. Не хочу, чтоб проходило. Но… — Убрать улыбку всё-таки получилось, хоть и ненадолго. — Если вдруг он тебе тоже нравится, или ты ему, то скажи сразу. Хочу знать наверняка.

— Он хороший человек, но не думаю, что между нами возможна какая-то романтика! Я просто напомнила ему младшую сестру.

— У него есть сестра? — опешила Алина.

— Была. Ты не знала?

— Нет.

Не знала. Ни про какую сестру, и вообще ничего про его родню.

Что ещё она о нём не знает? И что она вообще о нём знает?

Долан показался вдруг очень далёким.

Сам он почти ничего не рассказывал о прошлом, а она не спрашивала. Вообще мало что спрашивала, в основном несла какую-то ерунду про учёбу и родной мир, а в последние месяцы ещё и огрызалась на всё подряд без особого повода.

В день теракта вообще наорала. Из-за ерунды наорала, если честно. Но слишком испугалась тогда, чтоб мыслить здраво. А он слишком испугался за неё, чтоб здраво отвечать.

Но она извинится. Обязательно извинится.

А потом они поговорят. Спокойно поговорят как два взрослых человека и со всем разберутся.

Потому что он нужен ей — весь, с достоинствами, недостатками, вечной работой и туманным прошлым.

И хорошо, если она всё ещё нужна ему.

Хотя бы немножко.

Пусть даже просто как друг. Ну, если не… Мало ли что…

— Он скоро придёт за нами! — уверенно сказала Алина. — Я, может, ничего не знаю про его семью, любимый цвет и школьные оценки, но я знаю его. А он знает меня. И он обязательно за нами придёт!

 

* * *

 

Долан вряд ли смог бы точно сказать, сколько ему пришлось идти в полной темноте, придерживаясь руками за стены и шаркая ногами, чтоб не пропустить ступеньку или не наступить на Церу.

Ступенек не попалось ни одной, ход шире не становился, март бежал где-то впереди, изредка коротко взрыкивая.

А потом коридор закончился. Совсем закончился. Не аркой, не дверью, а обычной каменной стеной, намертво преградившей проход.

Долан пошарил по ней рукой, не нашёл ничего, похожего на ручку или рычаг, поэтому просто спросил в пространство:

— Ваше величество, можно я зайду?

И постучал. На всякий случай.

Ответа не последовало, но стена беззвучно отъехала в сторону и всё вокруг залило светом.

Следующие несколько секунд Долан пытался привыкнуть к яркому освещению и переварить увиденное. Пещера, родник, обгоревшая дверь в противоположной стене. Две девочки, почти в обнимку сидящие на полу, две пары глаз — ослепляюще-синие и испуганно-карие.

— Привет, — тихо произнесла Алина. И торопливо добавила: — Извини.

Собственный ответ Долан не запомнил. И слова Яны не расслышал. Она точно что-то говорила. Кажется, пыталась объяснить, что произошло. Долан видел краем глаза, как шевелятся её губы, знал, что должен проявить вежливость, поздороваться, даже поклониться, наверное...

Или эта традиция с поклонами давно устарела?

Или надо было спросить, как она себя чувствует, как прошёл обряд?

Вместо этого Долан опустился на колени перед Алиной, аккуратно взял её лицо в ладони и просто смотрел. На синяки под глазами. На покрасневшие, шелушащиеся щёки. На запёкшуюся под носом кровь. На потрескавшиеся губы. На маленькую, едва заметную морщинку между бровями — её точно не было раньше.

Он поцеловал эту морщинку, ощутил вкус пота и запах гари. И дрожь.

Алину трясло. Вряд ли от холода, в пещере было довольно тепло. Но Долан всё равно стянул куртку, укутал в неё девчонку, прижал к себе.

— Я идти не могу, — шёпотом созналась она ему на ухо.

Он без вопросов поднял её на руки, обернулся на Яну.

Королева встала сама, подошла к роднику, зачерпнула ладонью воду и замерла, наблюдая, как она просачивается сквозь пальцы и утекает обратно. Зачерпнула ещё раз, принесла Долану, протянула. Он послушно выпил, получился всего-то глоток.

— Зачем это?

— Потому что ты устал и хотел пить, — объяснила Яна. — Пойдёмте, вам пора. Людям нельзя здесь долго находиться.

Себя она человеком, похоже, уже не считала.

Она и не выглядела человеком.

Долан подумал, что зря просил Ракуна раздобыть приличный фонарь. Теперь он Яне, наверное, не понадобится. Теперь она сама себе источник света.

Вереница тоннелей запомнилась плохо, коридоры управления — ещё хуже.

Сколько времени заняла дорога? Наткнулись ли они на кого-то по пути? Что подумал этот кто-то? Мысли путались, реальность мелькала в голове хаотичными вспышками.

Перед выходом из катакомб Яна натянула капюшон до самого носа и закрыла глаза, что нисколько не мешало ей ориентироваться в пространстве. Но когда Долан осторожно опускал Алину на диван в кабинете, королева стояла рядом уже в маске — совершенно глухой, не пропускающей свет изнутри и любопытные взгляды снаружи.

Долан так и не понял, где она её раздобыла и когда успела надеть.

— Почему ты не вылечила ногу, когда могла? — Из-за маски голос Яны казался странным, чуждым. Цера, заслышав его, зашипел и вздыбил шерсть на загривке.

— Не подумала. Не до того было. — Алина потёрла коленку, поморщилась. — И вдруг бы я потратила силы на себя, а их бы потом не хватило, чтоб удержать взрыв?

— Если хочешь, я могу давать тебе свою кровь. Иногда. Если понадобиться. — Тональность голоса снова изменилась. Теперь он намного больше напоминал обычный женский.

— Не стоит. Достаточно того, что есть. — Алина вытащила из кармана кольцо с зелёным камнем, надела. Осторожно пошевелила пальцами, заново привыкая к ощущениям. — Магия Устья — не та сила, на которую можно полагаться. Мой дядя правильно говорит — проблем от неё больше, чем пользы. Да и Истоку больно, когда её кто-то использует слишком близко.

— Больно, — спокойно подтвердила Яна. — Но если будет очень надо, я потерплю.

— Только если будет очень-очень надо. Но спасибо за предложение. И вообще спасибо, за всё. Вам обоим.

Последнюю фразу Долан не понял. И не был уверен, что хочет понимать.

— Мне пора идти. — Королева развернулась к выходу. — Провожать не надо, сама доберусь. Если что, вы знаете, где меня найти.

Дверь хлопнула — и из Долана будто выдернули последний стержень, на котором держались остатки самоконтроля. Он видел перед собой лицо Алины — но ничего кроме. Только туманная пелена, гул в ушах и дикое, нечеловеческое желание снова коснуться её, убедиться, что всё в порядке, прижать к себе и не отпускать. Никогда и никуда больше не отпускать.

Но так же нельзя!

Она же…

Нельзя!

Беспокойство, скопившееся за день, за неделю, за месяц, билось внутри, не находя выхода.

Долан отшатнулся от дивана, отвернулся к стене, чтоб не выдать эмоции выражением лица. Цапнул со стола кружку с остатками кофе — точно помнил, что она должна там быть — но промахнулся, сбил её на пол. Любимую Алинкину кружку.

Звон фарфора отдавался в душе такой болью, словно каждый осколок втыкали туда силой. Внутренний барометр захрипел и взорвался, не выдержав напряжения, дыхание перехватило, кабинет закрутился вокруг своей оси.

Всё закончилось. Всё хорошо. Она жива. Жива.

Но слова не приносили облегчения.

Наоборот, раньше можно было цепляться за необходимость идти и действовать, а сейчас, как только захлопнулась дверь, Долан почувствовал себя отрезанным от мира, от бесконечной череды событий, от самого себя. Тело существовало отдельно, мысли отдельно, и одно никак не хотело стыковаться с другим.

— Дыши!

В спину ткнулось что-то живое и тёплое. На грудь легли маленькие девичьи ладони.

Алина обхватила его руками, обняла, не давая упасть, или, может быть, пыталась не упасть сама. Долан не мог разобрать, но изо всех сил старался не свалиться.

Не сейчас. Не при ней. Ей и так стоять тяжело, нога болит.

— Алина... прошу... уйди!

— Кричи, — велела девушка.

— Что? — С вопросом вышли остатки воздуха. Лёгкие болезненно сжались, голова закружилась.

— Что хочешь. Ори, ругайся, матерись, частушки пой, только не молчи. Ты же не камень, ты человек, у тебя есть эмоции. Прекрати их в себе запирать! Кричи!

Сил думать и сопротивляться не было, поэтому Долан сделал единственное, что в таком состоянии мог — действительно закричал. Попытался. С трудом выдавил из себя какой-то странный, неестественный звук. Зажмурился, чтоб не видеть, как расплываются стены, вдохнул поглубже — и закричал снова. Без слов, без смысла, на одной ноте. И кричал, пока хватало дыхания и сил, пока крик не заглушил монотонный гул в ушах. Да и после пытался, но ноги всё-таки подогнулись и Долан рухнул на колени и раскашлялся.

— Полегчало? — спросила Алина, опускаясь рядом. Она всё ещё обнимала его со спины, так крепко, что под рубашкой наверняка остались синяки от пальцев.

Долан прислушался к себе. Внутри оказалось неожиданно ясно и тихо. Почти спокойно.

Зато в коридоре захлопали двери и послышались голоса коллег, взбудораженных воплем. Потом в двери осторожно постучали.

— У меня всё в порядке. Следственный эксперимент проводил, — хрипло гаркнул Долан, не дожидаясь, пока кто-то сунется проверить. И добавил, уже намного тише, только для Алины: — Спасибо.

— Не за что. Всё ещё хочешь, чтоб я ушла?

— Куда? Зачем?

— Ты только что просил, чтоб я ушла.

Да, точно, просил. Потому что...

— Боялся сделать тебе больно. Я слишком часто делал тебе больно. Я… наверное, просто не умею по-другому.

— Ты делаешь мне больно, когда пытаешься принимать решения за меня. И когда позволяешь каким-то дурацким нормам и правилам принимать решение за тебя. Ты прячешься за них, и сам не понимаешь, чего хочешь. А я хочу узнать тебя настоящего, живого, без этой вот шелухи дурацкой. Я хочу понять, чего ты на самом деле хочешь. Именно ты.

Дыхание Алины щекотало шею, ладони по-прежнему лежали на груди Долана — тонкая ткань рубашки совсем не казалась преградой. Он уже ничего не хотел, у него прямо сейчас было всё, что нужно.

Разве что…

— Хочу обнять тебя. Можно?

— Можно. Нужно.

Алина опустила руки, позволяя ему обернуться. Долан немедленно схватил её в охапку — чуть сильнее и крепче, чем собирался. Девушка ойкнула от неожиданности, но вырываться не стала. Наоборот, прижалась теснее. И снова тихо ойкнула.

— Нога? — сообразил Долан.

— Да, как-то я не слишком удачно вскочила. Поможешь до дивана добраться?

Долан осторожно подхватил её на руки, переложил на диван, и присел рядом, разрываясь между желанием дотронуться и не задеть лишний раз. Вот и как её обнимать такую, с больной ногой, с содранными ладонями, с ожогами и синяками? Что они там с Яной вообще творили, в пещере этой?

— Тебе к врачу надо.

— Не надо, — упрямо поджала губы Алина.

— Надо. И это то решение, которое я готов принять за тебя, даже если оно тебе не понравиться. Сейчас вот выйду и позову.

— Не сейчас, ладно? Попозже. Через несколько минут, хорошо? Хочу побыть с тобой вдвоём, пока можно.

— А что, потом нельзя будет?

— Не знаю. Вообще не знаю, что дальше. Я столько… — Алина осеклась. Зажмурилась, собираясь с силами. Потом всё-таки решилась, договорила торопливо: — Я натворила всяких глупостей. Опасных. Чуть не убила кучу народу. Яну чуть не убила! И теперь все меня возненавидят. И ты тоже. Наверное, даже видеть меня больше не захочешь. Поэтому я и думала, что пока ты ещё здесь… побыть… вдвоём… немножко...

— А вот теперь ты принимаешь решения за меня! — Коснуться хотелось нестерпимо. Долан наконец решился — и погладил Алину по голове. Получилось немного неловко, словно перед ним не девушка, а испуганный ребёнок или щенок. Но неожиданно помогло: она расслабилась, чуть повернулась, доверчиво ластясь об его ладонь. — Ты жива. Яна тоже жива и вроде бы зла на тебя не держит. Если ты совершила ошибку, мы вместе разберёмся, как её исправить. И плевать, что другие об этом подумают. Так что не торопи события. Поверь, я вполне способен сам разобраться, хочу ли я тебя видеть. Пока что — хочу. Хочу видеть тебя прямо сейчас, завтра, всегда! А расставаться не хочу больше. Я две недели с ума сходил. Почти сошёл.

Алина распахнула глаза — огромные и удивлённые. Долан так и не понял, чему именно она удивилась: его словам, или поведению, или вообще засмотрелась на что-то интересное за окном. Он даже обернулся проверить. Потому что, судя по взгляду, на улице должна была обнаружиться как минимум зелёная марта в балетной пачке.

Но нет, уличный пейзаж оказался совершенно банален и знаком до последней веточки дерева, а единственной мартой в поле зрения оставался Цера.

— Мне тоже без тебя плохо было, — призналась Алина. — Не уходи.

Долан не ушёл.

Не хотелось никуда уходить. Двигаться, говорить, думать — ничего не хотелось. Только сидеть вот так, перебирать пальцами длинные тёмные пряди. Сидеть вечность — а потом ещё чуть-чуть.

— Устал?

— Да. — Неожиданно для себя сознался Долан.

— Дрался? — Алина перехватила его руку, погладила по тыльной стороне ладони. Нежно обвела сбитые костяшки.

— Да.

— Убил кого-нибудь?

— Не знаю. Надеюсь, что нет… — Когда в тюрьме пробивались к Ракуну и Лисару, он не сдерживался и не особо заботился о последствиях. Но сейчас было не слишком приятно думать о том, что для кого-то случайный удар или выстрел мог оказаться роковым.

— Всё закончилось?

— Почти. — Глаза слипались. Мягкие поглаживания убаюкивали. Сил бороться со сном совсем не осталось. Долан моргнул — и вдруг обнаружил себя лежащим на диване, слишком узком для двоих. И голову Алины на своём плече. — Прости, я так и не купил тебе подарок на день рождения.

— Спи, спи.

И лёгкий поцелуй.