Алауган и семейство эмегенов

 

Вечером они стали спускаться к пещере,

Перед пещерой трудились ее дочери.

 

Держа в руках сито, в котором могли бы скакать лошади,

Они усердно просеивали муку в каменное корыто.

 

Их отец имел примесь нартской крови,

Поэтому ее дочери были немного схожи и с людьми.

 

Но груди их были, как бурдюки из кож козлят,

А животы, говорят, словно котлы, в которых варят пиво.

 

Толщина их станов – словно стога,

Толщина их бедер – слово дубовые столбы.

 

Они вскричали: «Запах асского духа, человеческого духа!»,

Они обрадовались: «Вот наедимся вкусной пищи!».

 

Их мать рассердилась, загорелась на них гневом,

Закричала, заревела, как зубр:

 

– Чтобы вам кровью плакать, бегите,

Я привела (к вам) жениха, открывайте вход в пещеру!

 

Ведите себя пристойно, примите застенчивый вид,

Вертитесь перед женихом туда-сюда!

 

В той пещере идут они вдвоем, разговаривая,

То поднимаются вверх, то спускаются вниз.

 

В одном месте пещера сильно расширялась,

Туда и вошли, говорят, нарт Алауган с эмегеншей.

 

Там горел огонь, а на огне кипел котел,

Когда мясо сварилось, нарт спросил у эмегенши:

 

– Мясо сварилось, кто снимет котел (с огня)? –

Заметив, что это огромная и тяжелая вещь.

 

– Его снимут мои сыновья, когда вернутся с охоты,

С оленьей охоты они возвращаются очень поздно, умирая с голоду.

 

Наступило время ужина, пора бы им уже придти.

– Сниму-ка его я, – сказал нарт и снял этот котел.

 

– Тебя я спрячу, чтобы молодцы, вернувшись и тебя увидев,

Не убили того, кто станет таким замечательным зятем.

 

Спустя какое-то время пришел Кючсадак, ее муж,

И принес кийика и высохшее чинаровое дерево.

 

С ним пришли его могучие сыновья, одинаково громадные,

Одноглазые, красноволосые.

 

– Уф-чуф, человеческий дух, эй, асский дух! – они вскричали,

Расхаживая туда-сюда, крутились, осматривая пещеру. –

 

Кто снял котел, ведь нас здесь не было,

И кому было под силу поднять его?

 

– Кроме вас, у меня есть еще один сын, – сказала женщина, –

Поклянитесь, дайте слово, что не тронете его.

 

Дали они слово, и Алауган вышел из укрытия,

Приход человека вызвал у этих великанов удивление.

 

Тотчас же они подвесили над огнем громадный котел,

И налили в него сто ведер родниковой воды.

 

Топливом им послужил кизяк из эмегенского навоза,

Горел он, наполняя ту пещеру вонью.

 

Мясо кийика целиком сварилось в одном котле,

Сняв с огня, мясо вывалили на огромный стол.

 

Эмегены и Алауган все это мясо съели без остатка,

Нарт спросил: «А почему не поели девушки?».

 

– Да ну их, зачем девицам кушать мясо,

Пусть пробавляются костями, им хватит и этого, –

 

Сказала (эмегенша) и бросила кости перед дочерями,

А они, с треском разгрызая эти кости, глотали их. 

 

Вот так, за разговорами, наступила полночь,

И эмегенша спросила у Алаугана:

 

– Есть в моих дочерях черты, которые понравятся любому,

Эта, что невзрачнее – моя работящая дочь, а зовут ее Зинзиуар.

 

А вторая – это Кюнтияк, она полна красоты,

Которую ты выберешь, та и станет тебе женой.

 

«Эй, в красивых много хворей (пороков), – подумал Алауган, –

Я красавиц навидался», – и выбрал работящую.

 

– Мне показалось, что мои дочери тебе приглянулись,

Какую мою красивую доченьку ты хочешь взять в жены?

 

– В дочерях твоих изъяна я не вижу, – ответил Алауган, –

Они красивы, пусть не коснется их недобрый глаз.

 

А понравилась мне твоя дочь Зинзиуар, – сказал он, –

Теперь скажи, каков будет ваш калым, – сказал он.

 

– Наш калым, – говорит она, – невелик, из трех частей,

Но, хоть их (только) три, – говорит она, – справиться с ним трудно.

 

Кючсадак отправился в глубину пещеры,

И принес оттуда три огромных медных котла:

 

– Эй, нартов сын, мы не различаем нечистого и чистого,

Поедаем все, целый день не заходя домой.

 

Будешь ходить на охоту в окрестные глухие леса,

И наполнишь эти котлы мясом кийиков.

 

Сел нарт Алауган на коня, подготовил лук и стрелы,

За два дня наполнил два котла мясом оленей.

 

Третий котел остался слегка не наполненным,

А Зинзиуар все время наблюдала за ним.

 

Видела она, что Алауган устал, не справится:

– Ох, ну кто же, – говорит, – уплачивает весь калым,

 

Эй, да умертвит Тейри, – говорит, – твой нартский род,

Если ты приехал сюда, вознамерившись стать зятем,

 

И если мне приходится учить тебя, что нужно делать,

Налей ведром быстротекущей (т. е. воды) в тот котел. 

 

А выше наполни его голышами с берега реки,

Скажи, что это в счет калыма и садись на место!

 

На эмегенском пиру

 

Эмегены отошли в угол и посоветовались,

Пошушукались и, наконец, пришли к одному мнению.

 

Назначили они срок к такому-то и такому-то времени,

И нарт Алауган собрался ехать в свое селение.

 

– Добро, – сказал он им, – если так, поеду-ка домой,

Чтобы вернуться (к вам), соберу своих дружек.

 

Собрал он богатырей, кого считал хорошими товарищами,

В этом отряде было больше двухсот человек.

 

Отряд взял с собой провизию, свои напитки,

Вооруженные, доспешные, отправились в дальнюю дорогу.

 

Смекая, что невестка будет грузной, они заказали железную арбу,

И запрягли в эту арбу восемь самых сильных лошадей.

 

На случай, если они устанут, взяли восемь и других коней,

Решив вернуться, не уронив чести, выехали из дому.

 

А чтобы напугать то эмегенское село, приструнить его,

Чтобы разом и заранее остудить их дурную кровь,

 

Древко их знамени было длиною в сто размахов рук,

С пятью тыквами по обеим сторонам, словно с головами эмегенов. 

 

Стодневный путь они преодолели за три дня,

И застали новых родственников готовыми к пиру.

 

Очутились эти поезжане в одной долине, где жили эмегены,

Эмегены приняли поводья, стали угощать их, важничая.

 

Там было девятьсот девяносто подвешенных котлов,

Прислуживающие, исполняя поручения, толпились возле них,

 

Каждый подвешенный котел был полон мясом трех оленей,

В каждом было налито девяносто девять ведер воды,

 

И по ведру соли из Хазарского моря,

А края пиршественного стола было не видно из-за его длины.

 

Свой напиток они сварили, добавляя коноплю, чемерицу и девясил,

Принесли его в котле и хотели угостить им нартов.

 

Но нарт Алауган заранее предупредил дружек:

– Ни в коем разе не пейте эмегенской бузы или пива.

 

Кто выпьет, тот захмелеет и станет полоумным,

Хуже того, взбесится и убежит в лес.

 

Нарты пили свое пиво, наливая его из бурдюков (в чашу),

Добавляя сок азалии, дали его попробовать нескольким эмегенам. 

 

Эмегены, выпившие этого пива, спятили и побежали к лесу,

А другие затеяли там большую драку-схватку.

 

Эмегены вызвали тех нартов на состязание:

– По нашему обычаю, – сказали они, – начинают гости.

 

Нарты взяли бурдюк, наполненный жидкой известью,

Поставили его на горе, выдавая за черный камень,

 

И сказали одному юноше: «Эй, мальчик, поднимись-ка вверх,

Ударь коленями и выплесни наружу нутряной жир камня».

 

Мальчик подпрыгнул и ударил тот бурдюк (коленями),

И из камня брызнула белая жидкая известь.

 

Все эмегены смотрели и видели это дело,

Чуть не умерли, удивляясь силе подростка.

 

– Показали бы еще одну игру, что-нибудь удивительное! – сказали они,

И тотчас три нарта отправились на гору,

 

Имея в руках по одному большому белому камню,

И наполнив карманы белой ячменной мукой.

 

Нарт Алауган сказал им: «Повернитесь сюда,

Разотрите эти камни в песок и развейте его по ветру!».

 

Нарты, притворяясь, что нещадно растирают эти камни,

Бросая в воздух, развеяли вокруг ячменную муку.

 

Говорит один из эмегенов: «Испытаем-ка мы и жениха», –

Нарт Алауган сказал: «Давайте, ладно», – и поднялся.

 

Схватив огромную чинару, он вырвал ее с корнем,

И руками, говорят, быстро очистил ее от веток.

 

Взял он волосяной аркан и натянул, как тетиву,

Дубовое дерево сделал стрелой и пустил ее в небо.

 

Эта стрела взвилась и попала в одну звезду,

Сбил ее и она шлепнулась перед ними (эмегенами).

 

Тогда они поспешили выпроводить Зинзиуар из дому,

Накинули на нее шубу из оленьих шкур.

 

Повязали ей платок из волокон конопли,

Длина его (платка) была сто пятьдесят локтей.

 

Ушные серьги ее были тяжелее камней и железа,

Изготовленные из двух рогов девятилетнего тура.

 

На ноги надели ей, говорят, высокие чипилляты,¹

А башмаки у нее были из шкур двух огромных зубров.

 

Вместо браслетов надели ей бронзовые кольца,

Сквозь них прошел бы семилетний ребенок.

 

– Мою девочку, – сказала женщина, – окружите заботой,

Присматривайте, не оставляйте голодной или плохо одетой,

 

Чтобы она съедала в день большой, как жернов, ячменный хлеб,

Каждый день одну овцу и выпивала три ведра шурпы.

 

Сошьете обувь ей из двух коровьих шкур,

И наденете на нее шубу из шкур оленух!

 

¹ Чипилляты – обувь в виде изукрашенных скамеечек, которые носили женщины из высшего сословия в особо торжественных случаях. 

 

Алауган и Зинзиуар

 

В восьмиколесную арбу, говорят, запрягают восемь лошадей,

Невестку свою сажают, говорят, на эту железную арбу.

 

Колеса уходят в землю, лошади тянуть не могут,

Нарты от злости матушку невесты хвалят.¹

 

Видя, что не ладится, нарт Алауган эмегеншу снимает,

Как бы там ни было, с собой ее на Гемуду сажает.

 

Как только посадил, хребет коня изогнулся, как лук,

Брюхо его, говорят, почти касалось земли.

 

Такой тяжелой была невеста, что его подпруги лопнули,

Нарты остановились, не зная, что теперь поделать.

 

– Эх вы, слабые нарты! – сказала, подойдя к ним эмегенша (мать),–

Что это за подпруги, словно из ивового луба?

 

Сказала и, тяжело ступая, говорят, вошла в пещеру,

И возвратилась с тремя широкими и толстыми подпругами.

 

А они были сделаны из прочных железных колец,

И все три обшиты буйволиной кожей.

 

Еще одну лошадь к арбе добавили, говорят, пристяжной,

Толкая арбу, помогли (лошадям) выбраться на большую дорогу.  

 

Когда они отъехали подальше, нарты пустились было вскачь,

А эта девушка и говорит им: «Постойте, марджа!

 

Ох, пропади моя голова, только сейчас узнала,

Что позабыла дома свои веретено и пряслице!».

 

Нарт Алауган, говорят, отправился обратно,

И потянулся (не сходя с коня), чтобы взять веретено и пряслице.

 

А веретено ее было такое огромное, что больше целого бревна,

Пряслице же было тяжелее большого мельничного жернова.

 

Алауган поднять их не смог и вернулся,

Тогда невеста пошла сама и легко взяла их.

 

Вот видят они перед собой бурную и глубокую реку,

Заново построили большой мост и так через нее проехали.

 

Так везут они жену нарту Алаугану,

Неспешно подъезжают они к окрестностям Минги Тау.

 

Эти шестнадцать их коней были измучены усталостью,

Видя это, Алауган сказал нартским молодцам:

 

– Вы их погубите, эй, снимите невесту (с арбы),

Пусть идет пешком, въезжайте в село красиво, строем!

 

Все съехавшиеся в селение гости вышли им навстречу,

Юноши, играя на дудках, пускаются плясать капатей. ²

 

Девушки, с пением, несут по одному красивому букету,

Народ, толпясь, хочет взглянуть на молодую невестку. 

 

Смотрят, говорят, и невестку все пред собою видят,

Даваясь диву, пугаются так, что впору пуститься в бегство.

 

Сердца детей, увидевших ее, трепещут:

– Это она и есть красивая невесточка, которую мы ждали? – говорят.

 

А невеста, думая: «Эх, как легко бы я проглотила вас,

Как сладко бы спала, наевшись человечины!», –

 

Оглядывая село, озиралась, как лесная медведица,

Расчесывая пальцами свои волосы во все стороны.

 

В нартские селения до той поры не входил ни один эмеген,

До поры ни один нартский молодец не женился на эмегенской девушке.

 

Жена Алаугана хотела войти в дом,

И ненароком своротила дверной косяк Большого Дома.

 

Ввели эту девушку-эмегеншу в комнату невесты,

И сказали, чтобы находилась за занавесом,³ не показывалась.

 

Могучая эмегенша, перед нартами стараясь выглядеть застенчивой,

Сначала беседовала с зашедшими юношами и девушками.

 

Потом, говорят, не выдержала голода, проглотила их всех,

И сидела, притворяясь, что ничего о них не знает.

 

Люди ждали, что девушки и юноши выйдут из той комнаты,

Никто не вышел, и они стали приходить и спрашивать о них.

 

Приходит, говорят, один: «Эй, куда девался мой сын?», –

Приходит, говорят, другой: «Эй, куда девалась моя дочь?», –

 

Эй-эй, пропади ты пропадом, негодный старый Алауган,

Взявший в жены эмегеншу, глотающую всех!

 

На что похож ее вид, ее людоедское обличие,

Это не невеста, – говорят, – это какое-то проклятие Тейри!

 

Ты же даешь ей покончить со всем селением и народом,

Эй, не стой же, найди способ управиться с(этой)  невестой!».

 

Нарт Алауган взял в руки свою большую тяжелую булаву

И начал избивать жену так, что ее спина почернела, как уголь.

 

После каждого удара выскакивали наружу то юноша, то девушка,

После этого нартское селение обрело покой.

 

Эмегенша едой-питьем хорошо насытиться не могла,

И свои прежние привычки позабыть не могла.

 

Находясь в селе, она взяла, да и съела трех детишек,

Терпение сельчан вконец иссякло.

 

Ночью они ложились спать, закрывая двери на замок,

Потом пришли все к Алаугану и ему сказали вот что:

 

– Избавься от нее, если не избавишься, нам погибель,

Эта твоя жена, – сказали, – съест всех жителей села.

 

Когда ты сам, – сказали, – куда-нибудь уедешь, она взбесится,

Начнет нападать на нас и нам придет конец.

 

– Я, – сказал Алауган, – вас понимаю,

Я жду, – сказал он, – надеясь, что она родит ребенка.

 

И, как только она родит, я прогнал бы ее в их селение,

Или, в крайнем случае, – сказал он, – убил бы ее здесь.

 

Тогда народ, страшась, что эта женщина всех съест,

Собрался весь и ночью переселился в дальние места.

 

А в том селе теперь живут женщина-эмегенша и Алауган,

А рядом с ними прозябает и его кормилица Гоммахан.

 

Осталась еще одна ведунья по имени Алфабер,

Эмегенша ее не любила и никогда не подходила к ней.

 

¹ «… матушку невесты хвалят» – т. е. матерят.

²«Капатей» – знатных гостей встречали на околице и провожали в дом, а молодые люди на протяжении этого пути исполняли перед ними эту пляску.

           ³«… находилась за занавесом» – в дни свадьбы невеста сидит в комнате новобрачных за занавесом,проводя время в компании девушек и юношей.

 

Рождение Карашауая

 

Эмегенша за один раз, говорят, родила троих детей,

И, от голода, одного за другим, съела каждого родившегося.

 

Пусть враг мой в это время попался бы навстречу Алаугану,

Пусть день такой настал бы для семи моих кровников!

 

Плачет Алауган, вызывая сострадание гор и камней,

Избивает жену, покрыв ее тело и лицо синяками.

 

Нарт Алауган, говорят, боялся, что не оставит потомства,

Слезы струились по его бороде дождем.

 

Та женщина-эмегенша еще раз сделала то же самое,

Ее муж, от безысходности, дошел до помрачения рассудка.

 

Вот на третий год женщина-эмегенша затяжелела,

Жил в страхе нарт, что она снова поступит так же.

 

И говорит той эмегенше Гоммахан, кормилица нарта:

– Ох, да истребит Тейри нынешних невесток!

 

Рожают они у себя дома, лежа, или сидя,

А прежние невестки рожали над отверстием очага.

 

Задумав хитрость, эмегенше так сказала вещая Гоммахан,

И эмегеншу, говорят, этим чуть пристыдила.  

 

Вскоре пришло время эмегенше рожать,

Сотрясая дом, взобралась она на крышу и встала над очагом.

 

А ведунья Алфабер, говорят, осталась внизу,

И там ждала падения младенцев (из отверстия очага).

 

Как только родила она, та Алфабер детей взяла,

Положила их в подол и побежала изо всех сил к горам.

 

Возле очага она оставила трех щенят,

А могучая эмегенша спустилась, чтобы съесть своих детей.

 

Схватила она трех щенят рукой, не глядя,

Когда куснула, почувствовала, что вкус у них другой. 

 

Злобное ее сердце, говорят, переполнилось досадой,

Сотрясая землю, говорят, она завертела весь дом, как веретено:

 

Говоря: «Ох, что-то как-то она сделала не то!», –

Пустилась она вслед за Алфабер, чтобы поймать ее.

 

Перед бегством Алфабер взяла с собой наперсток,

И положила за пазуху гребень и зеркало.

 

Вот эмегенша, преследуя Алфабер, стала настигать ее,

Ведунья бросила тот гребень наземь и взмолилась:

 

– О Творец, сделай это непроходимым железным лесом,

Чтобы эта женщина-эмегенша не настигла и не съела нас!

 

Гребень тотчас превратился в железный лес,

Но эмегенша, приложив усилия, смогла пройти через него.

 

Прошла она, сгибая или перегрызая железные деревья,

Погналась вновь, очень стосковавшись по человечине.

 

– Тейри, сделай это озером! – говоря, она (Алфабер) бросила зеркало,

Но эмегенша переплыла его и вновь пустилась догонять ее.

 

Утомившись, ведунья оставила там двух детей,

Одно дитя было мальчиком, а другое девочкой.    

 

Откуда-то в том месте появилась ощенившаяся волчица,

Она схватила этих младенцев и убежала в большой лес.

 

– О Тейри, сделай это льдом, чтобы она скользила! – взмолилась она,

И увидела, как ее наперсток превратился в гору.

 

Зинзиуар не смогла пройти ее и возвратилась, умирая от злобы,

И сказала Алаугану, скрежеща зубами:

 

– Если эта Алфабер сюда придет, я съем ее,

Я покончу со всеми нартами в округе, кроме тебя!

 

А ведунья, спасшись с одним мальчиком,

Стала искать для него воспитателей в каком-нибудь селе.

 

Завернув того мальчика в шкуру зубра,

От усталости, говорят, еле-еле шагая по дороге,

 

Переходила она из одного нартского селения в другое,

Спрашивая: «Кто возьмется вырастить для нас этого ребенка?».

 

Долго скиталась Алфабер, спрашивая у встречных и прохожих,

Никто не соглашался, боясь детеныша эмегенши.

 

Тогда ведунья удалилась под скалы Минги Тау,

И смастерила прочную колыбель из ледяных глыбин.

 

Знала она, что этот мальчик вырастет исполином:

– О наш Тейри, да будет он на попечении у тебя! – сказала она. –

 

Чтобы эти вечные льды стали ему люлькой и не сгорела его печень,

Пусть тысяча духов Минги Тау станут его стражей!

 

Сосульки, как сосцы, она вставила ему в рот,

Чтоб рос он, выпивая из них воду, и оставила ребенка там.

  

А то, что сосал мальчик, было не льдом, свисавшим со скалы,

То были сосцы спящего дракона.

 

Ведунья возвратилась на то место, где оставила детей,

Стала искать их, говорят, надеясь взять с собой.

 

Долго бродила, не нашла их и отправилась в другое село,

И в это время, занявшись ее поиском, туда явился нарт Алауган.

 

– Двух детей я в этой местности оставила,

Взяла одного ребенка и поднялась на Минги Тау.

 

Убегая от твоей жены, я уронила его в трещину,

В тот день, умирая от досады, я еле добралась сюда.

 

Алаугану так ответила Алфабер,

Чтобы нарт ни о чем не проговорился своей жене-эмегенше.

 

Восскорбел Алауган-батыр, потерял он всякую надежду,

Думая о том, как жить ему теперь, домой вернулся.

 

Взял он свой кыл кобуз, ¹ и сидел, ударяя по струнам,

Наигрывая печальные мелодии, чтобы излить свою горесть.

 

Попросил он Дебета выковать железную цепь толщиной в свое бедро,

Привязал ею эмегеншу и запер в подземной конюшне.

 

Сидела она там, и ее огромные глаза горели, как светильники,

Не наедаясь поданноей ей пищей, мучаясь от голода, как зверь.

 

А волчица, которая забрала двух детишек, ушла в далекое место,

И сама выкормила их своим молоком в глубокой яме.

 

От этих двух детей народилась разновидность алмосту,

Они были длинноволосые, белолицые, волосатые, огромные.

 

Они были куда разумнее всех других видов алмосту,

Сами не разговаривали, но понимали человеческую речь.

 

Не разбирали они холодного и теплого, вареного и сырого,

Обитая в пещерах, на окраинах, возле селений,

 

В заброшенных стойбищах или в кошарах,

Если находили, подбирали и ели то, что оставляли люди.

 

Нарты, из милосердия, выделяли, говорят, им долю,

Оставляя эту долю на порогах (домов) или в хлевах.

 

Алмосту, пробираясь по ночам, съедали эту долю,

И, если наедались, и оставленная пища им нравилась,

 

Про себя они произносили благопожелания людям,

И благопожелания их непременно сбывались:

 

– Пусть очаг ваш упрочится, как звезда Темир-Казак,

Пусть Тейри пошлет вам лучших из животных Апсаты!

 

А того, кто не давал им пищи и обижал их этим, они проклинали,

Страшились люди, что проклятия эти их настигнут:

 

– Пусть во дворе твоем не будет корма для скота, даже трухи,

Пусть на могиле, в которую ты ляжешь, не будет камня, только глина! 

 

Предки этих алмосту были вскормлены волчьим молоком,

Поэтому бесы и джинны старались не попадаться им на глаза.

 

А бесов могут видеть только волки и эти алмосту,

Из тех мест, где они есть, бесы убегают прочь.

 

Алмосту знают, что бесы будут вредить людям,

Завидев их, пускаются за ними в погоню.

 

Узнав о том, что у бесовки роды, волк бежит туда,

Прибегает, хватает рожденных ею детей и убегает.

 

В ночной тьме, в тиши, вдалеке от села,

Иногда слышен детский плач. 

 

А это значит, говорят, что ребенка бесовки

Унес и ест его в каком-то дальнем, укромном месте волк.

 

¹ Кыл кобуз – разновидность мандолины.

 

Карашауай и Алфабер

 

Нартского ребенка ведунья оставила на Минги-Тау,

Не говорила о нем его отцу, пока он сил не наберется.

 

А сама Алфабер после этого навестила мальчика,

Приходит, а златоволосый мальчик мирно спит на льду.

 

Когда она пришла еще раз, мальчик уже сидел,

И, глядя на Алфабер, узнав ее, смеялся, улыбался.

 

Ведунья удалилась, привязав его к колыбели веревками,

Когда пришла туда еще раз, веревки были разорваны.

 

Через две недели ведунья принесла мальчику лук,

С ним он начал ходить на охоту и стал умелым охотником.

 

Питаясь мясом кийиков и водой, он голода не испытал,

Одежды его были, говорят, из (волокон) горной конопли.   

 

Когда она собралась уходить, мальчик направился за ней,

А ведунья сказала ребенку: «Ой, дитя мое, не ходи.

 

Если ты пойдешь в село, твоя мать-эмегенша проглотит тебя,

Сначала я приведу сюда бугая-трехлетку и, если ты его свалишь,

 

Тогда посмотрим», – сказала она и погладила его по голове,

А когда они схватились, мальчик победил того бугая.

 

– Поняла я, что нартом станешь ты, да сбудутся мои надежды,

Пусть имя тебе будет батыр Карашауай, сын Генжока!

 

Хоть ты и набрался сил, твоя мать сильнее тебя,

Если ты готов, я приведу сюда пятилетнего бугая.

 

Так она, несколько раз, испытывала силенку мальчика,

А через неделю мальчик боролся с пятилетним бугаем.

 

Схватив этого быка за оба рога, он взмахнул им,

Поднимая ветер, говорят, швырнул его куда-то далеко.

 

Оболочки рогов бугая сорвались и остались у него в руках,

Видевшую это ведунью Алфабер порадовал он сильно.

 

– Нет, пока еще ты в полную силу не вошел,  

И на своего могучего отца, богатыря Алаугана, похож не очень. 

 

Твое богатырство распознается, когда он сам придет сюда,

И станет ясно, – сказала она, – каким и кем ты станешь.

 

А отцовское сердце, поверь, почувствует, что ты жив,

Тебе нет и трех месяцев, потерпи еще немного.

 

Карашауай и его мать

 

Как она и сказала, нарт Алауган вышел в путь,

В посках своего сына долго бродил он по горам Каф.

 

Во время поисков нарт Алауган перевалил в Загорье,

И встретился с народом, живущим в тех горах.

 

Этот народ смотрел на него, не подходя к нему,

Дивясь его росту и прекрасному, на зависть, облику.

 

– Кто ты, о батыр, – спросили они, – и ходишь почему,

Сам мощный, и конь под тобою мощный?

 

– Я нарт, старший сын нарта Дебета-кузнеца,

Глава одного рода-племени по имени Аликовы.

 

Нарт Алауган рассказал тем людям о себе,

Выслушав его рассказ, тот народ сжалился над ним.

 

– Давайте-ка поищем, – говорят, – кто знает, может, он и жив,

Видит Тейри, готовы мы искать, помочь (тебе).

 

Вышли из числа джигитов человек около пятидесяти,

Поставили на склоне Минги Тау шалаши из оленьих шкур.

 

Из той группы трое отстали и шли за ними,

И вдруг услышали (раздающиеся) из трещины звуки дудки.

 

Думая, что это за диво, что за чудо, они подходят к трещине,

И видят на дне дыры во льду какого-то могучего мальчика.

 

Слышат они его пенье: «Эй, бедный Карашауай,

Тот, чей отец нарт Алауган, а чья мать эмегенша!».

 

Сообщили эти трое народу, что нашли мальчика,

И все торопливо стали спускаться к подножью трещины.

 

Увидев идущих, этот мальчик, говорят, взял свой лук,

Тут подоспел нарт Алауган и крепко его обнял.

 

Поблагодарил он этот горный народ за помощь,

А Карашауай тогда сказал своему отцу:

 

– Отец, ты благодаришь народ, живущий в этих горах,

Но не ты, а он должен был бы горячо благодарить тебя.  

 

Подходит время, когда я спасу их от бедствий, –

А этот народ спрашивает: «Что за беда случится?».

 

– Лет через пять постигнет вас несчастье,

Вот эту землю, – сказал он, – будет мучать засуха.

 

Все родники и реки высохнут, иссякнут,

Кто найдет грязную водичку и напьется, будет радоваться.

 

Распластавшись над горами, там спит один дракон,

Мотая (во сне) своими двенадцатью головами.

 

Во сне он выпивает, втягивает в себя воду,

Выпитые им воды становятся в горах ледниками.

 

Заснув, он пребывает в этом состоянии девяносто два года,

А проснувшись, обжигает все своим дыханием.

 

Когда я жил здесь, то пил молоко дракона,

А вот теперь узнал, что должен убить его.

 

Для меня, – сказал мальчик, – в Махаре куют кольчугу,

Когда я ее надену, назовут меня Шауаем, сыном Генжока.

 

Надев ту кольчугу, я пойду в горы один,

И (одним) ударом выну из дракона душу.

 

А для тебя у меня давно готов подарок, – сказал он,

Вынул и подал Алаугану какой-то белый камень. –

 

Вот этот чудесный камень называется, – сказал он, – «Рыбий Глаз»,

Тот, кто его лижет, никогда не испытает слабости.

 

Нарт Алауган узнал о богатырстве мальчика,

Подарил ему доспехи, щит и саблю.

 

Нарт Алауган взял сына и приехал в свое нартское село,

Его сын был вместе с ним и рос день ото дня.

 

Вот однажды они отправились на охоту вдвоем,

Бродили там и добыли зубров и оленей.

 

Отведали мяса, часть Гоммахан, говорят, засушила,

А часть сырого мяса положила в корыто и понесла эмегенше.

 

Карашауай заметил это, и, думая, кому это она несет сырое мясо,

Кто здесь живет еще, о ком он не знает, 

 

Вслед за Гоммахан пошел в подземную конюшню,

А там эмегенша поедала сырое мясо и кости,

 

Издавая треск, а груди ее свисали до колен,

Длинные ее волосы волочились по полу, как березовая волокуша,

 

Спадали губы ее на грудь, как свежеснятые шкуры,

Зубы с двух сторон рта торчали вверх, словно кабаньи клыки.

 

Мальчик, оробев слегка, вышел и отправился к отцу:

– Кто это, сидящая под землей в заточении? – спросил он.

 

– Моя жена, а твоя мать, – говорит ему отец, –

Она прикована цепью и никому вреда не причиняет.

 

Но все же она злобная, мой сын, ты к ней не подходи.

– Нет, – сказал мальчик, – я найду тебе другую жену.

 

Взял он меч и вернулся в ту подземную конюшню,

Увидев мальчика, эмегенша кинулась, чтобы его съесть.

 

Не наедаясь сырым мясом, взбесившись от голода,

Ревя, как лесная медведица, воя, как волчья стая,

 

Она загремела своими цепями, словно колоколом,

Разорвала и бросила их наземь, словно тонкую бечевку.

 

Стали они, говорят, нещадно биться в конюшне,

Друг друга мяли, кидали из стороны в сторону.

 

Могучая эмегенша схватила сына и, взмахнув им, ударила оземь,

Но ничего не смогла поделать со своим сыном-исполином.

 

Карашауай приподнял, ударил эмегеншу оземь,

И погрузил эту мразь в землю по самую шею.

 

Спросил он: «Как поступить (с тобой)?», – собираясь убить ее.

– А теперь поступай, как пожелаешь! – ответила она.

 

– Вот это, – сказал нарт, – то, чего я желаю сильней всего! –

И одним ударом снес безобразную голову эмегенши.

 

Карашауай и Великий Змей

 

Каждое утро Солнце изливало свои лучи на землю,

Вставало, смеясь и улыбаясь, даруя людям тепло,

 

Кормило все души, радуясь тому, что согревает их,

И все люди поклонялись Солнцу, дарующему жизнь.

 

Утром каждая душа встречало Солнце весело,

Вечером оно опускалось за горы, слыша их благодарение.

 

Долины, в которых жили нарты, окружали горы, покрытые льдом,

Там спал дракон, насылавший на людей холод.

 

А солнце растапливало его ледяные сокровища и давало людям воду,

За это Великий Змей ненавидел Солнце.

 

Змей кипел злобой не только из-за жадности,

Его терзала зависть, поэтому и не хотел он радоваться Солнцу.

 

Завидовал он тому, что Солнце с неба видит целый мир,

Его мощи, его прекрасному облику.

 

А Змей, о двенадцати головах, имея четыре больших глаза,

Прячась в своей ледяной башне, видел только подножья гор.

 

Великий Змей, видя, что все люди, звери и птицы

Любят Солнце, чуть не умирал, чуть не лопался от злости.

 

Задумал он остудить Солнце и загнать его в ледяную башню,

Свистнул, и тотчас все ядовитые гады собрались туда.

 

Они все вместе начали возводить высокую ледяную башню,

И долго строили ее, пока, говорят, лед не закончился.

 

Однако до Солнца им было еще высоко,

А светлое Солце все так же беззаботно поднималось,

 

И, наблюдая за беспомощными потугами змей,

Сияло, смеясь над тщетными затеями Великого Змея.

 

Озлобленный Змей тогда стал остужать горы и землю,

Все, что замечали его холодные глаза, затвердевало, как камень.

 

Текущие по земле реки и глубокие озера застывали, как стекло,

Не таяли весной, стояли такими же твердыми.

 

Вместо дождей с неба непрерывно падал снег,

Нартских селений в долинах не было видно из-за бурь.

 

Нарты знали, что Змей сеет на земле смерть,

Чтобы убить его, они отправили в горы Шауай-батыра.

 

Он приготовился к жестокой схватке со Змеем,

Облачился в кольчугу, а вместо кинжала взял солнечный луч.

 

Этот солнечный луч, говорят, он спрятал в своем сердце,

Обращаясь к народу, крикнул он:

 

– Верьте мне, я убью Великого Змея,

Освобожу чисто текущие реки и вернусь!

 

Возлагая на него надежду, нарты вышли, его благословляя,

И проводили, говорят, через пастбища в горы.

 

Его сердце охватили мужество и гордая уверенность,

Пошел он в горы, где находилось царство дракона. 

 

С большим трудом, усталый, добрался он до ледяной башни,

Вынул из своего сердца горячий солнечный луч,

 

И, слепя Великого Змея, не дал ему раскрыть глаза,

А ходить по скалам нарт хорошо умел еще с детства.

 

Плавя льды тем солнечным лучом, он делал ступени,

Увидев дракона, он направил луч солнца на его ледяную башню.

 

Льды таяли и башня становилась все ниже и ниже,

И с грохотом рухнула прямо на ослепшего дракона.

 

Шауай, сын Генжока, вернулся с гор живым и невредимым,

И, обращаясь к Солнцу, произнес ему благопожелание.

 

В это время солнечные лучи вспыхнули еще ярче,

Их красные искорки разлетелись по всей окрестности.

 

Нарты поместили те искорки в оболочки своих сердец,

И стали еще веселее, красивее, добрее.

 

Карашауай и Гемуда

 

Карашауаю, говорят, был надобен конь,

Нарт Алауган, понимая это, сказал сыну:

 

– Есть у меня в нашем табуне пять добрых скакунов,

Поймай, какого пожелаешь и возложи на него вот это седло,

 

Возвращайся вскачь, – сказал, – ко мне,

И скажи, что тебе в нем понравилось.

 

Пошел Шауай и по очереди поймал тех коней,

Одному, потянув за повод, он порвал пасть.

 

Второго сжал ногами и конь споткнулся,

Сломал он ему ребра, как прутья плетня.

 

Не понравились ему и три других коня, и он вернулся,

Нарт Алауган понял, в чем дело, и сказал ему:

 

– Эй, сын мой, есть у меня знаменитый скакун,

Оберегаемый, стоит он в подземной конюшне.

 

Ест он в подземелье не ячмень, а железную руду,

Гемуду я отдаю тебе, он тебе подходит.

 

Если ты проявишь мужество, Гемуда тебе конем послужит,

В любое место, куда велишь, он явится мгновенно.

 

У моего коня чугунные копыта, он темногнедой, белолобый,

И разумеет человеческую речь не хуже нас с тобой. 

 

Теперь у вас будет одна жизнь на двоих,

Если будешь ему верен, все твои надежды исполнятся.

 

Привел он Гемуду к Шауаю-исполину,

С удивленьем смотрит юноша на его странный вид.

 

Выглядел он каким-то старым, хромым, неказистым, говорят,

С обвисшими ушами, шагал он еле-еле.

 

– Отец, так это же не конь, – сказал он, – это кляча,

Как нартскому человеку выехать на нем верхом в дорогу?

 

Рассерженный Гемуда его ударил головой,

Карашауай споткнулся и отлетел далеко в сторону.

 

– Ах ты, никчемный, что ты з