Созук и покровитель овец Аймуш

 

Созук сам пас овечью отару,

Я поведаю о том, что приключилось с ним.

 

Ночью в теплом стане он вздремнул,

И вдруг услышал дивный голос:

 

- О Созукку, выслушай то, что я скажу,

Сказанное мной услышь и хорошо пойми.

 

Дождись во здравии дня случки овец с баранами,

Не спи и дожидайся наступления полночи,

 

Тогда залезешь ты на чердак овчарни,

И заиграешь на своей дудке, повернув ее обратной строной.

 

К тебе с неба спустятся два салымчи,

И увидят твою дудку неправильно повернутой.  

 

Они приблизятся и ударят тебя по щеке,

И челюсть тебе своротят, – сказал, – влево.

 

Дудку твою они подадут тебе правильной строной,

И увидят, что ты снова сделаешь то же самое.

 

Они твою дудку отберут,

(Снова) повернут и дадут тебе в руки.

 

Опять ты получишь сильный удар по щеке,

Твою челюсть своротят вправо.

 

Но ты не оставляй того, что делал,

Играй на дудке, держа ее неверно.

 

На третий раз они разозлятся, разъярятся,

Подадут тебе дудку правильной стороной,

 

Ударят и твою челюсть вправят,

А после этого исчезнут.

 

В это время ты сыграй на дудке, как положено,

И твоя болезнь и твои горести пройдут.

 

Ты узнаешь язык всех зверей и всех птиц,

Пусть так исполнятся каждое твое желание и мольба!

 

Настало время случки овец с баранами,

И Созук исполнил все, что ему велел тот голос.

 

Тут чудеса произошли с молодым Созуком,

Да такие, что никто бы не поверил.

 

Обрел он прежние память и разум,

И вспомнил, кто он такой.

 

Прислушиваясь к отаре, он сразу понимал,

Что говорит овце ягненок, блея.

 

Слышал Созук, плохо сдерживая смех,

Что волку говорит собака, лая.

 

Пася своих овечек, он был в степи,

Там одна из овец окотилась удивительно красивым ягненком.

 

Был он четырехрогим, пестрым,

А кончики ушей у него были черными.

 

Вот однажды гнал он стадо в свою кошару,

Не нравилось, говорят, матери ягненка, что медленно идет он,

 

И она, оглядываясь, блеяла,

На овечьем языке торопила, звала его.

 

И ягненок, блея, дал ответ ей,

А Созук слушал этот разговор, все понимая.

 

Овца просила: «Иди, иди, а то отстанешь,

Останешься один и станешь добычей волка».

 

Сказал ягненок: «Ой, мать моя, не думай, что я ленюсь,

Благодать всей отары на мой хребет

 

Давит, это и задерживает меня,

Идти быстрее не под силу мне».

 

Сказанное им (ягненком) поразило Созука,

Чтобы не перепутать, он нанес ягненку свою метку.

 

Пестрому ягненочку исполнился год,

И он стал первенствовать в отаре.

 

Все овцы шли за ним,

А если он не двигался, все оставались на месте.

 

Закончился срок (работы) и богач поделил скот,¹

А пестрая ярка досталась ему самому.

 

Созук сказал, подумав, поразмыслив:

– Двух отборных валухов вернул бы я тебе,

 

Если бы, – сказал он, – ты отдал эту ярку мне,

Если бы ты этим меня уважил!

 

Владелец скота на это не согласился,

Правильным такой обмен не посчитал.

 

Созук сказал: «Отдам я тебе, ладно, десять овец,

А ты оставь мне пеструю ярку!».

 

– Нет, – ответил тот богатый человек,

И Созук понял, что его дело не получится.

 

Сказал он: «Возьми всю мою долю,

Отдай мне мою ярку и в радости живи!».

 

Взял он ярочку и отправился в путь,

Ничтожной малостью казалось ему его добро.

 

С двумя собаками и яркой, с котелком,

С душою, угнетенной жадностью богача,

 

Шел он, сгорбившись, домой,

Подумывая, не ошибся ли он:

 

«Потрудившись пять лет, я взял единственную ярку,

Остался с пустыми руками».

 

Ярочка его подошла к нему

И прервала его раздумья, говоря: «Не бойся,

 

В том стаде только я была твоей животиной,

Пусть из-за этого не портится твое настроение!

 

Нам лучше бы пойти не в село, а в другое место,

И поискать хорошее пастбище, чтобы поставить стан!».

 

Эти двое долго шли оттуда,

И добрались до окрестностей Маджарского озера.²

 

Ярка сказала: «Пусть твое пребывание будет здесь,

И пусть достанет на пятьсот овец построенная тобой ограда».

 

Трудился он, насколько хватало сил,

Сделал ограду, за которой поместилось бы пятьсот овец.

 

Эй, аланы, вы поглядите-ка на это чудо –

Наутро внутри ограды оказалось полно овец!

 

Расскажу я теперь, как это произошло,

Как и почему прибавилось это стадо.

 

Это место находилось рядом с Маджарским озером,

Во впадине, защищенной от ветра, было это место.

 

Ночью из Бездонного озера ударил свет,

Созук, думая, что это, стал смотреть туда.

 

Из Бездонного озера вышел какой-то белый баран,

Вышел и огулял пеструю ярку.

 

Был шестирогим он, огромнотелым, белым-белым,

Рога его были из чистого золота, яркими.

 

Отверстия ушей у него были, как чернь на серебре,

Шерсть его сверкала, как оперение павлина.

 

Берег озера странно изменился, все клубилось,

Радуясь этому чуду, волновалась и нива.

 

Баран купался в озере, как бобр,

Мнил себя властителем всего земного круга.

 

Одним прыжком он достигал Бештау,

И, словно птица,  снова опускался в озеро.

 

Когда Созук пошевелился, баран его заметил,

Убежал и скрылся в Бездонном озере.

 

Пестрая овца тогда сама подошла к Созуку:

– О том, что видел, никому не говори, – сказала. –

 

Баран, которого ты зрел, это Аймуш-тейри,

Он и завтра явится из озера к нашему стану.

 

Если ты его увидишь, смотри, но не пугайся,

И на того барана ни в коем случае не прикрикни «Хей!».

 

Этот белый баран появлялся каждый день,

И огуливал всех находившихся там овец.

 

Каждое утро он уводил отару,

Сам вел ее на хорошие пастбища.

 

После этого стадо стало увеличиваться без меры,

Созук, взирая на это, жил, наслаждаясь.

 

Изобильным было пастбище у Бездонного озера,

Окрестность не вмещала, говорят, его (Созука) богатства.

 

Он выгоняял свой скот, заполоняя хребты и овраги,

И пас его, сидя на вершине высокого холма.

 

Красиво он играл на дудке, заставляя ее заливаться,

Скоту это нравилось, он никуда не расходился.

 

Отбившихся овец удерживали звуки дудки,

Всех их без потерь он собирал в загон.

 

¹«… богач поделил свой скот …» – при окончании найма батраку обычно отдавали половину приплода, полученного в течение срока его работы.   

           ² Маджарское озеро (или Тюпсюз кёль «бездонное озеро») – в окрестностях города Маджар, будущей столицы средневекового госдарства Алания (по сообщению Масуди, город назывался М.ж.с. или М.г.с., что означает «Муха». Разумеется, столица алан вряд ли могла называться так; арабского автора, вероятно, ввел в заблуждение какой-то иноплеменник, который перепутал и произвел название города Маджар от созвучного карачаево-балкарского маджа, в разных говорах означающего «стрекоза», «саранча» (ср. мачакъарс «пение стрекоз над водой»).     

 

НАРТ СОЗУК И МАТЬ ВОДЫ

 

Ойра, Созук был смелым, проворным сыном нарта Дебета,

Который сильно пострадал от болезни, сойдя с ума.

 

Собрав ведуний со всей округи, спросили, как помочь ему,

Приняв решение, его братья оставили его одного в далеком месте.

 

Ойра, нарту Созуку они дали двух щенят и семь овечек,

И прислали к нему глухого Чюмедия, чтобы исполнять поручения. 

 

Немым был Чюмедий, но здрав умом, и силу в плечах имел большую,

Овцы те не блеяли, и не лаяли те два щенка-овчарки.

 

Ойра, через семь лет молодцы пришли туда, чтобы увидеть положение дел,

И нашли кошару нарта Созука возле Бездонного озера.

 

Удивляясь увиденному, они долго озирались,

Навстречу им, с громким лаем, брызгая слюной, прибежали две овчарки.

 

Ойра, вышел к ним навстречу и Чюмедий, увидев своих братьев,

Поздоровался, радушно разговаривал с ними, обретя дар речи.

 

А Созук, говорят, жил, полностью исцелившись от своей болезни,

И просторный загон его был полон красивых, пестрых, тучных овец.

 

Ойра, порадовались этому (братья), их души вознеслись до неба,

Позабылись прошедшие трудные дни, проведенные в горести.

 

Остался с ними их брат Магул, чтобы помочь,

Все дела в кошаре он взял в свои руки, исполняя их, как мужчина.

 

Вот однажды говорит он брату: «Давай переберемся в другое место,

Пойдем, осмотрим пастбища на берегу великой реки Адиль».

 

Ойра, овчар Созук сначала, говорят, не соглашался, упирался,

Не сладил и, погоняя овечье стадо, направился в ту местность.

 

Они пришли и остановились на зеленом берегу Великого Адиля,

Трудясь, поставили большие кошары, просторные загоны и ограды.

 

По очереди пасли они огромную, в семь тысяч голов, отару,

Их овцы, говорят, покрывали весь солнечный склон, как снег.

 

Кличка одной их овчарки была Жетер, а другой Тутар,

Удивительно было то, что выделывали там эти чудесные псы.

 

Когда Созук, говорят, брал свою дудку и начинал играть,

Обе собаки подбегали, готовые красиво танцевать перед ним.

 

Жетер, танцуя, носился птицей, выделывая ногами «ножницы»,¹

А Тутар, не ломя и былинки, плавно ходил туда и сюда. 

 

Однажды оба смелых брата погнали овечье стадо вместе,

Шли, шли и на речном берегу увидели много следов чьих-то босых ног.

 

Магул сказал: «Что в этой местности кто-то живет, не ведал я,

Не нравится мне, братишка, что я увидел эти следы.

 

У Матери Воды Дамметтир много развратных дочерей-красавиц,
Может, это, – сказал он, – следы ног этих девушек?

 

Когда одна из них выходит (из реки) и видит какого-нибудь джигита,

И начинает смеяться, говорить с ним, журча, как родничок,

 

Своею красотою, говорят, и лестью она его в себя влюбляет сильно,

И его молодое сердце, сжигая, обращает в уголь, в пепел.

 

А после этого он отдаляется от народа, отказавшись от всего мира,

И живет один, а его душой и кровью завладевает та балкыз».

 

Прошло какое-то время, и братья вновь пришли в те же места,

И увидели отдыхающую на берегу реки саму Дамметтир.

 

Повернувшись к ним, Мать Воды из них двоих выбрала нарта Созука,

Улыбнувшись ему, привязала, говорят, его сердце к себе.

 

Не сводя с нее глаз, стоит Созук, то теряя разум, то возвращая,

Трепетало его сердце так, что, казалось, выскочит из груди.

 

Ярче звезд были мерцающие глаза Дамметтир,

Ее красивый голос, ее слова кружили голову нартскому молодцу.

  

Бедный Магул стал уговаривать брата, говоря: «Давай уйдем!»,

Не смог он сдвинуть Созука с места, лишь утомил язык, тело и душу.

 

Разгневанная на этого парня, говорят, Мать Воды тут поднялась,

И своею силой оба его глаза сделала слепыми.

 

Потянув нарта Созука за руку, она спустились с ним к Эдиль-Суу,

И все его овцы, идя следом, обратились в рыб и ушли в воду.

 

Слепой Магул остался там один, беспомощный, рыдая,

С душой, терзаемой неизбывной скорбью, подобной селю в горах.

 

На вечерней заре обеспокоенный Чюмедий отлучился туда из кошары,

И, взяв за руку, привел молодого Магула в пастушеский стан.

 

Услышав его рассказ, (пастухи) собрались и пошли (к кошаре),

Сокрушаясь, скорбя, стали думать, как быть.   

 

Нарт Магул побыл там, и, так как больше делать ничего не мог,

Стал слагать песни, переходя со своим кобузом от села к селу. 

 

Много красивых песен он сказывал, заставляя вздрагивать сердца людей,

В одной из его песен открыто говорилось и о преступлениях Дамметтир.

 

А нарт Созук жил, не замечая, как проходят его дни и ночи,

Наедине с Дамметтир, не желая видеть никого из родных и близких.

 

Но потом, приходя в себя, стал он выбираться наружу, ходить, смотреть,

А однажды решил пойти взглянуть на свою старую кошару.

 

Пришел, а собаки его не залаяли, не бросились навстречу, радуясь ему,

Стоял его стан, с прогнившей камышовой крышей, со сломанной изгородью.

 

Ни одна овца или ягненок не заблеяли в просторном загоне,

Не заржал ни один конь или жеребенок, ни звука не раздалось там.

 

Размышляя, сидел нарт Созук на каком-то камне, опечаленный,

Покровитель овец увидел его и сердцем посочувствовал парню.

 

В образе птицы, говорят, Аймуш явился перед ним:

– Выслушай рассказ о том, как живет твой брат Магул.

 

Услышав о положении брата, Созук заплакал, пот прошиб его спину,

Не зная, как тут быть, стал просить, молить покровителя овец.

  

– Я скажу тебе сейчас, что ты должен предпринять, если сможешь,

И сделаю глаза твоего брата Магула такими, как прежде.

 

У Дамметтир-богини дома есть камень, похожий на яйцо,

Это, – сказал он, – ее самое большое богатство, самое ценное из ее добра.

 

Если ты сумеешь незаметно выкрасть камень из подводного дворца,

И два-три раза проведешь им по слепым глазам Магула,

 

Твой брат снова сможет увидеть свет мира,

А Дамметтир умрет от злости, когда узнает о том, что ты сделал.

 

Нарт Созук без промедления пошел и прыгнул в Эдиль-Суу,

И так же, не колеблясь, вошел в комнаты, где хранилась казна богини.

 

Прихватив тот камень, Созукку вышел из воды,

И овечье стадо вышло, говорят, и повалило в его старую кошару.

 

А нарт Магул (в это время), сидя, пел перед народом,

И пришел к нему его брат, покинув Дамметтир, избавившись от нее.

 

Два раза провел Созук этим камнем по незрячим глазам певца,

И слепые глаза Магула тотчас узрели мир.

 

Нартов, удивлявшихся, говорят, им обоим, охватила радость,

В честь братьев принесли они жертвы, устроили великие пиры и пляски. 

 

Мать Воды, приплыв поспешно, показалась в своем чертоге,

Не заметила вокруг рыб, не нашла своего камня, и дело стало явным.

 

Разгневанная на нарта Созука, Мать Воды стала размышлять,

Из ее размышлений народились неотвратимые горькие проклятья:

 

– В моих чертогах, семьею, в наслаждениях ты жил, как царь,

Как страшно ты обманул меня, покинув меня и похитив мой камень! 

 

Вовеки чтобы ты не поспешал домой, чтобы увидеть своего ребенка,

Пусть твоя отара потонет вместе с тобой в каком-нибудь бездонном озере!

 

Потом она взмолилась к Элие: «Мой мощный, мой небесный брат,

Ты моя единственная опора и твердыня, мой неколебимый камень!

 

Одним ударом порази на лету своей молнией двух псов-нартов,

Или хотя бы одного из них свалил бы наземь, чтобы он не встал!».

 

И Элия-тейри мощно метнул с неба свою острую молнию,

Прогремел гром, и эта молния нашла мозг нартского певца.

 

Выкопав могилу, парня-певца похоронили, погребли по обычаю,

Навалили на могилу камни горкой и возвратились в селение.

 

А нарт Созук, не имея других спутников, кроме своих собак,

Пошел к кошаре, с глазами, полными непролитых слез.

 

Гоня отару, он ушел подальше от этих мест,

Отвергнув душою местность, в которой прежде жил так счастливо.

¹ «…выделывая ногами «ножницы» – популярное па в карачаево-балкарских танцах.

VI. МЕЖДУ КУБАНЬЮ И ТЕРЕКОМ

 

ГУУ И СЕХ

 

А-уой, вот что говорил однажды нарт Дебет,

Собрав на одном ныгыше¹ молодцев и почетных старцев:

 

– А-уой, нельзя не исполнить волю Тейри-Хана,

Идущий ей поперек не усилится, не окрепнет.

 

А-уой, видит он, что в нартах есть истинная вера,

Полно знает он, что они готовы жестоко сражаться за правду.

 

А-уой, для нас избрал сам Тейри окрестности Минги Тау,

Решил он: «Пусть они будут вечным местом жительства нартов!».

 

А-уой, пусть отправятся туда пять наших рода-племени,

Пусть приготовят место и жилища для тех, кто прибудет туда потом.

 

А-уой, взяв своих людей, отправился на юг Бора-батыр,

Род Бораевых выстроил себе в Терк-Баши² новые дома.

 

А-уой, ушли Ауар и Астар и обосновались в Бештамаке,³

На тех равнинах, в тех горах стали жить в ладу.

 

А-уой, отправились туда Гуу-исполин, Гемиргеу и Сех,

Решили, что широкие равнины в Предгорье⁴ станут местом поселений.

 

А-уой, большую реку они наименовали Кара-Кобан, Карачай,⁵

Теплым был там климат, не различались зима и лето.

 

А-уой, нарты налаживали новую жизнь, в единении,

Пахали поля, разводили коней, плавили медь и железо.

 

А-уой, в горах и на равнине паслись их чистокровные кроваво-гнедые кони,⁶

С людоедами (нарты) никогда не заключали мира.

 

А-уой, переваливая из Загорья, те приходили по ночам,

И нарты вынуждены были приготовить оружие и создать войско.

 

А-уой, преследуя эмегенов, они увидели их и прогнали,

И несколько лет отдыхали от этих бед-напастей.

 

А-уой, у Гемиргеу в кузне была постель,

За ковкой меди, бронзы и железа проходили его дни и ночи.

 

А-уой, Гуу, говорят, пас черных овец нартов,

Неспешными были походка, работа и думы этого батыра.

 

А-уой, а Сех был охотником, и, убив зубра,

Взвалив его на плечо, возвращался к ним (братьям).

 

А-уой, бродил он по лесам с луком и стрелами в руках,

На кручах никогда не спотыкались легкие ноги Сеха.

 

А-уой, мясом кийиков кормил он досыта окрестных нартов,

Довольны были им односельчане и почетные старцы.

 

А-уой, однажды, за трапезой, этот Сех стал говорить,

Стараясь шуткой поддразнить своего старшего (брата):

 

– А-уой, не замеченное мною, остроглазым, не заметит никто,

И куда не угодит моя стрела, не угодит ничья.   

 

А-уой, когда я перевалил через шесть гор и на седьмой увидел оленя,

И, натянув свой лук, прицелясь, выпустил стрелу,

 

А-уой, целясь из такой дали, я все же попал оленю в глаз,

Принес его сюда, сварил и положил перед вами.

 

А-уой, если бы ты, мой брат, тоже мог ходить на оленью охоту,

Если бы, как я, мог добывать для нартского своего села оленей,

 

А-уой, считался бы в селении равным мне джигитом,

А ты каждый день уходишь пасти овец в долинах и на кручах.

 

А-уой, и чего ты лежишь, чего бродишь за смирными животными,

Что, в таком случае, осталось у тебя от мужества, от геройства?

 

А-уой, будь ночью начеку, а то нагрянут незаметно воры,

Схватят одного из валухов и уволокут в ущелье!

 

А-уой, Гуу говорит, поглаживая усы, посмеиваясь, улыбаясь,

Лаская брата взглядом, глядя ему в глаза:

 

– А-уой, мой легконогий волчонок, да возьму я твои болезни,

Как мне сравниться с тобой, остроглазым соколом?

 

А-уой, целыми днями хожу я в промокшей от дождя одежде,

А ночью лежу возле стада или вхожу и ложусь в кошаре.

 

А-уой, легка моя работа, не пропадает ни один ягненок,

Да и откуда взяться вору на пастбище шириною в семь кычырымов?⁷

 

А-уой, а однажды ночью пошел Сех, чтобы своровать у Гуу овцу,

Чтобы таким поступком подшутить над старшим братом.

 

А-уой, не шевельнув куста, подполз он, как змея, и, смеясь,

Подумал: «Будешь суматошно искать пропавшую скотину».

 

А-уой, Гуу, не смыкая глаз, не спал, лежал возле стада,

Свою отару так охранял он, говорят, что в кошаре, что в степи.

 

А-уой, развел он огонь, просушил свой гебенек и чабуры,⁸

И был погружен в раздумья, когда вдали услышал шорох.

 

А-уой, их разговор он помнил, и понял, кто пришел:

«Не подкрадывается ли к стаду мой брат», – подумал он, –

 

А-уой, чтобы украсть одного из лучших валухов и поднять меня на смех,

А я напугаю его, – сказал он, – и самого заставлю глядеть в землю!».

 

А-уой, как гром, раздался зычный голос исполина Гуу,

И загудели скалы и камни, словно с горы сорвалась лавина.

 

А-уой, его стрела улетела в сторону леса, словно молния,

О, летела она, воя, как ветер, свистя, как змея,

 

А-уой, ночью, стремительно раздирая кусты и чащобу деревьев,

И тотчас же послышался оттуда громкий вопль, крик.

 

А-уой, побежал туда Гуу и увидел брата мертвым,

И красная его кровь разливалась под сосновым деревом.

 

А-уой, в середину его груди вонзилась пущенная им острая стрела,

Не помня себя, упав на тело Сеха, долго лежал там Гуу.

 

А-уой, Тейри не дал нартам способности плакать,

Сложил бы кюй,⁹ но не смог вспомнить печальную мелодию горького кюя.

 

А-уой, тогда Тейри Неба, великая сила которого над всем мощна,

Превратил Гуу в лебедя (крикуна), плачущего в облаках.

 

А-уой, тот лебедь, плача, говорят, до сих пор летает в небесах,

И из клюва его льются слова скорби, которые не смог найти Гуу.

 

¹ Ныгыш – сельская площадь, место провождения досуга старцев и свободных от работы мужчин.

           ² Терк-Баши – верховья Терека.

           ³ Бештамак (букв. «пять устьев») – равнина в нынешней Кабардино-Балкарии между городами Прохладный и Майский.

           ⁴ Предгорье (Тау Аллы) – карачаево-балкарское название Северного Кавказа, в отличие от Загорья (Тау Арты) – Закавказья.

           ⁵«… Кара-Кобан, Карачай …» – оба гидронима означают «Большая река».

           ⁶«… кроваво-гнедые кони …» – гнедой – тор, тору, кроваво-гнедой (цвета крови) – къантор; светло-гнедой – сарытор.

           ⁷ Кычырым – мера длины, предел досягаемости крика.

           ⁸ Гебенек – короткая бурка, обычное одеяние пастухов; чабуры – обувь из сыромятной кожи с высокими голенищами и без каблуков.

           ⁹ Кюй – песня-плач.  

 

ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА

 

Давным-давно, во времена, когда были нарты,

Когда на берегу Кама¹ стояло нартское селение,

 

Жил (в нем) один юноша по имени Окулай,

С детства он избрал (своим занятием) охоту.

 

Эй, и таким охотником стал потом Окулай,

Что выходил на охоту каждую неделю,

 

Не обращая внимания на туман, на погоду,

Останавливаясь и целясь только в крупную дичь,

 

Много рассветов проводя под скалами,

Сделав себя известным всем зверям.

 

И все равно не перестал он охотиться на кийиков,

Не возвращался он домой без добычи.

 

И вот однажды долго он бродил, измучался,

Не встретив существа, которое он зацепил бы наконечником стрелы.

 

«Может, меня настигло проклятие Апсаты?», –

Такова была дума Окулая в тот день. –

 

Если так, не будет мне пути, вернусь-ка я,

И, пока не пройдет год, не буду ходить на охоту».

 

Вернувшись без добычи, в ту ночь он увидел сон,

Какой-то посланец явился к нему, говоря:

 

«Меня к тебе, – сказал он, – прислал сам Апсаты,

И повелел: «Скажи Окулаю то-то и то-то.

 

Вверх по Кам-Суу, как раз у ее истока,

Есть большая и глубокая пещера, назваемая Жекеме.

 

Когда он пойдет туда, то найдет там удивительную стрелу,

После этого он будет ходить на охоту с нею.

 

Пусть Окулай не выслеживает хищников, пока он ее не найдет,

Не возвращается в село и не глядит на людей!».

 

После этого смелый юноша лишился покоя,

Не ел, не пил, не спал, а все ходил.

 

Мать забеспокоилась и спросила у Окулая:

– Что с тобою происходит, о душа моя?

 

Приготовленная мною пища тебе не по вкусу, я замечаю,

Сказал бы, что мне приготовить, я прошу!

 

– Я видел один сон, из-за которого и стал таким,

Не знаю, что выбрать, – сказал ей Окулай.

 

– О, мое дитя, поведал бы ты мне свой сон,

Ведь толковательницей снов в селенье нашем была твоя мать!

 

И Окулай рассказал тот сон своей мудрой матери,

А она, прикусив губу, стояла, глядя на сына:

 

– Но из пещеры Жекеме нет пути обратно,

Из тех, кто туда вошел, ни один не вернулся в Нартию.

 

– Что бы ни случилось, а я войду в эту пещеру,

А если заробею, умру дома недоброй смертью!

 

Мать поняла, что он не остановится и, проливая слезы,

Пошила теплые штаны из барсучьих кож и отдала ему. 

 

Пошила она и чабуры из шкуры сорокалетнего тура,

И дала ремень, чтобы он подпоясался.

 

Положила ему провизии на сорок дней,

И проводила до рассвета, чтобы он не промок от росы. 

 

Сын глянул на нее и сказал: «Не печалься обо мне,

Я найду ту стрелу и вернусь живым и невредимым.

 

А ты гляди навстречу мне каждый вечер», –

Сказал он и, подхватив переметную суму, отправился к той пещере.

 

Целых сорок дней ждала его бедная мать,

В этом ожидании прошло еще целых сорок лет.

 

После этого старая мать укрепилась духом,

И, обращаясь к Небесному Тейри, взмолилась так:

 

«Господствующий над верхом и над низом, услышь меня,

Этот камень мой, этот камень твой, и я твоя!».

 

И в тот же миг, говорят, она взлетела в небо,

Небесный Тейри сделал ее Вечерней звездой.

 

Когда наступает вечер, эта звезда восходит

И смотрит навстречу сыну, не теряя надежды.

 

¹ Кам, Уллу-Кам – река Кубань в верхнем течении.

 

НАРТЫ И СЫЙКУН

 

Нарты, говорят, переселились с побережья моря,

Пришли и осели по многим местам.

 

Потом нарты остановились на равнине Кубани,

Этим местностям порадовались, весьма хвалили их.

 

Жили они привольно, не зная бед,

Упитанным был их скот, резвыми были кони.

 

Жили они, жили, основали еще и селение-аул в горах,

В верховьях реки Балык собирали богатые урожаи.

 

Так спокойно прошло несколько лет-времени,

Но однажды небо, говорят, сильно потемнело.

 

Туча, похожая на дракона, закрыла солнце,

Сорвавшись с неба, в землю ударила молния.

 

Гром от нее объял весь мир,

И люди, и скот тотчас уснули.

 

Когда они проснулись, в домашних очагах огонь не горел,

Во всем селении не осталось ни одной искорки,

 

И сердца людей охватил страх,

Подумали они, что пришла какая-то неведомая беда.  

 

Собрали они дружину и, с оружием в руках,

Расставили везде вокруг сильные караулы.

 

Ждали, ждали, но никакой беды не приключилось,

Никто не заболел, не пострадал, не умер.

 

И вот одна женщина, собирая в лесу хворост,

Увидела в дупле дерева новорожденного младенца.

 

Бросив хворост, она взяла его и вернулась домой,

Пошла к соседям и рассказала о том, что случилось с ней.

 

Этого мальчики нарты, говорят, назвали Сыйкун,

Принесли жертвы, пили черное пиво, ели.

 

Родившийся в этом селе, как и его сверстники,

Вырос мальчонка, считая себя нартом.

 

Был он легче на ногу, чем скачущие по горам кийики,

Его сухожилия были крепче сухожилий волка.

 

Был ростом выше других (детей) Сыйкун,

Поскольку иной была его кровь.

 

В десять лет Сыйкун обвешался оружием,

И стал кормить селение мясом зубров.

 

Подрастая, стал Сыйкун знаменитым хотником,

Со скалы на скалу перелетал он, словно птица.

 

За стадами зубров гнался он,

Заметивший его зубр убегал (от него) за семь гор.

 

Догоняя оленя, он останавливал его, хватая за ногу,

Резал и успевал освежевать, пока душа еще была в нем.

 

Однажды он увидел громадную тую,

Хотел отдохнуть (под ней), но его отвлекло чье-то пение.

 

Какая-то белая птица опустилась на ветку туи,

И, распевая, сказала парню вот что:

 

– Пусть в этом лесу больше не останется кобыл,

Коль женщина родила под деревом удивительное дитя,

 

Пусть в этих поселениях больше никто не уложит ребенка в колыбель,

Коль этот молодец успокоился, не найдя свою мать!

 

Сказав это, птица улетела в небо,

Сыйкун-охотник (немало) удивился сказанному ею.

 

После того, сколько бы он ни ходил на охоту,

И как бы много раз не бродил по тому лесу,

 

И ждал, высматривая, но белую птицу больше не видел,

И не смог не рассказать матери об этом случае:

 

– О моя нартская мать, о моя нартская мать, дорогая мать,

Давшая моему телу душу и свое молоко!

 

Когда я пошел в лес, туда опустилась одна птица,

С тех пор в этой местности прошло семь лет и семь зим.

 

Эта птица прилетела и опустилась на одно дерево,

Запела и сказала мне на человечьем языке вот то-то.

 

Не зная устали, исходил я вершины семи гор,

С семи горных вершин кричал во всеуслышанье.

 

Но, сколько ни смотрел, птица больше не показывалась,

Ни разу не прилетела и не спустилась ко мне.

 

И тогда так говорит сыну его мать,

Еще больше удивляясь, слушал он ее:

 

– Ты, мое дитя, до рассвета пойдешь в лес,

И поймаешь пятилетнего зубра, схватив его за ногу.

 

Ты освежуешь этого зубра, а голову оставишь (на долю) Апсаты,

Две доли мяса (из трех), – сказала она, – ты оставишь себе.

 

Потом возьмешь мясо и отнесешь его под тую,

Залезешь на ветку дерева и переночуешь в его дупле.

 

Придет к тебе тогда трехногий козел,

Кончики рогов которого будут касаться краешка луны.

 

Рывком ты крепко схватишь его за рог,

И выпрыгнешь из кроны того дерева.

 

Этого трехногого козла поймав, ты не отпустишь,

И скажешь ему слова, что я говорю тебе:

 

«Пусть клятва моя тебе не будет клятвой,

Если не откроешь мне имя моей матери,

 

Пусть в лесах не останется у тебя ни одного кийика,

Если не распахнешь широкие двери моего отчего дома!».

 

Громадный трехногий козел оказался Апсаты,

Юного Сыйкуна он утешил своей речью:

 

– Плывущее в небе облако было твоим отцом,

Дикая белая кобылица на земле была твоя мать.

 

Однажды белое облачко опустилось на край скалы,

И дикая кобылица понесла от него.

 

Козел, сказав это, исчез-пропал из виду,

А Сыйкун, прихватив зубра, отправился домой.

 

Шел, шел он, добрался до околицы селения,

И увидел пасущуюся там белую кобылу.

 

Сбросив зубра наземь, он побежал к ней,

Но увидел не белую кобылу, а свою мать.

 

– О мать моя, – сказал он, – добрый день,

У кого, кроме тебя, спросить о том, что я увидел?

 

Я пришел сюда, и в глазах у меня зарябило,

Куда пропала увиденная мною кобыла?

 

Его мать тут же обратилась в кобылу,

И Сыйкун схватил ее за гриву:

 

– Если моя белая кобыла-мать, меня родившая, это ты,

Освободи меня и позволь уйти в бор,

 

А если ты рожденная в Нартии, выросшая в селе моя молочная мать,

Позволь исполнять работу и поручения моего нартского селения!

 

Тогда его мать вновь приняла свой облик,

И, не скрывая, поведала юному Сыйкуну свою тайну:

 

– До тебя родилось у меня два ребенка,

Их обоих унес и съел орел Анкар.¹

 

Перед твоим рождением стала я искать способ обмануть его,

И обратилась к Тейри-Хану с мольбой, говоря:

 

«О Тейри-Хан, услышал бы ты мою сердечную мольбу,

Преврати меня здесь хоть в какого зверя,

 

Но не дай опять убить и съесть еще одно мое дитя,

Дай мне вырастить живым (хотя бы) одного ребенка!».

 

Наступает время моего ухода отсюда,

Тейри, – сказала она, – призывает меня на небо, такова его воля.

 

Теперь ты все узнал, а я ухожу, – сказала она,

И, закончив свою речь, исчезла.

 

А Сыйкун, как прежде, стал ходить на охоту,

Много бродил он по горам и по равнинам.

 

Пришел он (однажды) в долину на Уллу-Кам-Баши²

И увидел на другом берегу реки коней.

 

Они резвились там, ветер развевал их гривы,

Сыйкун, дивясь, глядел на них со строны.

 

Перейдя реку, он подобрался к табуну,

А табун, не убегая, стоял на месте.

 

Из ивовой коры он сплел подобие недоуздка,

Поймал одного из коней и сел на него.

 

А тот, на удивление, не убежал, не прянул, стоял спокойно,

И шел туда, куда его направлял Сыйкун.

 

Желая еще раз испытать его, он вошел в реку,

Его конь прошел ее, словно летел по небу.

 

Грудью рассекал он речные струи,

Плывя, как форель, поднялся к истоку (реки).

 

Потом повернул и возвратился к своему табуну,

И молвил Сыйкуну на человечьем языке:

 

– Ты сел на меня и усмирил, выездил меня,

Так ты сделал меня своим неразлучным товарищем.

 

Где бы ты ни находился, я буду с тобой,

Скажешь: «Мчись!» – и я помчусь, скажешь: «Отдыхай!» – отдохну.

 

После этого Сыйкун погнал тот табун,

И поделил всех этих коней между односельчанами. 

 

Раздал он их, сел на пойманного им жеребца,

Попрощался с нартскими старцами и покинул свое селение.

 

Говорили, что он вернулся в одно глубокое, большое озеро,

Этот юноша был, говорят, покровителем коней.

¹ Орел Анкар – некая страшная птица, часто упоминающаяся в мифах, сказках и эпосе карачаево-балкарцев.

           ² Уллу-Кам-Баши – верховье Кубани.

НАРТЫ И КОНЬ СЫЙКУНА

 

Однажды на нартов обрушилась беда,

С Минги Тау спустился к ним удивительный жеребец.

 

Утром они увидели свое поле вытоптанным,

И стали думать, какой из табунов это сделал.

 

Но все поле ночью вытоптал один конь,

О том, что это был жеребец, выяснили по его следам,

 

Были они больше черепахи, никем не виданные,

Что есть (на свете) такой жеребец, никому и в голову не приходило.

 

Осматривали они его следы, глазам своим не веря,

И не терпелось им увидеть коня, который это сделал.

 

Начиная с той ночи, в темноте, ночной порой,

Жеребец являлся из Эльбурганского леса.

 

Созревшей пшеницей нартов он не насыщался,

Ни в горах, ни на равнинах ни одной целой нивы не оставил.

 

Летая от села к селу по горам и равнинам, как буран,

Скирды сена он разбрасывал, как ветер.

 

В табунах убил он всех жеребцов,

Увел с собою всех кобыл, угнал их в лес.

 

Выслеживают того жеребца табунщики, а поймать не могут,

Ищут его охотники, а найти место, где он находится, не могут.

 

Пускаясь вскачь, он обгонял (летящую) стрелу,

От его горячего дыхания рушились плетни.

 

Ночные шорохи он различал лучше филина,

Глаза его видели зорче глаз ястреба.

 

Ноздри его чуяли запахи лучше носа охотничьей собаки,

Ставили на него капканы, но он обходил их.

 

В озерах и реках он плыл, как челнок,

Толстые арканы обрывал, как нитки.

 

Нарты выкопали на краю леса глубокую яму,

На дне установили острые камни и прикрыли ее плетнем.

 

Выкопали, но же