Подобное отождествление отца с Богом (небесным отцом и т.п.),

В то же время, эти мифы строго настаивают на мотиве девственности матери, что в других местах упоминается лишь вскользь. Первой причиной этого, по‑видимому, является трансцендентная тенденция, которую влечет за собой введение бога. Вместе с тем, рождение от девственницы является самым резким отречением от отца, свершением замысла всего мифа, как это видно по легенде о Сар‑гоне, который не признает никакого отца, а лишь свою мать, весталку.

Последнюю стадию этого постепенного ослабления враждебного отношения к отцу представляет та форма мифа, в которой личность царствующего преследователя оказывается не только полностью обособленной от фигуры отца, но теряет даже отдаленное родство с семьей героя, против которой он выступает как злейший ее враг (в сказаниях о Фаридуне и Аврааме; царь Ирод против Иисуса и др.). Хотя от первоначального образа отца, царя и преследователя сохраняется лишь роль царствующего преследователя или тирана, вся схема мифа создает впечатление, что ничего не изменилось, что означающее “отец” просто заменено означающим “тиран” Такая интерпретация отца как “тирана", типичная для детских представлений*, позднее обнаруживает огромное значение для толкования определенных анормальных форм данного комплекса.

Прототипом такого отождествления царя с отцом, которое регулярно встречается и в сновидениях взрослых, вероятно, является зарождение царской власти от родового патриархата, о чем также свидетельствует использование одних и тех же слов для обозначения царя и отца в индо‑

согласно Фрейду, с таким же постоянством встречается в фантазиях в рамках нормальной и патологической психической деятельности в виде отождествления отца с правителем. В этой связи интересно также отметить, что почти все народы прослеживают свое происхождение к своему богу (Abraham: Dreams and Myths,  Monograph Series No. 15).

Интересный пример бессознательного детского юмора недавно приводился в прессе: политик объяснял своему маленькому сыну, что тиран – это человек, который заставляет других делать то, что он велит, не обращая внимания на то, как они к этому относятся. “Ага, – сказал ребенок, – значит вы с мамой – тоже тираны!”

германских языках* (ср. немецкое Landesvater,  отец своей страны = царь). В этом типе мифа почти полностью завершается приведение семейного романа к реальным условиям. Родители низкого социального положения признаются с откровенностью, которая кажется прямо противоречащей тенденции мифа в целом.

Именно выявление этих реальных обстоятельств, которые до этого оставались предметом толкования, позволяет нам подтвердить правильность последнего, исходя из самого материала. Библейская легенда о Моисее была выбрана нами как особенно подходящая для этой цели.

Кратко обобщая для ясности результаты предшествующей интерпретации, можно сказать следующее: если проследить связь между образами отца и деспотичного преследователя, обе пары родителей оказываются тождественны; знатные родители являются, так сказать, отражением преувеличенных представлений, которые первоначально складываются у ребенка относительно своих родителей. Легенда о Моисее показывает родителей героя лишенными всех выдающихся атрибутов; они – простые люди, самозабвенно привязанные к своему ребенку и неспособные причинить ему вред. В то же время, здесь, как и везде, подтверждением физического родства является проявление нежных чувств к ребенку (ср.: Акки, садовник, в легенде о Гильгамеше; погонщик в истории о Карне; рыбак в мифе о Персее и т.д). Более благовидное использование мотива брошенности на волю судьбы, характерное для мифов этого типа, объясняется именно таким отношением. Ребенка в корзине предают воде, но не с тем, чтобы лишить его жизни (как, например, в случае злонамеренного предания воде Эдипа и многих других героев), а для того, чтобы спасти его (см. также выше историю Авраама). Предупреждение об опасности высокопоставленному отцу становится обнадеживающим пророчеством для отца‑простолюдина (ср. в истории рождения Иисуса предсказание оракула Ироду и

См. Мах Müller: Essays,  Vol.Il, Leipzig, 1869, S.20, et seq. В отношении различных психологических вероятностей такого обрамления см.: Incest Book.

сновидение Иосифа), полностью отвечающим ожиданиям, которые большинство родителей питают относительно карьеры своего отпрыска.

Принимая во внимание первоначальное назначение мифа, тот факт, что дочь фараона, Битиах, вытащила ребенка из воды, то есть родила его, мы получаем знакомую нам тему царя (по типу деда), дочь которого должна родить сына, но который, будучи предупрежден зловещим толкованием сновидения, решает убить своего будущего внука. Служанке его дочери (которая в библейской истории по требованию принцессы достает корзину из воды) царь поручает бросить новорожденного к корзине в воду Нила, чтобы он погиб (с точки зрения знатных родителей мотив брошенного на волю судьбы отпрыска здесь выступает в его первоначальном, роковом значении). Затем корзину с ребенком находят люди низкого положения, и бедная женщина растит его (как кормилица), а когда он вырастает, то принцесса признает его как своего сына (точно так же, как в прототипе фантазия завершается признанием со стороны знатных родителей).

Если бы легенда о Моисее была представлена нам в такой, более близкой к первичной форме, восстановленной нами по имеющимся материалам*, то результатом данного подхода к толкованию явилось бы приблизительно то же, что передает та форма мифа, в которой он фактически дошел до нас; то есть, что его настоящей матерью была не принцесса, а бедная женщина, которая представлена нам как его кормилица, а ее муж был его отцом.

Такое толкование предлагается как предание восстановленного до первоначальной формы мифа; тот факт, что это прослеживание постепенного изменения дает нам знакомый тип мифа о герое, является свидетельством правильности нашей интерпретации.

См. E.Meyer: Benscht d. Kgl. preuss. Akad. d. Wiss.,  XXXI, 1905, S.640. “По‑видимому, Моисей первоначально был сыном дочери тирана (которая теперь является его приемной матерью) и, вероятно, имел божественное происхождение". Последующее развитие легенды в форму, известную нам сейчас, по‑видимому, объясняется национальными мотивами.

До сих пор, по счастью, нам удавалось показать правильность нашей методики интерпретации на самом материале, теперь же пришло время продемонстрировать логику общего подхода, на котором основывается эта методика в целом. До настоящего времени результаты нашего толкования создавали впечатление, что в целом формирование мифа начинается с самого героя, а именно – с юного героя. В самом начале мы заняли позицию проведения аналогии между героем мифа и эго ребенка. Теперь мы оказываемся перед необходимостью привести наши предположения и заключения в соответствие с другими концепциями формирования мифа, казалось бы, прямо противоположными.

Мифы, конечно же, создаются не героем, и тем более не героем в детском возрасте; давно известно, что они являются творениями людей взрослых. Стимулом к их созданию, очевидно, является общее изумление вследствие появления героя, удивительная история жизни которого в воображении людей может начинаться только с необычного младенчества. Однако история удивительного детства героя создается отдельными создателями мифов – к которым в конечном итоге сводится неопределенная идея народного разума – на основе представлений о своем собственном детстве. Наделяя героя деталями истории своего собственного детства, они идентифицируют себя с ним, так сказать, претендуя на роль подобных героев в рамках своей собственной личности. Поэтому настоящим героем создаваемой саги является эго, которое воплощается в герое, возвращаясь к тому времени, когда оно само было героем, совершившим свое первое героическое деяние – восстание против отца. Эго может отыскать свой собственный героизм только во времена детства, и поэтому оно приписывает герою свой собственный мятеж, наделяя его чертами, которые некогда сделали само эго героем. Эта цель достигается детскими мотивами и материалами, возвращением к детскому вымыслу и переносом его на героя. Следовательно, мифы создаются взрослыми на основе ретроградных фантазий \ герою