Эта мысль Микиса приводит меня в восторг. Быть каплей своего народ – это и моя мечта.

Афины Апрель 2008 г.

Гений смеха и… мат

Юз Алешковский: «Поистине, дорогие мои, мы молодеем, как только следуем судьбе»

В день Пресвятой Богородицы в 200 километрах от Нью‑Йорка, в своем лесном доме, известный писатель и поэт Юз Алешковский отпраздновал свое 75‑летие. Его песня «Товарищ Сталин, вы большой ученый…» вылетела из тюрьмы и стала народной, без имени автора. Рукописные книги Алешковского читали подпольно, а роман «Николай Николаевич» вышел в Америке в 1970 году, еще до приезда туда автора. Восемь его книг опубликованы в разных странах. Талант Алешковского заслужил международную Пушкинскую премию в 30 тысяч немецких марок, учрежденную меценатом Альфредом Тёпфером. В наградном листе записано: «За творчество, которое сделало его одной из ведущих личностей в литературе XX века».

Озорному, хулиганскому, искрометному языку Алешковского тщетно пытаются подражать – унавоживают свои сочинения матом. Но язык этих авторов все‑таки остается мертворожденным. Книги «Кенгуру», «Николай Николаевич», «Карусель», «Синенький скромный платочек», да и другие вещи мастера доводят читателя до гомерического хохота. Звуковой иронический ряд Юза разоблачительно точен. Так, бывший солдат Отечественной войны пишет письмо «генсеку маршалу брезиденту Прежневу Юрию Андроповичу», а пьесу автор называет «Борис Бодунов».

Юз Алешковский слывет в читающем мире озорником и гением языка. В его рассказы и романы хлынул расхристанный, убойный народный говор. Для героев Юза ядреный мат так естествен и крепко прибит к месту – его от характера рассказчика не оторвать: это единственно возможный словарь в данной ситуации. Лучше не скажешь! Без терпкого хулиганского словца фраза потеряет свой стержень, свою убойную силу. Обстоятельства гнут и ломают русского мужика, а он эту «жистянку» хлестнет матерном, рубанет могучим глаголом – глядишь, и спасется.

Фазиль Искандер по этому поводу сказал: «Алешковский – единственный русский писатель, у которого непристойные выражения так же естественны, как сама природа». А у подражателей, навтыкавших в текст мат без нужды и разбора, эти словеса вызывают только ощущение непотребной мерзости.

Откройте маленький роман «Николай Николаевич», написанный в 1965 году. Начальная фраза сперва оглушает, а потом затягивает – не расстаться. «Вот послушайте. Я уж знаю – скучно не будет. А заскучаешь, значит, полный ты мудила и ни х… не петришь в биологии материальной, а заодно и в истории моей жизни. Вот я перед тобой мужик‑красюк, прибарахлен, усами сладко пошевеливаю». Этот красавец, породистый вор, принят в НИИ для сдачи спермы. Анекдот. Но как разыгран! Речь рассказчика с потрясающим размахом комизма. В этом памфлете многое на уровне народной философии: «Жена, надо сказать, – загадка. Высшей неразгаданности и тайны глубин. Этот самый сфинкс, который у арабов – я короткометражку видел, – говно по сравнению с нею».

Народная цветистость речи, острота наблюдений и оценок вызывают к герою симпатию: «Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней и фары не разбегаются. И закусывай, а то окосеешь и не поймешь ни х…».

Юз юбилейного возраста, когда донимают вопросами о его мате, не оправдывается – спокойно объясняет: «Временами меня смущает мое сквернословие. Но это вжито с детства, это язык улицы, я его не выбирал, он мне навязан судьбой, жизнью».

Герои Алешковского тоже выросли не в литературной колбе. Автор не позволил себе превратить их говор в дистиллированную воду. Юз брезгливо относится к языковой фальши. У него руки не поднимутся олитературивать текст. Естественность, натуральность жеста, реплики, гнев против рабской зажатости – вот что покорило читателя первого романа «Николай Николаевич». Михаил Рощин считает эту сатирическую, «даже хулиганскую» вещь книгой «прежде всего о любви, я бы даже сказал, одной из лучших современных книг о любви».

Лагерная песня Юза «Окурочек» – это сладкая и горькая тоска о женщине, о невозможности любви. В ней – и биография автора, и страдания миллионов заключенных: «Из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой и рванулся из строя к нему. «Стой, стреляю!» – воскликнул конвойный. Злобный пес разорвал мой бушлат…» Эту лирическую балладу автор посвятил хорошему поэту Владимиру Соколову, умевшему любить и страдавшему от неразделенности чувства. Лирическое дыхание песни рвется от ударов тюремщиков: «Шел я в карцер босыми ногами, как Христос, и спокоен, и тих, десять суток кровавыми красил губами я концы самокруток своих».

Иные, не зная биографии Юза, называют его диссидентом, отсидевшим срок за политику. Писатель откровенно говорит: «Я попал в лагерь в 1949 году за хулиганство. Служил тогда на флоте, и мы, матросы, находясь крепко «под балдой», увели служебную машину, потом была драчка, полундра, выяснение отношений с патрулем, мое выступление в зале вокзального ресторана, где под соло барабана я пел свои песенки, разборка в милиции… Короче, я получил четыре года, но ухитрился отсидеть на год меньше, так как дал дуба Гуталин (так зэки называли Сталина)».

Поразительно, на каком смелом, издевательском уровне обращался молодой зэк в своей песне к вождю: «Товарищ Сталин, вы большой ученый, в языкознанье знаете вы толк. А я простой советский заключенный, и мой товарищ – серый брянский волк». Нынешняя публика не знает, какое жуткое смятение вызвала в интеллигенции эта неграмотная книжечка Сталина о языкознании, уничтожившая наследие великого академика Марра. Например, наш преподаватель Березин не вынес глумления над ним и повесился. Нам не разрешили не только пойти на похороны, но даже выразить соболезнования.