Очерк положения военных дел на Кавказе

Действия 1841 года.

В то время, когда делались приготовления к открытию, с наступлением весны, решительных военных действий, — возникли новые беспорядки в Аварии. Один из знатнейших тамошних беков, Хаджи-Мурат ³², арестованный по подозрению в сношениях с Шамилем, бежал от сопровождавшего его из Хунзаха в Темир-Хан-Шуру конвоя, и собрал в деревне Цельмес шайку своих приверженцев. Генерал-маиор Клюке-фон-Клюгенау нашел нужным, для истребления этого нового возмутителя, направить туда баталион пехоты с двумя горными орудиями. Этот слабый отряд встретил сильное сопротивление и потерпел значительный урон без всякой существенной пользы ³³, Хаджи-Мурат после сего перешел в деревню Тлох, несколько далее от границ Аварии, продолжая собирать партии и возмущать окрестные селения.

С другой стороны, огромное скопище чеченцев, в конце апреля месяца, переправясь на левый берег Сунжи, в окрестностях аула Самашки, чрез малую Кабарду, произвело набег на военно-грузинскую дорогу. 28 апреля, хищники, частию своей шайки напали на военное селение Александровское, а другою частию — на поселян, производивших полевые работы. Толпы, атаковавшие селение, не взирая на их многочисленность, были отражены; но толпы, бросившиеся на поселян в поле, имели полный успех: [42] частию изрубили, частию же захватили в плен до 100 душ мужчин, женщин и детей и отогнали весь скот, принадлежавший тому селению.

Между тем, к маю месяцу войска, предназначенные в 1841 году для военных действий, собрались четырьмя главными отрядами:

При Темир-Хан-Шуре, под личным начальством корпусного командира, дагестанский отряд ³⁴.

При Внезапной, под начальством генерал-адъютанта Граббе, чеченский отряд ³⁵.

В центре кавказской линии, под начальством генерал-маиора Пирятинского, назрановский отряд ³⁶.

В Прочном Окопе, под начальством генерал-лейтенанта Засса, лабинский отряд ³⁷.

Оба первые отряда прежде всего должны были обратиться к Черкею, овладение коим и прочное утверждение при этом пункте, составляло в той стране первоначальную цель военных действий.

Вследствие сего, корпусный командир, после рекогносцировки, 8 мая, места для переправы чрез Сулак, находящегося в 7 верстах выше Черкея, которое, вопреки уверений генерал-маиора Клюгенау ³⁸, оказалось вовсе неудобным, перешел с отрядом [43] 11 числа, на позицию против Черкея, а 13, оставив противу этого селения на правом берегу Сулака, небольшой отряд под начальством генерал-лейтенанта Фези, сам, с частию сил своих, обратился чрез Миатлы на левый берег Сулака, направив, между тем, главные силы чеченского отряда к салатавской деревне Инчке, откуда, по соединении обоих отрядов, двинулся к Черкею на селение Хубары.

Мая 15 многочисленное скопище Шамиля, занимавшее, в двух переходах от Черкея, сильную от природы и укрепленную завалами позицию, на хубарских высотах, было рассеяно. Победа эта, приобретенная почти без всякого с нашей стороны пожертвования, имела самые решительные и важные последствия ³⁹. Черкей в тот же день вечером занят был генерал-лейтенантом Фези, успевшим, между тем, разрушить завалы и изготовить материалы для устройства временного моста, — чем выиграно двое суток времени. Примеру Черкея последовало и все салатавское общество.

По занятии Черкея, дагестанский отряд, отделив часть войск своих на усиление генерал-адъютанта Граббе, приступил, согласно Высочайше утвержденному на сей год плану кампании, к возведению при означенном селении укрепления, названного впоследствии Евгениевским; чеченскому же отряду предоставлено было, пользуясь приобретенными уже успехами, действовать сообразно тем же предначертаниям. Нет причины сомневаться в самых [44] полезных последствиях решительных предприятий, которые должны были произойти тогда со стороны генерала Граббе, потому что впечатление, произведенное на умы горцев хубарским делом, было весьма заметно, — еще никогда не видали они столь огромных сил, какие были соединены нами между Черкеем и Внезапною, и никогда не были они поражены таким ужасом, какой овладел ими под Хубарами, где толпы их, предводительствуемые самим Шамилем и известнейшими из его поборников, рассеялись, не выждав даже настоящего с нашей стороны нападения. К сожалению, дела взяли другой оборот.

Генерал-адъютант Граббе, оставив 20 мая лагерь соединенных отрядов, взял направление на салатавскую деревню Дылым и, при переходе, 22 мая, ауховских селений — Юрта-Аух и Акташ-Аух, имел небольшую встречу с партиею горцев, наблюдавшею, под начальством самого Шамиля, за движением его отряда. При этом случае старшины ауховского общества изъявили готовность покориться и дать присягу в верности нашему правительству; но генерал Граббе, не дождавшись тут никаких последствий, поспешил с войсками прямейшим путем к Тереку, и сам, отправившись в Ставрополь, предписал генерал-маиору Ольшевскому, остановив военные действия на июнь месяц, употребить весь чеченский отряд для заготовления сена в Грозной, не предупредив даже корпусного командира о таком распоряжении, изменившем план целой кампании ⁴⁰. Очевидно, что этим чеченский отряд потерял лучшее время для своих действий.

Между тем, порабощенные Шамилем в 1840 году племена радовались, что могли избавиться от утеснений возмутителя, и ждали только появления наших войск. Доказательством тому [45] служит просьба, принесенная корпусному командиру ауховцами, которые, после ухода генерала Граббе, не видя исполнения надежд своих, умоляли придти к ним и освободить их от власти Шамиля. Вследствие сего, в начале июня, дагестанский отряд был разделен на две части: одна — оставлена для производства работ по укреплениям при Черкее, а также для охранения земли салатавской и вообще всего северного Дагестана; другая же, под личным начальством корпусного командира, обратилась в ауховское общество. Но Шамиль, пользуясь совершенным бездействием генерала Граббе и распустив слух, что войска его отозваны в Россию, уже успел взять свои меры; и когда корпусный командир следовал с отрядом к Кишень-Ауху, главному ауховскому селению, то встречен был на дороге довольно сильными партиями, с которыми должен был иметь дело. По прибытии же к означенному аулу, он нашел его оставленным большею частию жителей, а хотя малая часть их, не покинув домов своих, и изъявила готовность покориться, не оказывая никакого сопротивления, но партия Шамиля, час от часу более усиливаясь новыми толпами чеченцев, которым в собственных жилищах ничто не угрожало, скоро взяла верх. Кишень-Аух надобно уже было занять почти с боя и, при вступлении туда, после полудни 7 июня, передовых наших пикетов, все селение было пусто. Чтобы дать жителям возможность прибегнуть под покровительство наше и сохранить свои жилища, предоставлено им было время до полудня следующего дня; но все убеждения и ожидания остались тщетными, потому что страх подвергнуться лютому мщению шамилевой шайки, удерживал ауховцев в рабском повиновении.

Итак, ничего уже более не оставалось, как прибегнуть к печальной необходимости — обессилить неприятеля нанесением ему как можно более вреда. А потому, аул Кишень-Аух и некоторые другие, служившие убежищем при сборах шамилевых шаек, [46] были истреблены, и отряд, возвратившись беспрепятственно, 11 июня, к Внезапной, до 15 числа занялся вырубкою леса между этим укреплением и аулом Акташ-Аух, на пространстве восьми верст, дабы отнять у хищнических партий возможность, укрываясь на этом пространстве, беспокоить окрестности Внезапной, — как это было до сих пор. Июня 15 отряд перешел к аулу Акташ-Аух, где пробыл несколько дней для постройки там временного укрепления, а 22 выступил через селение Дылым к Черкею, оставив при ауле Акташ-Аух часть войск, под командою генерал-маиора князя Андронникова, на тот конец, чтобы дать возможность всем покорившимся ауховцам убрать хлеб и потом перейти к нам, — что и было исполнено в точности. Около 250 семейств, т. е. половина всего ауховского общества, в сентябре месяце были переселены в деревню Андрееву и окрестные кумыкские селения. Если бы чеченский отряд, возвращаясь из Черкея, еще в мае месяце не прекратил наступательных действий, то весьма правдоподобно, что все ауховцы прибегли бы под утраченное ими наше покровительство, а примеру их последовали бы и другие отложившиеся племена.

Пока корпусный командир занимался делами на оконечности левого фланга линии, и когда потом, под личным его наблюдением, с таким необыкновенным успехом возводились прочные укрепления в Черкее, генерал-адъютант Граббе, в конце только июня, выйдя из своего четырехнедельного бездействия, собрал, наконец, снова чеченский отряд. В последних числах июня он сделал движение к верховьям реки Аргуна и рекогносцировку при селении Чах-Кери, которая подтвердила только невозможность утвердиться там, не обеспечив прежде сунженскую линию, — в чем никогда и сомневаться нельзя было; и потом уже, в начале только июля, приступил к возведению двух укреплений на Сунже — у Казак-Кичу и у Закан-Юрта, — чего в предположении у него первоначально не было, хотя важность [47] первого пункта была указана корпусным командиром. Укрепления эти, сохранившие признаки поспешности, с которою они возводились, особливо в постройке помещений для гарнизонов, были окончены не прежде половины октября и, таким образом, только в конце того месяца были предприняты в Чечне наступательные действия, не имевшие, впрочем, никаких существенных последствий, потому что движения производились по тем же самым направлениям, по которым неоднократно уже проходили наши отряды.

Но при всем том, результаты кампании 1841 года, в той стороне Кавказа, были несравненно благоприятнее последствий экспедиции предшествовавшего 1840 года. Дагестанским отрядом возведено при Черкее весьма сильное, по новейшей системе, из каменных верков, с просторными оборонительными казармами, укрепление, которое упрочивало за нами Черкей, не без основания считающийся у горцев вратами Дагестана, ибо оно, обеспечивая всю плоскость шамхальских владений от вторжений шамилевых шаек, сверх того, по географическому своему положению, представляло надежный опорный пункт для действия к андийскому Койсу, против Гумбета и Андии.

Чеченским отрядом устроена сунженская линия, существовавшая до того только по одному названию. Вновь возведенные укрепления при Казак-Кичу и Закан-Юрте, если не вполне еще закрыли малую Чечню и Терек от набегов, то, по крайней мере, весьма много уже затруднили покушения чеченцев переходить на левый берег Сунжи.

Но кумыкская плоскость осталась по прежнему открытою, ибо возведенного в 1840 году укрепления при Герзель-ауле вовсе не было достаточно для ограждения кумыков от вторжения хищнических партий.

Назрановский отряд, по смерти начальника центра кавказской линии, генерал-маиора Пирятинского, поступивший под начальство [48] полковника Нестерова, был собран для обеспечения военно-грузинской дороги и охранения окрестностей Назрана, Владикавказа и всего пространства между этими пунктами и Моздоком. Этот отряд был в сборе еще в апреле месяце, но, по болезни первого своего начальника, не успел ни предупредить набега чеченцев на поселение Александровское, ни настигнуть их, когда они возвращались за Сунжу, обремененные своею добычею. После того, обязанность, лежавшая на полковнике Нестерове, была в точности им исполнена, — и на всем пространстве между Моздоком и Назраном, равно и на военно-грузинской дороге, спокойствие не было нарушаемо.

На правом фланге, лабинская линия усилена возведением нескольких промежуточных укрепленных постов. На пространстве же между Лабою и Кубанью построены четыре станицы: Вознесенская, Лабинская, Чамлыкская и Урупская, каждая в 200 семейств линейных казаков, чем положено начало образования нового кавказского линейного казачьего полка, названного Лабинским.

Не взирая, однакож, на успешные действия генерал-лейтенанта Засса, по устройству лабинской линии и по водворению казачьих станиц, на правом фланге в 1841 году произошло почти тоже самое, что было в 1840 году на левом фланге линии: — по крайней мере, обстоятельства эти имели одинаковые последствия. В 1840 году, на левом фланге, все многочисленное чеченское народонаселение, мирно обитавшее между Сунжею и Тереком, оставив свои дома и земли, удалилось в леса и горы и сделалось для нас враждебным; таким же образом в 1841 году, племена, имевшие свои жилища на Лабе, а именно: темиргоевцы, мохошевцы и эгерукаевцы, удалились на реку Белую и стали тревожить нас своими набегами.

В след за очищением Дала, в конце 1840 года, на северо-западной границе Абхазии изъявило покорность племя [49] джигетов, обитающее по черноморскому прибрежью, между укреплениями Гагры и Св. Духа. Это важное событие, для черноморской береговой линии, возбудило волнение между сопредельными джигетам — убыхами, народом воинственным и буйным. Последние требовали, чтобы покорившиеся джигеты снова отложились и угрожали, в противном случае, принудить их к тому силою оружия.

Это было причиною снаряжения, по Высочайшей воле, особой экспедиции, под начальством генерал-маиора Анрепа, для наказания убыхов. Но, как экспедиция эта не входила в первоначальные предположения на 1841 год, то Его Величеству благоугодно было назначить в состав отряда генерал-маиора Анрепа ⁴¹, сверх средств, которые могли быть даны от кавказского отдельного корпуса, еще 4 баталиона от войск 13 пехотной дивизии.

В начале октября, весь убыхский отряд соединился в укреплении Святого Духа и, берегом моря, двинулся к Навагинскому укреплению, дорогою, пролегающею у самой подошвы прибрежных скал, во время морских прибоев совершенно затопляемою, которую горцы считали непроходимою. После трехдневного упорного боя, отряд достиг укрепления Навагинского, находящегося не более, как в 20 верстах от укрепления Святого Духа; и хотя не без значительной потери в людях, но мы тут показали горцам, что для русского оружия нет еще у них такой преграды, которой бы оно не преодолело.

С прибытием к Навагинскому форту, занята отдельною башнею высота, откуда вся внутренность главного укрепления подвергалась действию неприятельского огня, и тем гарнизон укрепления совершенно обеспечен от покушения горцев, тревоживших его часто выстрелами из пушек и ружей. [50]

Следствием движения генерала Анрепа было — изъявление покорности и принятие присяги на верноподданство части убыхского племени, — что послужило поводом к несогласию между сильнейшими в народе фамилиями Берзеков и ко взаимному ослаблению их партий.

В грузино-имеретинской губернии, в гурийском уезде, весною 1841 года, возникли волнения. Гурия, богатая дарами природы, но бедная промышленностию, по крайнему невежеству ее обитателей, издавна вносила подати свои большею частию натуральными произведениями, частию же турецкою монетою, которая приобретается на обмен вывозимого за границу, в небольшом количестве, хлеба. По недоразумению местного начальства, со введением нового гражданского управления, были, с излишнею настойчивостию, потребованы от гурийцев, вместо натуральных произведений и турецкой монеты, подати в монете русской. Совершенный недостаток ее крайне затруднил жителей в исполнении такого требования. Люди неблагонамеренные воспользовались этим обстоятельством и старались возбудить чернь к непокорности; более же всех усиливался произвесть в Гурии волнение кобулетский бек Гассан Тавгеридзе, скрытно и под личиною дружелюбия, подстрекая грубых гурийцев к бунту и обещая им помощь от турецкого правительства.

Но когда этот беспокойный сосед удален был главным турецким пограничным начальством из Кобулета, а между тем бунтовщики, при неудачном покушении, в первых числах сентября, овладеть Озургетами, — главным местом, где гарнизон наш наскоро укрепился, потерпели поражение; то благоразумными мерами полковника князя Аргутинского и хорошо разочтенным движением его, с небольшим числом войск, к нему отряженных ⁴², Гурия была успокоена без дальнейшего кровопролития. [51] Вслед затем, гурийская милиция участвовала уже в экспедиции против убыхов и, сражаясь мужественно под русскими знаменами, загладила кратковременное заблуждение своих соотечественников.