И об изумительном счастье, которое из сего проистекло

 

Министр начинал уже несколько успокаиваться, а стало быть, и ко мне

постепенно возвращалось хорошее расположение духа, когда однажды вечером я

вздумал один выехать на прогулку в карете. По дороге мне повстречался поэт

обеих Астурий, с которым я не видался со времени его выхода из больницы.

Он был чрезвычайно чисто одет. Я подозвал его, пригласил в свою карету, и

мы вместе прокатились по лугу Сан-Херонимо.

- Сеньор Нуньес, - сказал я ему, - мне посчастливилось случайно вас

повстречать, иначе я никогда не имел бы удовольствия...

- Никаких упреков, Сантильяна, - поспешно перебил он меня. - Я

чистосердечно признаюсь, что не хотел посетить тебя, и сейчас объясню тебе

причину. Ты обещал мне хорошую должность с условием, что я откажусь от

поэзии; а я нашел другую, весьма прочную, с условием, что буду писать

стихи. Я принял эту последнюю, как более соответствующую моему характеру.

Один из моих друзей пристроил меня к дону Бельтрану Гомесу дель Риверо,

казначею королевских галер. Этот дон Бельтран, которому хотелось содержать

литератора на жалованье, найдя мою версификацию блестящей, избрал меня

преимущественно перед пятью-шестью сочинителями, предлагавшими ему свои

услуги в качестве секретарей.

- Я очень рад, дорогой мой Фабрисио, так как этот дон Бельтран,

по-видимому, очень состоятелен.

- Состоятелен?! - ответил он. - Да говорят, что он сам не знает, какое

у него богатство! Как бы то ни было, вот в чем состоит должность,

занимаемая мной в его доме. Так как он считает себя большим ферлакуром и

хочет прослыть просвещенным человеком, то состоит в переписке с

несколькими весьма остроумными дамами, а я одалживаю ему свое перо для

составления записочек, полных соли и приятности. Я пишу от его имени одной

в стихах, другой в прозе и порой отношу письма сам, чтобы доказать ему

многочисленность своих талантов.

- Но ты не говоришь мне того, что мне больше всего хочется знать, -

сказал я. - Жирно ли тебе платят за твои эпистолярные эпиграммы?

- Очень жирно, - отвечал он. - Богатые люди не всегда щедры, и я даже

знаю среди них настоящих сквалыг; но дон Бельтран поступает со мною весьма

благородно. Помимо двухсот пистолей постоянного оклада, я от времени до

времени получаю от него небольшие награждения. Это позволяет мне жить

барином и хорошо проводить время с несколькими писателями, которые, как и

я, ненавидят скуку.

- Скажи, между прочим, - спросил я, - хватает ли у твоего казначея

вкуса, чтобы оценить красоты художественного произведения и заметить его

недостатки?

- О, конечно, нет! - отвечал Нуньес. - Хоть дон Бельтран и треплет

языком весьма самоуверенно, все же он - не знаток. Он постоянно выдает

себя за новейшего Тарпу (*203), высказывает смелые суждения и поддерживает

их таким уверенным тоном и с таким упорством, что в спорах ему чаще всего

приходится уступать, дабы избежать града обидных замечаний, которыми он

имеет обыкновение осыпать своих противников. Ты сам понимаешь, - продолжал

он, - что я никогда ему не возражаю, какие бы поводы к этому он мне ни

давал; ибо, помимо нелестных эпитетов, которые я не преминул бы на себя

навлечь, я легко мог бы оказаться вышвырнутым за дверь. Поэтому я

предусмотрительно одобряю все, что он хвалит, и, равным образом, порицаю

все, что он хулит. При помощи этой любезности, которая мне ни гроша не

стоит (и обладая к тому же даром приспособления к нраву людей, могущих

быть мне полезными), я завоевал уважение и дружбу своего покровителя. Он

побудил меня сочинить трагедию, тему которой сам предложил. Я написал ее

под его наблюдением, и если она будет пользоваться успехом, то я буду

обязан его добрым советам частью своей славы.

Я спросил у нашего поэта заглавие трагедии.

- Она называется "Граф Сальданья", - отвечал он мне, - и через три дня

пойдет в Принцевом театре.

- Желаю тебе, чтоб она пользовалась большим успехом, - сказал я, - и

мое высокое мнение о твоем таланте позволяет мне на это надеяться.

- Я и сам очень на это уповаю, - отвечал он, - но нет на свете надежды

более обманчивой, так как авторы никогда не могут быть уверены в успехе

драматического произведения: им приходится ежедневно переживать

разочарования.

Несколько времени спустя наступил день первого представления. Мне не

удалось отправиться в театр, так как я получил от министра поручение,

которое меня задержало. Все, что я мог сделать, это - послать туда

Сипиона, чтобы, по крайности, в тот же вечер узнать об успехе пьесы,

которой я интересовался. После того как я долго прождал его в нетерпении,

он явился с видом, не предвещавшим ничего хорошего.

- Ну, что? - спросил я, - как приняла публика "Графа Сальданью"?

- Чрезвычайно грубо, - отвечал он. - Ни с одной пьесой еще не

обращались так жестоко; я вышел совершенно возмущенный наглостью партера.

- А я, - возразил я ему, - больше возмущен страстью Нуньеса к сочинению

драматических пьес. Что за безрассудный человек! Ну, не безумие ли с его

стороны предпочитать оскорбительное улюлюкание зрителей той счастливой

судьбе, которую я мог бы ему устроить?

Таким образом, я из дружбы ругательски ругал астурийского поэта и

сокрушался о провале его пьесы в то самое время, когда он поздравлял себя

с этим провалом. В самом деле, через два дня он явился ко мне, не помня

себя от радости.

- Сантильяна! - воскликнул он, - я пришел поделиться с тобой своим

восторгом. Я создал себе состояние, сочинив скверную пьесу. Тебе известен

странный прием, оказанный "Графу Сальданье". Все зрители наперебой

ополчились против него, и вот этой всеобщей ярости я и обязан счастьем

своей жизни.

Я немало был удивлен, услышав от поэта Нуньеса такую речь.

- Как, Фабрисио? - спросил я. - Возможно ли, что провал трагедии

является причиной твоей необузданной радости?

- Да, разумеется, - отвечал он. - Я уже говорил тебе, что дон Бельтран

вставил в пьесу кое-что от себя; следовательно, он считал ее великолепной.

Он был глубоко уязвлен, видя, что зрители держатся противоположного

мнения. "Нуньес, - сказал он мне нынче утром. - "Victrix causa diis

placuit, sed victa Catoni" (*204). Если пьеса твоя не нравится публике,

так зато она нравится мне, и этого с тебя должно быть довольно. Чтобы

вознаградить тебя за дурной вкус нашего века, я даю тебе ренту в две

тысячи эскудо, обеспеченную всем принадлежащим мне имуществом; сейчас же

пойдем к моему нотариусу, чтобы составить акт". Мы отправились туда

немедленно: казначей подписал дарственную запись и уплатил мне за первый

год вперед.

Я поздравил Фабрисио с печальной участью "Графа Сальданьи", раз она

обернулась к выгоде автора.

- Ты совершенно прав, - продолжал он, - принося мне свои поздравления.

Знаешь ли ты, что неприязнь партера оказалась для меня величайшим

счастьем. Как я рад, что меня освистали вселенским свистом! Если бы более

благосклонная публика почтила меня рукоплесканиями, то к чему бы это меня

привело? Ни к чему! Я получил бы за свой труд весьма скудную сумму, в то

время как свистки сразу обеспечили мне безбедное существование до конца

моих дней.