Какую услугу Сантильяна оказал Тордесильясу

 

Я плавал в блаженстве, оттого что так благополучно превратил смещенного

губернатора в вице-короля; даже господа де Лейва были в меньшем восторге,

чем я. Вскоре мне представился еще один случай воспользоваться своим

влиянием в пользу друга, о чем я считаю нужным сообщить, чтобы показать

читателю, что я не был больше тем Жиль Бласом, который при прошлом

министре торговал милостями двора.

Однажды я был в королевской антикамере, где беседовал с сановниками,

которые, видя во мне человека, пользовавшегося расположением первого

министра, не пренебрегали разговором со мною. В толпе я заметил дона

Гастона де Когольос, того самого политического узника, которого я, в свое

время, оставил в Сеговийской крепости. Он был здесь вместе с комендантом,

доном Андресом де Тордесильяс. Я охотно покинул своих собеседников, чтобы

обнять обоих друзей. Если они удивились, видя меня во дворце, то еще более

изумился я тому, что их там встретив. После восторженных объятий с той и

другой стороны дон Гастон сказал мне:

- Сеньор де Сантильяна, мы должны задать друг другу немало вопросов, но

сейчас мы находимся в неудобном для этого месте: разрешите же нам отвезти

вас в такое помещение, где сеньор де Тордесильяс и мы будем рады завязать

с вами длительную беседу.

Я согласился. Мы протолкались сквозь толпу и вышли из дворца. Карета

дона Гастона ждала его на улице. Мы уселись в нее все трое и проехали на

большую базарную площадь, где происходят бои быков. Там жил Когольос в

очень хорошем доме.

- Сеньор Жиль Блас, - сказал мне дон Андрес, когда мы очутились в

великолепно обставленном зале, - мне казалось, что, уезжая из Сеговии, вы

ненавидели двор и приняли решение удалиться от него навсегда.

- Таково, действительно, было мое намерение, - отвечал я ему, - и, пока

был жив покойный король, я не отступал от своего решения; но когда я

услыхал, что сын его, инфант, вступил на престол, мне захотелось

проверить, узнает ли он меня. Он меня узнал, и я имел счастье быть

благосклонно принятым; он сам препоручил меня Первому министру, который

отнесся ко мне дружески и с которым я нахожусь в гораздо лучших

отношениях, чем когда-либо был с герцогом Лермою. Вот и все, сеньор дон

Андрес, что я имею вам рассказать. А сами вы все еще состоите комендантом

Сеговийской крепости?

- О, нет, - отвечал он, - граф-герцог назначил другого на мое место.

Он, по-видимому, считает меня глубоко преданным его предшественнику.

- А я, - сказал тогда дон Гастон, - был освобожден по обратной причине:

едва только первый министр узнал, что я сижу в Сеговийской тюрьме по

приказу герцога Лермы, как велел меня оттуда выпустить. Теперь, сеньор

Жиль Блас, я должен вам рассказать, что произошло со мной с тех пор, как я

очутился на свободе.

"Прежде всего, - продолжал он, - поблагодарив дона Андреса за

любезность, проявленную ко мне во время моего заключения, я отправился в

Мадрид. Там я предстал перед графом-герцогом Оливаресом, который сказал

мне:

- Не опасайтесь, что случившееся с вами несчастье сколько-нибудь

повредит вашему доброму имени; вы совершенно оправданы; я тем более

убежден в вашей незапятнанности, что и маркиз де Вильяреаль, в соучастии с

коим вас подозревали, оказался невиновным. Хоть он и португалец и даже

родственник герцога Браганцского, все же он меньше предан ему, нежели

интересам короля, нашего государя. И так, вам совершенно напрасно вменили

в преступление дружбу с этим маркизом, и, дабы вознаградить вас за

несправедливое обвинение в измене, король делает вас поручиком своей

испанской гвардии.

Я принял это назначение, но просил его светлость разрешить мне до

вступления в должность съездить в Корню, чтобы навестить свою тетушку,

донью Элеонор де Ласарилья. Министр дал мне месяц на это путешествие, и я

выехал в сопровождении одного только лакея.

Мы уже миновали Кольменар и углубились в лощину между двумя горами, как

вдруг увидели всадника, храбро оборонявшегося от трех людей, которые все

сразу на него нападали. Я, не колеблясь, решил прийти ему на помощь,

подскакал к этому сеньору и стал на его сторону. Во время боя я заметил,

что наши противники в масках и что мы имеем дело с опытными бретерами.

Однако, несмотря на их силу и ловкость, мы остались победителями: я

пронзил одного, он свалился с лошади, а остальные двое немедленно

обратились в бегство. Правда, победа была для нас почти столь же роковой,

как и для того несчастного, которого я убил, так как после боя мой

соратник и я оказались тяжело раненными. Но представьте себе, каково было

мое изумление, когда я в этом всаднике узнал Комбадоса, мужа доньи Елены.

Он не менее моего удивился, увидев во мне своего защитника.

- О, дон Гастон! - воскликнул он. - Возможно ли? Вы ли это поспешили

мне на помощь? Но, столь великодушно вступаясь за меня, вы, конечно, не

знали, что помогаете человеку, который похитил у вас возлюбленную.

- Я, действительно, не знаю этого, - отвечал я ему, - но если бы даже

знал, то неужели, по вашему мнению, поступил бы иначе? Неужели вы так

дурно обо мне судите, что приписываете мне столь низкую душу?

- Нет, нет, - возразил он, - я о вас более высокого мнения, и если умру

от клинка злодеев, то хотел бы, чтобы ваши раны не помешали вам

воспользоваться моей смертью.

- Комбадос, - сказал я ему, - хоть донья Елена мною еще не забыта, все

же узнайте, что я не хотел бы овладеть ею ценой вашей жизни; я даже рад,

что спас вас от ударов этих трех убийц, поскольку совершил этим деяние,

приятное вашей супруге.

Пока мы говорили таким образом, мой лакей сошел с лошади, приблизился к

всаднику, распростертому в пыли, и, сняв с него маску, показал нам черты,

которые Комбадос тут же узнал.

- Это Капрала, - воскликнул он, - коварный родственник, который с

досады, что лишился незаконно оспариваемого у меня богатого наследства,

давно уже питал намерение покончить со мной и избрал нынешний день для

осуществления своего замысла; но небо дозволило, чтобы он пал жертвой

собственного покушения.

Тем временем кровь наша текла в изобилии, и оба мы явственно слабели.

Все же, несмотря на раны, у нас хватило силы добраться до местечка

Вильярехо, которое находилось не далее двух ружейных выстрелов от поля

битвы. Заехав в первую попавшуюся гостиницу, мы потребовали фельдшеров.

Явился один, умение коего нам очень хвалили. Осмотрев наши раны, фельдшер

нашел их весьма опасными. Он перевязал нас, а на следующий день, снявши

повязки, объявил, что раны дона Бласа смертельны. О моих он высказался

более благоприятно, и его прогноз не оказался ложным. Комбадос, видя себя

приговоренным к смерти, думал только о том, чтобы к ней приготовиться. Он

отправил нарочного к жене, дабы известить ее обо всем происшедшем и о

плачевном состоянии, в котором находился. Донья Елена вскоре прибыла в

Вильярехо. Она приехала туда, мучимая беспокойством, проистекавшим от двух

весьма различных причин: опасности, угрожавшей жизни ее мужа, и боязни,

как бы при виде меня не вспыхнуло вновь плохо притушенное пламя. И то и

другое жестоко ее волновало.

- Сеньора, - сказал ей дон Блас, когда она явилась перед ним, - вы

приехали как раз вовремя, чтобы принять мой прощальный привет. Я умру, и

на смерть свою смотрю, как на небесную кару за то, что обманом вырвал вас

у дона Гастона; я не только не ропщу, но сам призываю вас вернуть ему

сердце, которое я у него похитил.

Донья Елена отвечала ему одними слезами. И, в самом деле, это был

лучший ответ, какой она могла ему дать, так как в душе не достаточно еще

отреклась от меня, чтобы позабыть хитрость, при помощи которой он заставил

ее мне изменить.

Случилось так, как предсказал фельдшер: менее чем через три дня

Комбадос умер от ран, в то время как состояние моих предвещало скорое

выздоровление. Молодая вдова, занятая исключительно заботами о перенесении

в Корию тела своего мужа, чтобы воздать ему все почести, которые она была

обязана оказать его праху, покинула Вильярехо и пустилась в обратный путь,

предварительно справившись, как бы из чистой вежливости, о состоянии моего

здоровья. Как только я смог за нею последовать, я выехал в Корию, где

окончательно восстановил свои силы. Тогда тетушка моя, донья Элеонор, и

дон Хорхе де Галистео решили как можно скорее обвенчать меня с Еленою,

дабы судьба путем какой-нибудь неожиданной превратности не разлучила нас

вновь. Наша свадьба состоялась без большой огласки ввиду слишком недавней

смерти дона Бласа; а через несколько дней я возвратился в Мадрид вместе с

доньей Еленой. Так как я пропустил срок, назначенный мне графом-герцогом,

то опасался, как бы министр не отдал другому обещанной мне должности; но

оказалось, что он ею еще не распорядился и соблаговолил принять извинения,

которые я принес ему за свое опоздание. Итак, - продолжал Когольос, - я

теперь поручик испанской гвардии и чувствую себя хорошо в своей должности.

Я приобрел друзей приятного обхождения и провожу с ними время в

довольстве".

- Я был бы рад, если бы мог сказать то же про себя, - воскликнул дон

Андрес, - но я очень далек от довольства своею судьбою: я лишился

должности, которая как-никак сильно меня поддерживала, и у меня нет

друзей, достаточно влиятельных, чтобы доставить мне прочное положение.

- Простите, сеньор дон Андрес, - прервал я его с улыбкой, - в моем лице

вы обладаете другом, который может вам кое на что пригодиться. Сейчас

только я говорил вам, что теперь еще больше любим графом-герцогом, чем

прежде герцогом Лермой; а вы осмеливаетесь утверждать мне в лицо, будто у

вас нет никого, кто бы мог доставить нам надежную должность. Разве я уже

раз не оказал вам подобной услуги? Вспомните, что, пользуясь влиянием

архиепископа гренадского, я добился вашего назначения в Мексику на пост,

на котором вы бы разбогатели, если бы любовь не удержала вас в городе

Аликанте. Теперь же я еще больше в состоянии услужить вам, поскольку уши

первого министра всегда открыты для меня.

- Итак, я вручаю вам свою судьбу, - отвечал Тордесильяс. - Но,

пожалуйста, - добавил он улыбаясь, в свою очередь, - не отсылайте меня в

Новую Испанию; я не хотел бы туда отправиться, хотя бы меня сделали

председателем мексиканского суда.

Наш разговор был прерван доньей Еленой, появившейся в зале и прелестью

всей своей особы вполне оправдавшей то очаровательное представление,

которое я себе о ней составил,

- Сударыня, - сказал ей Когольос, - представляю вам сеньора де

Сантильяна, о коем как-то говорил вам и чье приятное общество часто

разгоняло мою скуку в дни заключения.

- Да, сеньора, - сказал я донье Елене, - разговор со мной ему нравился,

потому что его предметом всегда были вы.

Дочь дона Хорхе со скромностью ответила на мою учтивость, после чего я

простился с супругами, уверив их в своей радости по поводу того, что брак,

наконец, увенчал их давнишнюю любовь. Обратившись затем к Тордесильясу, я

попросил его сообщить мне свое место жительства и, получив от него

требуемое указание, сказал:

- Я не прощаюсь с вами, дон Андрес: надеюсь, вы не позже чем через

неделю убедитесь, что я сочетаю власть с доброй волей.

Ему не пришлось уличить меня во лжи. На следующий же день граф-герцог

сам дал мне повод оказать услугу коменданту.

- Сантильяна, - сказал мне министр, - освободилось место начальника

королевской тюрьмы в Вальядолиде: оно приносит больше трехсот пистолей в

год; мне хочется отдать его тебе.

- Я не приму его, ваша светлость, - отвечал я ему, - хоть бы оно давало

десять тысяч дукатов годовой ренты; я отказываюсь от всех мест, которые

могут разлучить меня с вами.

- Но ты отлично можешь занимать это место, не покидая Мадрида, -

возразил министр, - тебе только придется время от времени ездить в

Вальядолид, чтобы посещать тюрьму.

- Говорите, что хотите, - возразил я ему, - эту должность я приму

только при условии, что мне позволено будет отказаться от нее в пользу

честного дворянина, по имени дон Андрес де Тордесильяс, бывшего коменданта

Сеговийской крепости: мне бы хотелось преподнести ему этот подарок в

благодарность за хорошее обращение со мною во время моего пребывания в

тюрьме.

- Ты, Жиль Блас, я вижу, хочешь смастерить начальника королевской

тюрьмы так же, как недавно сделал вице-короля. Ну, что же, мой друг!

Хорошо, я предоставляю тебе эту вакансию для Тордесильяса; но скажи мне

откровенно, сколько тебе за это перепадет, ибо я не считаю тебя таким

глупцом, чтоб безвозмездно пускать в ход свое влияние.

- Ваша светлость, - отвечал я, - разве мы не должны платить свои долги?

Дон Андрес безвозмездно доставлял мне всевозможные одолжения. Не должен ли

и я воздать ему тем же?

- Вы стали необыкновенным бессребреником, сеньор де Сантильяна, -

возразил герцог. - Мне кажется, что вы были значительно менее бескорыстны

при прошлом министерстве.

- Не отрицаю, - ответил я. - Дурной пример развратил меня; так как все

тогда продавалось, то и я сообразовывался с обычаем; теперь же, когда все

дается даром, и ко мне вернулось бескорыстие.

Итак, я выхлопотал дону Андресу де Тордесильяс место начальника

королевской тюрьмы в Вальядолиде и вскоре отправил его в этот город. Он

был столь же доволен своим новым положением, сколь и я - исполнением

своего обязательства по отношению к нему.