ГЛАВА VI. Об употреблении, которое Жиль Блас дал тремстам пистолям,

И о поручении, возложенном им на Сипиона. Успех вышеозначенной

Докладной записки

 

Графский подарок еще раз доставил Сипиону случай поздравить меня с

возвращением ко двору, что он и не преминул сделать.

- Вы видите, - сказал мой секретарь, - что фортуна имеет большие виды

на вашу милость. Жалеете ли вы теперь о том, что покинули свое уединение?

Да здравствует граф Оливарес! Это совсем другого рода хозяин, чем его

предшественник. Ведь герцог Лерма заставил вас промучиться несколько

месяцев, не платя вам ни пистоля, несмотря на всю вашу преданность, а граф

уже дал вам такое вознаграждение, на которое вы осмелились бы рассчитывать

только после длительной службы.

- Мне очень хотелось бы, - добавил он, - чтобы сеньоры де Лейва были

свидетелями счастья, которое вам выпало, или чтобы они, по крайности, о

нем узнали.

- Настало время их осведомить, - отвечал я, - именно об этом я и

собирался сейчас с тобой поговорить. Нисколько не сомневаюсь, что они с

крайним нетерпением ждут от меня известий, но я откладывал свое сообщение

до того времени, пока не увижу себя на прочном месте и не сумею с

уверенностью сказать им, остаюсь ли я при дворе или нет. Теперь же, когда

я твердо стал на ноги, ты можешь отправляться в Валенсию, как только тебе

заблагорассудится, чтобы известить этих сеньоров о моем нынешнем

положении, которое я рассматриваю как дело их рук, ибо без них я,

безусловно, никогда не решился бы отправиться в Мадрид.

- Раз это так, - воскликнул сын Косколины, - то дон Сесар и дон

Альфонсо вскоре узнают о вашем теперешнем положении! Какую радость я им

доставлю рассказом о том, что с вами случилось! Ах, почему я уже не у

ворот Валенсии? Но скоро я буду там. Оба коня дона Альфонсо готовы. Я

пущусь в дорогу с одним из графских лакеев. Прежде всего, мне приятно

будет путешествовать вдвоем, а, кроме того, вы сами знаете, что ливрея

первого министра пускает пыль в глаза.

Я не мог удержаться от смеха при виде глупого чванства своего

секретаря; а, между тем, сам (быть может, еще более тщеславный, чем он)

разрешил Сипиону поступить так, как ему хотелось.

- Поезжай, - сказал я своему секретарю, - и возвращайся поскорей, так

как я хочу дать тебе еще одно поручение. Мне нужно послать тебя в Астурию,

чтобы отвезти деньги моей матери. Я по забывчивости пропустил срок, в

который обещал доставить ей сто пистолей; ты же сам обязался передать их

ей в собственные руки. Такого рода обещания должны быть столь святы для

всякого сына, что я горько упрекаю себя в этой небрежности.

- Вы правы, сеньор, - отвечал Сипион. - Досадую на себя за то, что сам

не напомнил вам об этом. Но погодите, через шесть недель я дам вам отчет в

исполнении обоих этих поручений: я успею переговорить с сеньорами де

Лейва, завернуть в ваш замок и вновь побывать в городе Овьедо, который не

могу вспомнить, чтоб не послать к дьяволу три с половиной четверти его

населения.

Итак, я отсчитал сыну Косколины сто пистолей на пенсию моей матери и

еще сто для него самого, так как мне хотелось, чтоб он с блеском совершил

задуманное путешествие.

Через несколько дней после отъезда Сипиона его сиятельство приказал

отпечатать наш меморандум; не успел он появиться в свет, как тотчас же

стал предметом всех мадридских разговоров. Народ, охотник до всяких

новшеств, был в восторге от этого произведения; истощение казны,

нарисованное в ярких красках, возбудило его против герцога Лермы, и если

даже не все рукоплескали ударам, которые наносились там бывшему министру,

то все же многие их одобряли, Что же касается пышных обещаний графа

Оливареса и, между прочим, того, что он посулил путем разумной экономии

покрывать государственные расходы, не обременяя подданных, то они ослепили

всех граждан без исключения и утвердили их в том высоком мнении о его

талантах, которого они уже прежде держались. Словом, весь город огласился

славословием в его честь.

Министр, чрезвычайно обрадованный достижением своей цели, заключавшейся

лишь в том, чтобы с помощью этого меморандума привлечь к себе народное

расположение, пожелал заслужить это последнее каким-нибудь подлинно

похвальным и полезным для короля мероприятием. Для этого он воспользовался

идеей императора Гальбы (*201), то есть выжал сок из некоторых лиц,

темными путями нажившихся на управлении королевскими регалиями. Когда он

выкачал из этих пиявок кровь, которой они насосались, и вновь наполнил

королевскую казну, то вознамерился сохранить ее в целости, добившись

отмены всех пенсий, не исключая и своей собственной, равно как и всех

пособий, выдававшихся за счет короля. Чтобы выполнить этот замысел,

который невозможно было осуществить, не меняя всего характера управления,

он поручил мне составить новую записку, формулу и содержание коей мне

указал. Затем он порекомендовал мне, насколько возможно, возвыситься над

обычной простотой моего стиля, дабы придать моим фразам больше

благородства.

- Постараюсь, - отвечал я ему. - Ваше сиятельство требует подъема и

блеска, ваше сиятельство получит требуемое.

Затем я заперся в том самом кабинетике, где работал прежде, и взялся за

дело, призвав на помощь красноречивый гения архиепископа гренадского.

Я начал с того, что необходимо обращаться экономно с деньгами,

хранящимися в королевской казне, и употреблять их только на нужды

королевства, ибо это - священный фонд, который следует беречь, чтобы

держать в страхе всех недругов Испании. Затем я разъяснял государю (ибо

для него предназначалась записка), что, упраздняя все пенсии и пособия,

выдаваемые из регулярных его доходов, он еще не лишал себя этим

удовольствия награждать тех из своих подданных, которые заслужат его

милость, поскольку он имел возможность, не трогая своей казны, давать им

крупные награды: для одних у него есть вице-королевства, губернаторства,

рыцарские ордена, воинские звания; для других - командорства и доходы с

них, титулы с правом юрисдикции и, наконец, всякого рода  бенефиции для

лиц, посвятивших себя духовному служению.

Эта записка, которая была гораздо длиннее первой, отняла у меня более

трех дней, но, к счастью, я составил ее во вкусе своего господина,

который, увидев, что она написана с пафосом и нашпигована метафорами,

осыпал меня похвалами.

- Я очень доволен этим, - сказал он, указывая мне на самые напыщенные

места, - вот хорошо отчеканенные выражения. Смелее, друг мой! Я предвижу,

что ты будешь мне весьма полезен.

Тем не менее, несмотря на расточаемые мне комплименты, он не преминул

исправить записку. Он вставил туда многое от себя и превратил ее в

образчик красноречия, очаровавший короля и весь двор. Город присоединил к

этому свое одобрение, предаваясь радостным упованиям, и льстил себя

надеждой, что королевство воссияет прежним блеском под управлением такого

великого мужа. Сиятельный граф, видя, что наше писание принесло ему

большую честь, пожелал, чтобы и я пожал кое-какие плоды за свое участие в

этой работе: он выхлопотал мне пенсию в пятьсот эскудо с доходов

кастильского командорства; это казалось мне достаточным вознаграждением за

мою работу и было тем приятнее, что могло считаться честно нажитым добром,

хотя я и заработал его без большого труда.