ГЛАВА VI. О попытке Жиль Бласа убежать и об успехе,

Которым она увенчалась

 

После этой апологии своей профессии атаман разбойников улегся в

постель, а я вернулся в залу, убрал со стола и привел все в порядок. Затем

я пошел на кухню, где Доминго - так звали старого негра - и сеньора

Леонарда ужинали, поджидая меня. Хотя я не чувствовал никакого аппетита,

однако не преминул к ним подсесть. Есть я не могу, и так как у меня были

веские основания выглядеть печальным, то обе сии достойные друг друга

фигуры принялись меня утешать, однако же такими речами, которые скорее

были способны ввергнуть меня в отчаяние, нежели утолить мою скорбь.

- Чего вы печалитесь, сын мой? - говорила старуха. - Вам скорее

надлежало бы радоваться, что вы находитесь здесь. Вы молоды и, как видно,

легковерны, - живя в свете, вы скоро сбились бы с пути. Там, без сомнения,

нашлось бы немало распутников, которые соблазнили бы вас на всякого рода

непристойные дела, тогда как здесь ваша добродетель находится в защищенной

гавани.

- Сеньора Леонарда права, - заметил старый негр серьезным тоном. - К

сему можно еще добавить, что в мире нет ничего, кроме напастей.

Возблагодарите всевышнего, друг мой, за то, что вы сразу избавились от

всех житейских опасностей, затруднений и печалей.

Пришлось спокойно выслушать эти речи, ибо я не выиграл бы ничего, если

бы стал за них сердиться. Не сомневаюсь даже, что, обнаружь я свой гнев,

это только подало бы им повод посмеяться надо мной. Наконец, основательно

выпив и закусив, Доминго удалился к себе на конюшню. Леонарда тотчас же

взяла светильник и провела меня в погреб, служивший кладбищем для

разбойников, умиравших своею смертью, где я узрел жалкое ложе, которое

более походило на гроб, нежели на постель.

- Вот ваша спальня, - сказала она, ласково взяв меня за подбородок. -

Юноша, место которого вам выпало счастье заступить, спал тут, пока жил

среди нас, и продолжает покоиться здесь и после своей кончины. Он дал

смерти похитить себя во цвете лет; не будьте таким простаком и не следуйте

его примеру.

С этими словами она вручила мне светильник и вернулась на кухню.

Поставив его наземь, я бросился на свое печальное ложе не столько с

намерением вкусить ночной отдых, сколько для того, чтоб всецело отдаться

своим размышлениям.

"О небо! - воскликнул я, - есть ли участь горше моей? Они хотят лишить

меня солнечного света, и, точно недостаточно того, чтобы быть заживо

погребенным в восемнадцать лет, я вынужден еще прислуживать ворам,

проводить дни среди грабителей, а ночи с мертвецами".

Мысли об этом, казавшиеся мне весьма тягостными и действительно бывшие

таковыми, заставили меня проливать горючие слезы. Стократ проклинал я

намерение своего дяди отправить меня в Саламанкский университет; я

раскаивался в своем страхе перед какавелосским правосудием и был готов

подвергнуться пытке. Но, рассудив, что извожу себя напрасными сетованиями,

я стал обдумывать средство убежать и сказал сам себе:

"Неужели отсюда невозможно выбраться? Разбойники спят; стряпуха и негр

вскоре последуют их примеру; не удастся ли мне, пока они почивают,

разыскать с помощью светильника ход, по которому я спустился в этот ад.

Пожалуй, у меня не хватит сил, чтоб поднять трап над входом. Однако

попытаемся: пусть у меня впоследствии не будет причин попрекать себя.

Отчаянье придаст мне сил, и, быть может, попытка окажется удачной".

Таков был грандиозный план, задуманный мною. Как только мне показалось,

что Леонарда и Доминго заснули, я поднялся со своего ложа. Я взял

светильник и, препоручив себя всем блаженным угодникам, вышел из погреба.

Не без труда разобрался я в извилинах этого нового Лабиринта. Все же я

добрался до ворот конюшни и наконец увидел желанный коридор. Иду,

продвигаясь вперед по направлению к трапу, испытывая радость, смешанную со

страхом... но - увы! - посреди коридора натыкаюсь на проклятую железную

решетку с прочным запором и со столь частыми прутьями, что я с трудом могу

просунуть сквозь них руку. Я оказался в весьма глупом положении,

столкнувшись с этим новым препятствием, которого входя не заметил, так как

решетка тогда была открыта. Я все же ощупал прутья. Затем я обследовал

замок и даже попытался его взломать, как вдруг пять или шесть здоровенных

ударов бычачьей жилой обожгли мне спину. Я испустил такой пронзительный

крик, что подземелье загудело, и, тотчас же обернувшись, увидел старого

негра в рубашке, который держал в одной руке потайной фонарь, а в другой

карательное орудие.

- Ах, шельменок! Ты собрался дать тягу? О, не думай, что можешь меня

перехитрить: я отлично все слышал. Ты ожидал, что решетка будет открыта,

не правда ли? Знай же, друг мой, что она впредь всегда будет на запоре.

Если мы уж захотим удержать здесь кого-либо насильно, то он должен быть

похитрей тебя, чтоб выбраться отсюда.

Тем временем мой крик всполошил двух-трех разбойников. Вообразив

спросонок, что на них нагрянули стражники Священного братства, они

вскочили и стали громко сзывать своих товарищей. В мгновение все - на

ногах. Они хватают шпаги и карабины и, полуголые, бросаются к тому месту,

где мы стояли с Доминго. Не успели они, однако, узнать о причине

всполошившего их крика, как тревога сменилась взрывами смеха.

- Как, Жиль Блас, - сказал разбойник-расстрига, - ты не пробыл с нами

шести часов, а уже хочешь уходить? Видимо, ты не любишь жить вдали от

мира. Что бы ты делал, если б был картезианцем? Ступай спать. На сей раз

ты отделаешься ударами, которыми угостил тебя Доминго, но если ты снова

попытаешься бежать, то, клянусь святым Варфоломеем, мы живьем сдерем с

тебя кожу.

С этими словами он удалился. Остальные разошлись по своим покоям,

хохоча от всей души над моей попыткой улизнуть от них. Старый негр, весьма

довольный своим подвигом, вернулся к себе на конюшню; я же снова

отправился в склеп, где провел остаток ночи в слезах и вздохах.