ГЛАВА I. О рождении Жиль Бласа и его воспитании

 

Блас из Сантильяны, родитель мой, прослужив изрядное время в войсках

королевства Испанского, вернулся в тот город, из коего был родом. Там он

женился на девушке скромного звания, уже не первой молодости, а спустя

десять месяцев после их свадьбы появился на свет ваш покорный слуга. Затем

они поселились в Овьедо, где принуждены были поступить в услужение: мать

нанялась в камеристки, а отец в стремянные (*5). Поскольку у них не было

других достатков, кроме жалованья, мне предстояло получить довольно плохое

воспитание, не будь у меня в городе дяди-каноника.

Его звали Хиль Перес. Он приходился моей матери старшим братом, а мне

был крестным отцом. Представьте себе низенького человечка, ростом в три с

половиною фута, чрезмерно толстого, с головой, ушедшей в плечи, - таков

был мой дядя. Вообще же он принадлежал к числу духовных особ, помышлявших

только о приятностях жизни, сиречь об ублажении утробы, и его пребенда

(*6), отнюдь не маленькая, доставляла ему нужные для этого средства.

Он приютил меня с самого младенчества и взял на себя заботу о моем

образовании. Я показался ему столь смышленым, что он решил развить мои

умственные способности. Он купил букварь и принялся сам обучать меня

грамоте; это было ему не менее полезно, чем его ученику, так как,

показывая мне буквы, он снова принялся за чтение книг, каковое всегда было

у него в большом пренебрежении; благодаря этим усилиям он научился бегло

читать требник, чего раньше никогда не умел. Он охотно сам обучил бы меня

и латыни, что избавило бы его от расхода, но, увы, бедный Хиль Перес... он

не ведал даже и азов этой науки. Не стану утверждать наверняка, но весьма

вероятно, что он был самым невежественным каноником во всем капитуле. По

крайней мере я слыхал, что он получил свой приход не за ученость, а обязан

был этим исключительно признательности неких добрых монахинь, которым

негласно оказывал разные услуги и которые благодаря своим знакомствам

сумели доставить ему священство без экзамена.

В силу этого дядя был вынужден отдать меня в обучение: он послал меня к

доктору Годинесу, слывшему самым искусным педагогом в Овьедо. Я так хорошо

воспользовался его наставлениями, что по прошествии пяти-шести лет мог уже

несколько разбирать греческих авторов и недурно справляться с латинскими

поэтами. Кроме того, я прилежно изучал логику, которая весьма приохотила

меня к рассуждениям. Мне так полюбились диспуты, что я останавливал

прохожих, равно знакомых и незнакомых, чтоб затевать дискуссии. Иногда

попадались мне любители словопрений ирландского пошиба (*7), которые

только того и ждали. Стоило тогда взглянуть на наше препирательство. Что

за жесты! что за гримасы! что за ужимки! Глаза сверкали яростью, на губах

выступала пена, - нас можно было скорее принять за одержимых, нежели за

философов.

Тем не менее благодаря этому я приобрел в городе репутацию ученого,

чему дядя был очень рад, так как рассудил, что я скоро перестану быть ему

в тягость.

- Ну, Жиль Блас, - сказал он мне как-то, - время твоего детства прошло.

Тебе уже минуло семнадцать и ты стал смышленым малым; пора подумать о том,

чтобы вывести тебя в люди. Я намерен послать тебя в Саламанкский

университет. С той сметливостью, которую я в тебе замечаю, ты не преминешь

получить хорошую должность. Я дам тебе несколько дукатов на дорогу, а

также своего лошака, который стоит не менее десяти пистолей; ты продашь

его в Саламанке и истратишь эти деньги на свое содержание, пока не

устроишься на место.

Трудно было сделать мне более приятное предложение, ибо я горел

желанием постранствовать. Однако у меня хватило выдержки скрыть свою

радость: когда дело дошло до отъезда, я притворился, будто огорчен

исключительно разлукою с дядей, коему был столь многим обязан, и растрогал

этим добряка, который отсыпал мне гораздо больше денег, чем я получил бы,

если б он мог читать в глубине моей души. Перед тем как собраться в путь,

я отправился обнять отца и мать, которые не поскупились на наставления.

Они увещевали меня молить бога за дядю, жить, как должно честному

человеку, не впутываться в дурные дела и, особливо, не посягать на чужое

добро. После весьма долгих поучений они наградили меня своим

благословением, что было единственным благом, какого я от них ожидал.

Затем я тотчас же сел на лошака и выехал из города.