Чего у Поттера всегда было в избытке – так это решимости. Он взял мою руку за запястье и переместил ее на свой член. Судя по всему, я как-то неверно понял то, что он мне старался объяснить.

– Я пытался сказать, что сейчас все по-другому. Когда в больнице ты признался, что любишь меня, я стал постоянно думать о том, каким может быть это твое чувство. Как ты стал бы прикасаться ко мне… – Он вздохнул. – В общем, я не стану рассказывать о своих фантазиях, но, кажется, существует огромная вероятность, что женщины меня в принципе не интересуют. Такие откровения собственного тела бесили меня до одури, потому что шли вразрез со всеми планами. Только когда я увидел, как тебя лапает Вуд, мне стала по-настоящему противна собственная трусость. Я ревновал, решив, что если ты любишь меня, то никто больше не имеет права… Затем ты начал нести какую-то чушь про эксперименты и я почти испугался. Только потом понял, что ты просто на меня злился, но заноза осталась. Я повел себя с Джинни как сволочь. Дело не в словах Пенси, не в отношении к тому ребенку, хотя оно меня тоже неожиданно ранило. Я просто хочу быть с тобой.

– Гарри… – Я не знал, что сказать. Впервые в жизни не мог найти ни одного чертового слова. Только чуть сильнее сжал пальцы. Он со стоном толкнулся в мою руку.

– Никогда не думал, что такое возможно. Ты и я. До сих пор не понимаю, почему именно это оказалось таким верным. Думаю, думаю, думаю… О том, что ничьи упреки не вызывали во мне такой жгучей неприязни, а предательство так не ранило. Но никому я не готов был простить всю злость и презрение так легко, как тебе. Что если все очевидно? Как ты отнесешься к тому, что я люблю тебя тоже?

Слишком много предположений для одного вечера. Я не знал ответа. Меня раньше никогда не любили. Никто, начиная с собственных родителей, продолжая друзьями вроде Малфоев и заканчивая Лили. Как много я в своей жизни, оказывается, не умел. Например, безоговорочно верить. Молиться на свое солнце – это одно, а вот открыться ему полностью – нечто совсем иное. Но я хотел этого, даже если в итоге оно меня испепелит.

– Тогда это немного страшно.

Он обернулся.

– Почему?

– Я тебя не отпущу, Гарри. Никогда. Это не такое простое слово, как кажется.

Он нахмурился, обдумывая сказанное, а потом серьезно кивнул.

– Не отпускай.

…И вода полилась на пол. У него не было в принципе, у меня не было так. Горячо и безумно. Когда ты целуешь, кусаешь, ласкаешь все, до чего можешь дотянуться, но этого мало. Хочется еще больше, так много, чтобы сердце не выдержало и перестало быть немым. Научилось кричать о том, как много он для тебя значит. Гарри умеет объясняться на языке стонов и поцелуев. Он такой жаркий… Его яркие губы сжимаются, а глаза наоборот широко распахнуты, когда он переворачивается и начинает тереться об меня всем телом. Наши члены соприкасаются, его побелевшие пальцы цепляются за борта крохотной ванной, которая, кажется, скоро рухнет со своих чугунных ножек. Кончая, он красив так, что мне почти больно на него смотреть. Я медленно поглаживаю его ягодицы, которые только что безжалостно сминал, а он, тяжело дыша, вылизывает шрамы на моей шее, и это интимнее, чем самые откровенные прикосновения, потому что теперь я знаю – он видит меня. Только меня, и так уж получилось, что ему оказалась желаннее не какая-то позолоченная дамская сумочка, а старый потрепанный чемодан, сохранивший на своем теле следы былых путешествий, и от этого мне по-настоящему хорошо. Я больше не пытаюсь отсрочить собственный финал. Просто беру его лицо в ладони и целую веки, потому что, как нынче выяснилось, это мое самое любимое занятие в этой жизни.

***

Моя рубашка была длинна ему в рукавах, но катастрофически мала в плечах. В комнате было непривычно, жарко и он смеялся, глядя, как я пытаюсь использовать волосы в качестве подушки. До этого мы по очереди чистили зубы щеткой у одобрительно молчаливого зеркала. Потом, не считая нужным одеться, пили в гостиной давно остывший чай и целовались. Так часто, что у меня заболели губы, но я не смог устоять и снова потянулся к нему, потому что застегнутая на одну пуговицу сорочка не добавляла Гарри целомудрия, а мне – сдержанности.

– Ложись на мою руку. – Он устроился на подушке и предложил себя в ее качестве.

– Отлежу.

– Черт с ним.

Я никогда ни с кем не спал в одной постели. Он непривычный, очень теплый, немного жесткий, и места для двоих под моим тонким одеялом мало, но мне все равно. А вот Гарри долго ерзал, прежде чем задуть свечи.

– Знаешь, я терпеть не могу свой дом. Старался к нему привыкнуть, летом Молли даже помогла мне сделать ремонт, но в нем все равно очень неуютно.