Как началили Николая Ивановича

 

Начальник обрадовался. Велел тотчас принести копье. Николай Иванович снял железо с древка, железом смолу сковырял и вынул из дупла моточек денег.

– Возьми себе, – сказал, – ради бога и отпусти меня. Отпечалуй!

Начальник взял в свои руки древко и вытянул моток копеечек. Пускай берет все, подумал Николай Иванович, новых бы не просил: новые лучше старых.

– Что за вещи? – спросил начальник. – Где взял?

– Деньги и копейки – царя Ивана, хорошие. Взял у отца.

Не поверил. Спрятал в карман и повел Николая Ивановича в город. Привел в другой каменный дом. И, не хотя войти, Николай Иванович уперся в порог, успев прочитать на лбе домовом: «МУЗЕЙ» – крупно написано.

Начальник взял под локоток, силою потянул, но против Николая Ивановича где ему. И с оглядкою на людей, снующих из дверей музея на улицу, с улицы в двери музея, сказал умильно:

– Человек ты за людьми или ты всех человечней?

И Николай Иванович, соумилясь его печали, проворно шагнул через крутой порожек, жалкости не терпя, вошел в кумирню – за музаверами не музавер, а за людьми человек. Потому что человечнее всех людей на свете – один бог‑человек.

Теперь посмотрим сами, какая есть Русь в музее. Грех за смотрение отец приказом своим взял на себя.

Там очень много русских известных вещей развешано было на стенах, разложено на столах под стеклом и расставлено: одежда, копье, лук, железо старое, тарели разные и крестики. Люди ходят, смотрят, а в руки не берут. Увидав кресты, Николай Иванович усомнился в правде батиных наговоров.

Глядя на вещички и картины дивные, мазанные пестроцветно, а на них все как живое, по борошнишку судил Николай Иванович и по картинам разбирался в том, как Русь гомозилась, пошевеливалась народным стремлением и старанием, ползла из году в год, от Ивана грозного царя времени лет четыреста, да и раньше того, и подвигалась от плохонького, тяжеленького к лучшему и легчайшему житию людей. Многого, что ныне есть на Руси, у предков не бывало. Поезда не было, вишь, даже телефона не имели, сердешные.

Все преславное гоможение русское показано было на пожитках и на картинках и растолковано в писаниях, еще хозяин гомузея помог. И ему помог Николай Иванович – поучил:

– Гомузей, по смыслу, пиши на лбе, не музей: то не слово, обломок слова.

Посем начальник вынул из карманов серебрецо. Спросил:

– Такое имеется в музее?

Хозяин гомузея в лице даже изменился, увидав. На Николая Ивановича закричал:

– Где взял?.. У отца есть еще?.. Мы все откупим.

Николай Иванович рассмеялся:

– Разве деньги покупают? На деньги покупают.

– На эти деньги ничего не купишь, – сказал хозяин, – они вышли из употребления четыреста лет назад… ну, триста. Им теперь место в музее, и мы их у тебя возьмем, а тебе дадим много новых денег, нынешних, гораздо больше, чем стоили твои старые при царе Иване.

Николай Иванович подумал: все одно отдать начальнику, те ли, эти – старые ли, новые. И сказал:

– Ладно.

– Попробуйте столковаться с ним, – попросил начальник, – а мы друг друга не очень понимаем.

Хозяин гомузея начал толковать и разные секреты выпытывать, но Николай Иванович не очень‑то поддавался. А начальник слушал в оба уха и улыбался. А хозяин то радовался, то сердился. Пока вот так они беседовали, пришел служилый человек, два раза ходил и вывалил на пол такую кучу денег, что начальник закричал:

– Ого!

Николай Иванович подумал, что, наверно, собрали со всего города ясак. А может, и со всего якутского царства. Хозяин сказал:

– Это тебе за моточки. Но ты уж нам отдай и копье в придачу, тебе ни к чему, и лук со стрелами. Я хотя их не видел, но за глаза покупаю; верю, что хорошие, исправные и подлинные шестнадцатого века. Пиши всю расписку в получении денег. – И сам придвинулся, заторопился посмотреть, как Николай Иванович учнет писать.

Николай Иванович подумал, что вместо старого копья можно еще поудобнее, получше изготовить на заводе у Никульчана. Копье тяжелое и не пригодилось ни разу. В промоине хорошо будет с топориком и остолом: ступеньки подрубать и остолом подпираться. Остол сделать с железным наконечником. Или рогатину: хороша и на зверя.

Написал расписку‑грамотку обо всем: что деньги и копеечки царя Ивана продал в двух моточках по сту, и копье, и лук, и стрелы в колчане кожаном. Получил новых денег… Сколько сказали, столько и написал. Начальник сосчитал деньги, сказал:

– Верно. Можешь расписаться.

А деньги‑то ему. Николай Иванович расписался и с начальником вернулся в тюрьму на тележке.

Там начальник сказал:

– Отпускаю тебя с уговором: уезжай к себе на Индигирку и не задерживайся. Получишь документ и зарплату за свою работу. Работал ты хорошо, даже отлично. Но у тебя теперь столько деньжищ, брат, что зарплата для тебя пустяк.

– Деньги твои, – сказал Николай Иванович и не тронул мешочки на полу. – Все твои. Уговор дороже денег.

– Спрячь, – сказал начальник, – и никогда не откупайся: плохой человек возьмет, хороший тебя за это посадит в тюрьму.

– Обменять бы на деньги, – сказал Николай Иванович. – Утащу ли?

– Не снесешь. Посчитай: полтораста рублей медью – пуд. А у тебя сколько сотен… знаешь?

– Не утащить. А что делать? Ума не приложу.

– Да, брат. Сочувствую… Сберкассы у вас тоже нет на Индигирке. И почтового отделения нет. А может, попробуем перевести почтой? Через полгода‑год получишь. На какой адрес будешь переводить?.. Ну, куда, в какое место доставить и кому?.. Поточнее!

Но Николай Иванович молчал.

– Тогда сделай так: сколько сумеешь – тащи, остальные деньги сдай на хранение в сберкассу; я тебе помогу. Это, брат, свято: когда у вас откроют сберкассу или почту, выпишешь свои деньги, тебе пришлют. Или сам приедешь за ними, когда захочешь… Они в жиле все равно не понадобятся. Будут лежать в кубышке.

– Верно, – сказал Николай Иванович, но облегчения не почувствовал. – Уж больно мудрена Русь: денег дает помногу – и тут же отбирает за любую едишку, за ночлег, за подвоз… В Русском жиле ни одной копейки не истратили за четыреста лет, всегда деньги целы будут. А тогда к чему они? Все равно, что без них.

Начальник хлопнул себя по ляжкам, захохотал и долго смеялся.

– Хорошо думаешь, Николай Иванович! Думай еще дальше!

– Полежат четыреста лет еще – опять в гомузей продадут, на новые деньги…

– Э, нет, брат! Этак не пойдет. К тому времени денег в помине никаких не будет: вот как в твоем жиле. А в музеях полно их будет. Думай обратно давай.

– Обратно я и хотел, брат, – сказал Николай Иванович, размышляя. – Машину купил бы – непродажны, государственные. Пароходы – непродажны, поезда – непродажны…

– Да ты же молодец, Николай Иванович! – Начальник все более радовался. – У тебя губа не дура и глаз глядит как раз куда надо! Понравилось на машине ехать? А если бы она моя была, ехал бы ты на ней?.. А когда она государственная – все могут ехать на ней, кому надо.

– Так‑то лучше, – сказал Николай Иванович. – Но мне на Индигирку надо, туда машина не идет государственная.

– Тоже правильно! – воскликнул начальник. – Надо, чтобы шла государственная машина повсюду – отвезла бы тебя за твои деньги. Но машин не хватает на все концы, для всего народа. Народ велик, страна громадная, а машин еще мало сделали. Дорого стоят, дьяволы!

– Дьяволы, однако?

– Еще какие: тысяч сто, должно быть, стоит одна машина. Даже твоих денег не хватит. Но вот что мы делаем: складываемся всем народом, кто сколько может, и даем взаймы государству на постройку машин, и поездов, и пароходов…

– Погоди. Это дело… Мирское, истинное дело… Кому деньги отдать?

– Деловой разговор! – Начальник потирал руки. – Сейчас все устроим. Может быть, как раз на твои денежки трактор выстроят, а то и самолет!

– Как же это? Почему на мои? Говорил, машину, поезд, пароход построят, а то вдруг трактор, самолет…

– Значит, ты против трактора?.. А целый месяц интересовался, работу на заводе бросил, не отходил от тракторов… Тут какая‑то тайна!

Оба молча смотрели друг на друга.

– Как решаешь? Даешь государству взаймы? На все строительство: и поездов, и пароходов, и тракторов…

– Не дам.

Начальник сбил кулаком фуражку на лоб:

– Задачка! Задел ты меня чрезвычайно, брат. Я бы тебя не выпустил, пока не узнал бы, в чем тайна… Но классового чувства против тракторов у тебя нет безусловно…

– Чего нет?

– К сожалению, не имею права тебя больше задерживать. Уезжай ты из Якутска или уходи, как хочешь, только поскорей: не затрудняй меня.

– А с деньгами что сделать? Так и не сказал.

– Ох, папаша! – сказал начальник и сбил фуражку со лба на затылок. – Что мне с тобою делать?

Николай Иванович покойно ждал. А начальник закраснелся вдруг как ошпаренный и начал смотреть пронзительно. Срыву спросил:

– Братьев как звать?

Записал о братьях – как звать, сколько лет, какого нраву. И глазами проникал. Особые приметы: батя – малого росту, младший – противу Николая Ивановича человечней на целую голову. Не понял, допытываться стал: как так – человечней на целую голову?..

– Ну, видней, рослей.

– Где они оба?

– Бог ведает.

– А ты почему не знаешь?

– Давно в Мир ушли оба, не вернулись, – пояснил.

– А все же слухом слыхал о них?

Николай Иванович думал долго на этот раз. Сказать, что встретил батю на железной дороге за Байкалом?.. Тогда опять начальник не отпустит. Станет выпытывать: о чем говорили?.. Сказать, что на радостях встречи даже и забыл спросить про некоего разбойника, кличкой Меншик… А начальник допытываться станет: не наговаривал ли батя на власть, не подучивал ли против?..

Но есть же правда в батиных речах об указе государевом. И Зырянов признал, что ищет гееннскую смолу добыть. И сам начальник сказал, что машины – дьяволы суть. Надо начальника от батиной правды отвратить, а язык не приучен врать. Ложь сложить бы…

– Упрошу ли тебя моему поиску помочь… Подойди сходительно. Исполкома верхоянского караульщик сказывал про зверя, кличкой Меншик…

– Вот‑вот!.. – Начальник живо повеселел и в лице отошел, но еще с недоверием смотрел.

– Имя зверя крещеное никто не ведает, сказал. Ты хвалился, все про всех знаешь. Откручинуй меня!

– Настоящее имя бандита и я, брат, не знаю… Но к твоему описанию бати подходит этот зверь точь‑в‑точь.

– Нет ли поклепа?..

– К сожалению, все правда про него.

– Под кого же подпал батя?..

– Под самых злейших врагов наших.

– Теперь ему поноровить мочно ли?.. Я мыслю – нет.

– И я так думаю, – сказал начальник.

– Промыслю его самого – в руки отдам, не сам убью.

– Не сам! Ни в коем случае! – Начальник забеспокоился. – Сам под суд пойдешь!

 

 

Год