Можно ли запретить добровольцам?

 

Вечером, когда байкальская прохлада прижала всех к костру, Женя обратился к Зырянову:

– Василий Игнатьевич, вы говорили, что нефть высачивается только здесь, в одном месте на Байкале. Почему же мы не пошли сразу сюда, а сначала искали в других местах?

– Очень просто: нам легче обследовать каждый пласт там, где он ближе к поверхности и доступнее. Искать нефть – это сначала выслеживать ее, как охотятся за зверем: по следам. Следы нефти безошибочно ведут опытного разведчика на очень большом расстоянии от залежи, где она скопилась. На Байкале пласты перемещены вулканическими силами. Молодые слои кое‑где погрузились на большую глубину, а древние отложения, наоборот, подняты на дневную поверхность.

– Земля вверх дном, – сказал Сеня.

– Да. В удобных местах мы вскрыли третичные и другие осадочные породы, имеющиеся на Байкале, кроме кембрийских, и ни в одной из них не нашли нефти. Кембрийских слоев мы не видели, потому что они лежат здесь на глубине пяти километров или больше. Они выходят на поверхность очень далеко отсюда.

– Где? – тотчас спросил Ваня.

– У тебя на родине, в Якутии… Якутия после отступления древнейшего, кембрийского моря оставалась сушей, море не возвращалось. Кембрийские отложения, составляющие на Байкале его самый глубокий поддон, в Якутии освещаются солнцем до наших дней; как говорят геологи, остались на дневной поверхности… Кембрий – это… дно жизни на земле. В кембрии нефти не должно быть, во всяком случае жидкой нефти. Живой нефти, как мы говорим, нефтяники. По крайней мере, так считают ученые, почти все… Во‑первых, потому, что в кембрийское время количество живого вещества, способного превратиться в нефть, было еще слишком невелико. Во‑вторых, потому, что, если бы даже образовалась нефть в кембрии, она бы высохла за миллиард лет. За это потрясающее время умерла бы даже нефть… Таким образом, нам остается проверить еще раз третичные – наиболее обещающие, богатые органическими остатками жизни, существовавшей в то время. Третичные находятся здесь, вероятно, под завалом…

– А если в третичных и здесь не найдем? – перебил Сеня.

– Тогда… Мы все‑таки узнаем точно, где она есть.

– Где? – сразу спросил Ваня.

Василий помедлил – и сказал:

– Тогда – в кембрии. Больше негде.

– Но там же не может быть!

– Это – по рассуждению. А в натуре – никто не доказал, что ее там нет. Научная теория окончательно доказывается только практикой.

– Василий Игнатьевич, – сказал Женя, – тогда мы поедем в Якутию?

Василий засмеялся:

– Мы уже не успеем нынче, лето кончится. А к сентябрю мне надо в Москву, продолжать учиться.

– Но будущим летом вы приедете в Якутию, если не найдем на Байкале? – настаивал Женя. – Вы же объясняли, что легче вскрыть кембрий в Якутии на поверхности… У нас, на Полной…

– Научная экспедиция в Якутию – это знаешь сколько денег должно стоить?.. А экспедиция на кембрий вообще немыслима – все старики сойдут с ума! Давай лучше найдем байкальскую нефть на Байкале.

– Но если не найдем, вы же говорите, что…

– Отвяжись! – грубо оборвал его Сеня. – Василий Игнатьевич, но как мы пробьем завал?

Василий не сразу ответил.

– Вы слыхали про Колумба? Как он открыл Америку?

– Конечно! – сказал Сеня.

– Тогда вы знаете и про колумбово яйцо?

– Где Америка? – спросил Ваня.

– А ты знаешь, Женя? – спросил Василий.

– Мой отец там не был, – с сожалением сказал Женя.

– Но, может быть, дед побывал? – шутливо спросил Василий.

– Он рассказал бы моему отцу, отец – мне.

– Америку открыл человек, понявший, что земля шаровидна. Он поплыл через океан и наткнулся на материк.

– Это был настоящий охотник! – с восхищением сказал Женя. – Он чувствовал дорогу на воде, как охотник в тайге!

– Князья захотели посмеяться над Колумбом, – продолжал Зырянов, – и стали говорить во время обеда у короля Испании, что Колумб сделал нехитрое дело. Всякому будто бы нетрудно было догадаться и открыть Америку. Колумб рассердился, схватил яйцо с блюдца и сказал: «Просто ли поставить яйцо? Попробуйте!» Князья стали пробовать на тарелке и так и этак, но не сумели. А вы бы сумели? – Нет, – сказал Ваня, подумав.

– Колумб рассмеялся и спокойно пристукнул яйцо на тарелке. Оно встало.

– Так‑то всякий может! – закричал Женя.

– «Конечно, всякий может это повторить за мной теперь, – возразил князьям Колумб, – но почему‑то вы не догадались, пока я не посмел».

– Я бы догадался, – сказал Женя.

– Тебе еще не поздно догадаться, как мы пройдем под завал, – сказал Василий.

Женя ответил нехотя:

– Не знаю.

– Кто‑нибудь посоветует ему?

Все молчали.

– Мы не будем пробивать завал, а пройдем под ним – туннелем, – сказал Зырянов.

Ребята молчали, Андрей и Ваня, может быть, не поняли, Сергей все сообразил и помалкивал по обыкновению. Женя из воспитанной осторожности выжидал, что еще скажут старшие о таком необычайном замысле. У Сени вырвалось восхищение:

– Вот это да!

– Подземным ходом без креплений не пройти, – сказал Черемных.

– Конечно, – сказал Зырянов. – Но и в шурфах это недопустимо. Товарищи! Каждый имеет право рисковать собой, но не другими, поймите. Я не имею права рисковать вами, а вы – мной. Вы согласны с этим?

– Правильно, конечно, – сказал Сеня.

– Однако, рискуя собой в шурфах, вы рискуете и мной – без моего согласия. Если несчастье случится, вы подведете меня.

– Это наше решение, вы – в стороне. Вас не касается, – сказал Сеня. – Мы смело приняли решение!

– Решение ваше, – Василий усмехнулся, – но ответственность моя. Вы работаете не самостоятельно, а под моим руководством. Поэтому вы не можете принимать решение без моего согласия. Я плачу вам зарплату от имени государства. А государство не разрешило мне платить вам деньги за то, чтобы вы рисковали жизнью. У нас не Америка… Когда это бывает нужно, как на войне, государство требует от нас и заставляет рисковать и не платит за это деньги.

– Но бывают же добровольцы? – сказал Сергей.

– Добровольцы… идут не за деньги.

– Ладно, Василий Игнатьевич. Мы поняли. Но если крепить, мы не пройдем до середины августа. Вы согласны?

– Пройдем под завалом в конце сентября. А куда вы спешите в середине августа?..

– Мы не спешим… Но если в августе вдруг снег?

– Кто это вам сказал? Ты, Тихон Егорович?

– Сам от них слышу. Однако – допустимо, протчем… Случалось…

– Ты считаешь, это возможно?.. Большие снега бывали в августе?

– Хватало по колена.

– Черт побери! Но это, наверно, редкое явление?

– Не часто. А помнить надо.

Зырянов замолчал.

– Объявляется перерыв для размышления? – насмешливо спросил Сеня и тут же скомандовал: – Удалимся на совещание, добровольцы, не будем мешать размышлениям руководства!

Добровольцы удалились в темноту. Черемных сдержанно запел:

 

Скушно времечко, пройди поскорей,

Прокатайтеся, все наши часы и минуты…

 

Ребята в темноте зааплодировали и вернулись.

– Про все их мученья, как они шесть лет плавали, сказывать как раз до снегу хватит. Шестым летом Лев Меншик спрашивал своих мужиков и баб…

– Сказывает?.. – воскликнул Сеня негромко. – Василий Игнатьевич! Дайте бумажку, тетрадочку! И карандаш!..

Николай Иванович сказывал важным, неторопливым говором. Голосом бесстрастным произносил слова боли самого летописца, и слова страдали за людей. И голос, и говор, и язык, и лик Николая Ивановича, и наряд внушали впечатление, что и сам он очевидец сказанных дел и житий.

– Как пошли с кочей – и льды запоходили! Кочи доламывает и запасы разносит. Люди на нартах и веревками друг друга переволачивали, и со льдины на льдину перепихивались, и корм и одежу дорогою на лед метали.

– Промахнулся Лев, – сказал Сеня, – надеялся получить половину, а они всё покидали на лед.

– За шесть лет мало чего осталось покидать, – сказал Меншик. – Все изветшало, запасы и живот приели. И красота измерзла, обветрилась и просолилась, оцинжала, тяжкими трудами пообдержалась. Да и знал началовож – не зарился наперед.

– Зачем же пошел с ними?

– И о том написал Тарутин Первай в Сказке: «Забота о мире велика – но свой малый домишко заботнее, и ну́жнее, и тяжче». Лев Меншик о мире принял заботу и от мира себе и дому своему получил славную долю места и вечную благодарность.

– Молодец началовож! – вскричал Зырянов.

– Мужики всегда хитрые, с расчетом, – сказал Сеня.

Потомок началовожа продолжал сказывать… А когда замолчал, то и все молчали.

– Пращурам пришлось, – сказал Тихон Егорович, – а мы недовольствуем.

– Да, были люди в ихо время, – сказал Сеня. – Богатыри – не мы.

– Почему же не мы? – сказал Василий. – То, что они сделали, для нас нетрудно.

– В том‑то и дело, что нетрудно. А вы смогли бы, Василий Игнатьевич, проплыть в лодке Ледовитым морем до Индигирки?..

– В одно лето я бы не взялся, а за шесть лет… Как ты считаешь, Тихон Егорович? Трудно, и только.

– Трудно, и только? – с удивлением, с иронией спросил Сеня и, помолчав, сказал: – По‑моему, одно лето выдержать еще можно.

– Значит, для тебя важно трудиться и терпеть недолго, а для меня – чтобы посильно, – сказал Тихон Егорович.

– А для меня, – сказал Василий, – чтобы задача имела важность для народа.

– Зачем говорить! – сказал Тихон Егорович. – Столько терпеть не приходилось. Не дай бог.

– Колумб роскошно путешествовал, в культурных условиях, в теплом климате, – сказал Сеня с обидой. – Как вы не цените людей, Василий Игнатьевич! Они посмели на жалких лодках пройти страшный северный путь, на котором погибло столько мощных кораблей после них! Держава за ними шла сто лет сушей, пока царские руки дотянулись. Эх, посмотреть бы на этих людей.

– Смотри, – сказал Василий, указав на Николая Ивановича.

– Василий Игнатьевич, а у вас есть такое сильное стремление?

– Есть у меня стремление найти байкальскую нефть.

Николай Иванович прислушивался с большим вниманием.

– Смола‑нефть эта для чего тебе?

– Я уже объяснял… – начал Василий.

Сеня воскликнул:

– Для того, чтобы ваш допотопный уклад на Индигирке сдать в музей!

– Так, – сказал Николай Иванович очень серьезно. – И для того копаешь ход в геенну, чтобы достать смолы адской…

– Куда? – спросил Ваня.

– В подземное царство, – пояснил Черемных и усмехнулся.

Сеня захохотал.

– Спать, спать, – сказал Тихон Егорович.

– Стой, – сказал Сеня. – Василий Игнатьевич, какое решение руководства?.. Значит – бросать все дело?

– Упущенное время не вернуть, а рисковать жизнью людей я не могу.

– А мы, Василий Игнатьевич, смело приняли решение, дерзко и без колебаний проведем в жизнь. И вас призываем присоединиться к нам! – воскликнул Сеня с торжеством.

Василий усмехнулся:

– Позвольте узнать ваше решение?

– Зачитываю устную резолюцию общего собрания: ввиду прекращения работ экспедиции продолжать работать самостоятельно и за свой счет, то есть без зарплаты, и открыть тайну Байкала к середине августа! Принято единогласными аплодисментами.

– Замечательно! – сказал Зырянов. – Но как это вы откроете тайну Байкала самостоятельно?

– Обыкновенно – как всегда. Неужели мы с вами да не откроем, Василий Игнатьевич!

– Неужели без зарплаты нельзя ее открыть? – воскликнул Женя.

– Значит, вы хотите, чтобы я тоже отказался от зарплаты? – спросил Василий, стараясь соблюсти серьезность, но внутри у него каждая жилочка смеялась и плясала от радости.

– Зачем же? Если вы не полезете в незакрепленные шурфы, вы можете получить зарплату от государства.

– Ловко! Тихон Егорович, работы временно прекращаются, до середины августа. Бригаду рассчитать по сегодняшний день. Меня также считать уволенным. Вы, Тихон Егорович, остаетесь на месте и продолжаете получать зарплату впредь до возобновления работ или до… Товарищи, я принимаю приглашение, и мы продолжаем разведку на свой риск, как любители и частные лица, а не государственные рабочие.

– Аплодисменты! – закричал Женя.

– Допустимо, протчем, – сказал Черемных. – Однако не дай бог, несчастье, Василий Игнатьевич, то вам скажут: вы это потом измыслили, что люди были якобы уволенные. Хитрость.

– Тихон Егорович! – вскричал Василий. – Я готов рисковать жизнью не один раз для обороны нашего государства, а сибирская нефть необходима для обороны! И другие товарищи имеют такое же право рисковать собой! За социализм, поймите! Сейчас они свободные люди и не подчиняются мне… Я исполнил свой долг как начальник, а теперь мы все исполним свое стремление как большевики!

Сильно и неожиданно польщенные ребята молчали, обрадованные до смущения.

– Допустимо, но кто поверит… – начал Черемных.

Сергей перебил:

– Мы все свидетели. Должны поверить.

Тихон Егорович, может быть, и не очень поверил этим свидетелям в том, что они не переменят свое слово, но не стал высказывать и спросил о другом:

– Однако, если бог даст, будем живы, куда денется зарплата?

– Оплатим фактически произведенную работу.

И все засмеялись дерзко и без колебаний.

 

Глава 19

«УЖ Я ВСЕ ВАШЕ ЦАРСТВО ГОЛОВНЕЙ ПОКАЧУ!»

 

Лагерь отодвигался от берега к горе и вместе с шурфами остановился над входом в туннель.

Из последнего, самого глубокого шурфа у лесного завала стали пробиваться в третичные слои туннелем.

Зырянов ползал во тьме подземелья и набивал карманы комочками и кусочками породы в бумажках, освещая стенки туннеля жалким фитильком «летучей мыши». Со свода отрывались и глухо падали комья породы. В разных местах Василий брал образцы и торопился к дневному свету сделать простейший анализ, бензольную вытяжку.

Прозрачная жидкость, извлекаемая из нефти, бензол, обладает способностью выуживать самые незаметные количества любого вещества, родственного нефти (поэтому бензол употребляется для выводки жировых пятен). Стоит взмешать щепотку породы в бензоле – и светлая, как вода, жидкость зажелтеет или даже закоричневеет и выдаст секрет, интересующий Сибирь и всю Россию.

Вот он ходит во тьме подземелья, но его тянет на поверхность. Не выскочить ли, посмотреть как следует номер один?.. Досадно и неумно длить поиски под землей, а в это время носить искомое в своем кармане, быть может?

Десятки раз в день он опускал руку в карман за тайной Байкала.

Выскочив из шурфа, Зырянов от нетерпения не присаживался. Стоя, но не позабыв отойти от края колодца, он разминал, растирал в пальцах пробу минерала, всыпал в пробирку, поспешно заливал бензолом, встряхивал и жадно смотрел на свет; не дожидаясь осаждения мути; огорчался, чиркал спичкой – подогревал пробирку и смотрел надеясь… Десятки анализов в карманной лаборатории ежедневно, день за днем. И уже пройдены третичные породы, которых здесь нетолсто… Бензол остался чистым.

Была середина августа, шестнадцатое число.

Туннель подошел к подножию хребта и уперся в изверженные породы.

Задолго до обеденного часа рабочие вышли на поверхность и легли на песке, а Василий бросился в туннель. «Ну, еще десять проб возьму. Возьму только еще десять последних анализов – и конец. Выкину пробирки, чтобы не тянуло. Вот – десять образцов».

Он уверен был, что они лишние. Но количество фактов – это качество в науке…

Проходка была закончена. Все собрались на поверхности, в молчании следили за пробиркой. Сеня держал наготове спичку, палил, зажигал другую. Зырянов сливал светлый, прозрачный бензол во вторую, чистую пробирку, выбирал новый образец. Ваня мыл пробирку. Женя толок и растирал кусочек породы охотничьим ножом на геологическом молотке и подавал Василию Игнатьевичу порошок. Зырянов ссыпал в пробирку, взбалтывал, поднимал против неба, – все напряженно смотрели на пробирку… Девятая проба. Василий взглянул на оставшийся кусочек минерала – и выкинул загрязненную пробирку в шурф. Ваня обтер руки. Женя тщательно измолол последний образец. Сеня держал спичку у коробки.

Бензол, спичка, вторая спичка, взболтали. Оседает песок на дно пробирки, оседает муть, бензол осветляется. Зырянов бросил последнюю пробирку в шурф вместе с образцом, вместе с бензолом.

Его било возбуждение. Он обвел взглядом товарищей:

– Нефти окончательно нет в третичных!

Он с вызовом смотрел. За измазанными, в поту, озабоченными лицами товарищей уже виделись ему чисто вымытые, враждебно‑спокойные лица Порожина, Небеля. И рядом – крохотная бородка и спокойно‑внимательные глаза Осмина.

– Понятно! – крикнул Сеня. – Значит, нефть на самом дне, в кембрии! Тайна Байкала раскрыта!

– Но это еще надо проверить в самом кембрии, на Полной, – сказал Женя.

– Сколько еще метров копать? – спросил Черемных.

– Может быть, пять тысяч. Это принципиально безразлично, – небрежно сказал Зырянов и увидел откровенно разочарованные прозрачные глаза Андрея и Сергея, глаза потемнее, но тоже юношески открытые в досаде – Жени и Вани. – Может быть, всего три тысячи, – сказал Зырянов успокоительно.

Черемных молчал.

– Выкопаем, – сухо сказал Ваня.

– Большевики до дна докопаются! – вскричал Женя и засмеялся от удовольствия.

– Вверх дном поставим, – заверил Сеня.

Зырянов с внезапным интересом взглянул на Сеню.

– Тогда сегодня день отдыха, – сказал Сергей.

– Вверх дном… – сказал Зырянов как бы про себя. – Это блестящая мысль!

– А мне думается, протчем, – сказал Черемных, – дешевле и спорее поехать на Полную реку.

– Согласен с вами, Тихон Егорович. Это же самое предлагает и Сеня.

Все были довольны друг другом. Они испытали чувство настоящего отдыха, оттого что работа сделана была успешно и товарищи почувствовали себя друзьями.

Весь день они веселились, как мальчишки, сбежавшие от дядьки‑бригадира, и пели воинственные песни:

 

Уж я всю вашу темницу

По бревну раскачу!

Уж я все ваше царство

Головней покачу!

Самого я императора

В плен возьму!

 

Мальчишки чувствовали себя победителями самого Байкала. И Байкал померк под надвинувшейся с северо‑востока тучей.

И даже дядька‑бригадир, серьезный Тихон Егорович, покинутый в лагерном хозяйстве, разгорячился и спел два раза в своем стариковском одиночестве в бодром басовом ключе:

 

Скушно времечко, пройди поскорей!..

Прокатайтеся, все наши часы и минуты!

Ох, да все наши минутушки…

Да под окошком бедна сидит девчоночка,

Покрушись‑ка, моя раздевчоночка,

О молоденьких‑то летах!..

 

Черемных спел всю песню до конца, подумал, усмехаясь, и завел сначала.

Купались и мылись в холодной воде у самого берега, потом обошли оползневый завал и гуляли в лесу под южным, более мягким склоном распадка, пока голод и холодные сумерки не выгнали из леса и прогнали к ведру с горячей кашей и ласковому, домашнему костру под необычайно черным, очугуневшим небом.

– Сеня, ты не уснул? Сеня! – заговорил Василий.

И услышал:

– Нет.

– Зачем ты унес мои книги тогда?..

Сеня не ответил.

Если бы не Сеня, не удалось бы проникнуть под завал и пробить третичные, раздумывал Василий, лежа в палатке. Сеня почти надорвался на проходке туннеля. Он все время вел бригаду, не давая наступить себе на пятки, и вогнал всех в страшный азарт. Все ведь считали себя сильнее его…

Для чего это ему надо было? Не отвечает на вопрос…

Идея всенародной пользы не повлияла на него, нет! Честолюбивая мысль в таком деле не увлекла его. И труд горячий, вдохновенный не пожег бессовестные привычки?.. Не породил новое уважение к себе?.. Ведь вот – не отвечает на пустяковый вопрос. Для него это – не пустяковый вопрос.

И Василий с сожалением окончательно отрекся от Сениной души.

– А теперь – спать! – пробормотал себе и, уже засыпая: – А его мысль «вверх дном» – то самое…

Сене очень трудно было ответить на вопрос Зырянова, но душа вся взвилась в отчаянном желании: сказать себя, всю свою правду!.. А в каких словах выразить себя? Сознавал ли Сеня свою правду, имел ли слова для нее верные?.. Ему жизненно необходимо было самому услышать их от более опытного человека, чтобы решить, зачем живешь, и узнать свое решение.

Сеня боролся с гордостью один на один и победил, чтобы ответить Василию Игнатьевичу с мужеством большого уважения.

Он услышал бормотание Зырянова и поспешно, тихо позвал, волнуясь:

– Василий Игнатьевич!..

Но ответа не получил. Зырянов умел засыпать мгновенно.

Василий продрог под холодной тяжестью и понял, что его завалило снегом. Тогда он рывком проснулся – сразу напрягся, мгновенно вспомнив, что он не в лодке на Выми, не зимой 1919 года, а летом 1932‑го в палатке на Байкале. Но палатка лежала на нем, придавленная тяжелым холодом, и ноги, когда он проснулся, воткнулись в снег.

Василий поднялся, опрокидывая в сторону сугроб вместе с палаткой.

 

Глава 20

ХЛЫНУЛО БОЛЬШОЕ СЧАСТЬЕ

 

Небо открылось хмурое, рассвет был одноцветный на небе и на земле. Железный Байкал лежал возле белой земли. Снег накрыл летнюю теплую землю. Он упал на нее сразу всей массой и похоронил берег и лес на крутизне горы.

Выемка и вход в туннель едва обозначивались вмятиной в снегу. Большой белый курган с мягкими очертаниями напоминал смутно формы шалаша, стоявшего на этом месте еще несколько часов назад, вечером. Курган чудесно пошатнулся и с приглушенными воплями изумления и ярости начал оседать и отряхиваться, перестраиваясь. Обнажилась темно‑зеленая хвоя, почти черная. Глыбки снега с черными живыми глазами зашевелились и неуклюже запрыгали, и странно над ними, и сказочно зазвучали в воздухе человеческие голоса.

Резко покрыл голоса панический крик Черемных:

– Скорей, Василигнатич! Спасаться надо на хребет!

Василий стремительно засунул палатку в рюкзак, шагнул, провалился по пояс и окончательно вымок.

– Давай на завал! – крикнул он.

Ребята быстро собирали свои мешки.

– Нельзя на завал! На гору спасайся, на гору!.. Лопаты, кирки не забудьте! – кричал бригадир.

Но спасать государственное имущество они вовсе не были приучены. Сеня кинулся к канаве выкапывать из‑под снега инструмент.

Снег на прогретой летней земле хватал за ноги, невозможно было бежать. Бригадир умоляюще кричал:

– Не отставай, Сеня, миленький!..

Поднималось где‑то за тучами августовское солнце, выбеливая и пропаривая пятнами тяжелую летящую кровлю. Тихон Егорович прислушивался к гулу, нараставшему в горах.

– Серёня, топчи, ради нас!..

За Сергеем шел Зырянов с трехпудовым грузом книг в рюкзаке. Пот залил ему глаза. Василий сосчитал шестерых за собой. Крикнул:

– Егорыч, замыкай!..

А Черемных шел последним.

Они спешили обойти белую баррикаду, скрывшую оползневый завал. Ноги под снегом были уже в воде.

Все еще далекий лес на горе шумел весело, как весной. Набрякший снег навис на ветвях целыми грудами рваного и мокрого белья. По крутому склону забулькали невидимые бесчисленные ручейки. Шум увеличивался с каждой минутой, производимый целой стаей летящих поездов – с киноэкрана прямо на Женю. Женя хотел напомнить Ване ту кинокартину, виденную на Кузнецкстрое, но оглянуться на дружка было уже слишком трудно. Гул наполнил тело Жени ошеломляющей тревогой, гул входил не только в уши, но и в ноги.

А Ване думалось, что кто‑то ехал или скакал в ущельях, большой шаман, тяжелый, как утес. Прыжки его жеребца расшатали всю каменную постройку Хамар‑Дабана. Горы трепетали, и вся земля ускоряющейся дрожью сотрясала нервы людей и просто вытряхивала самообладание из самых храбрых. И вот он – скачущий водяной утес – вынесся из ущелья, и с громовым звоном прыгнул с водопадного крыльца, и волшебно остался стоять, висеть, высокий и светлый, – оборотень‑шаман! – дрожа в полосатой расселине между гор, и продолжал кругло рушиться, не срываясь.

Ваня в оцепенении глядел на утес. Возможно, он представлялся ему более высоким, чем был на самом деле.

Осталось два или три десятка шагов до леса и горы, но вода поднималась.

Женя потащил Ваню за руку. Беглецы были уже по щиколотку в воде.

Ваня с вызовом оглянулся. Снег по всему берегу исчез – утонул, и берега не стало. Ваня остановился, пропустил Сеню и Черемных вперед, сам побрел позади. Байкал догнал его и толкнул в ноги с кошачьей игривостью.

– Бросайте инструмент! – крикнул Зырянов.

Но инструмента ни у кого уже не было.

Они прильнули на скользком склоне, вытянув ноги из воды. Никто не имел силы выбраться повыше. Черемных кричал:

– Выше! Выше… Выше завала!..

Ваня радостно проговорил прерывающимся голосом:

– Все могли пропасть из‑за меня!

Он встал, поднялся, скользя и шатаясь на крутом скате, и обнял сосну, чтобы не сорваться в воду.

Он повернулся спиной к железному Байкалу, лицом к мокрой горе, ко всей каменной толще Хамар‑Дабана, который не мог закрыть от его внутреннего взора широкую, прекрасную жизнь на севере, в непролазной тайге между Эргежеем и рекой Полной.

Он запел, сужая горло, напрягая голосовые связки. И все услышали нечеловеческий голос, горловое пение, которым пел человек много десятков тысяч лет назад, подражая зверю или сам еще зверь.

За всех товарищей он пел. И все подняли голову, и увидели, что Ваня поет, и стали слушать его песню спасения и торжества его жизни. Слова якутские понимал Женя, но радость песни общеязыкая у всех.

 

Ну‑у!..

Во‑от!..

Нарядный мех!

Семишовный узорчатый мех!

Глубокий наполненный кумысный мех!

Девушки ловят молодых кобылиц!

И с брызгами, журчаньем доят кобылиц!

И ведрами вносят молоко кобылиц.

И готовят шипучий кумыс!

Изобилие!..

Хлынуло большое счастье,

Ах, друзья! – широкое раздолье,

Радостная пора в сорок обхватов…

Не зима!..

Собирается большой остров лиственниц –

мой родной народ!

Вокруг нас собираются рощи лиственниц –

наши соседи!

Мы – тайга!

С островом лиственниц буду есть!

С рощами лиственниц угостимся!

Праздничными словами повеселимся!

Скажем друг другу драгоценные слова!

Порадуем друг друга лучшими словами,

самыми новыми словами!

В неубывающей проруби черпнем кумыс!

Ликуем, радуясь друг другу!

Заветные мои друзья!

Уютные дома постройте!

Медную коновязь вколотите!

Конного накормите!

Пешего положите!

Озябшего обогрейте!

Будьте родоначальниками людей!

Неумирающие, вечные!

Нестареющего возраста будьте!

Живите!..

Заветные мои друзья!

Сказавши вещие слова,

расстанемся!

 

Довольно жесткий удар по пяткам заставил Ваню закончить песню неожиданным возгласом и оглянуться на волну: «Ты опять!»

На этот раз Байкал нападал с опасным оружием: он поднял завалы леса и бил таранными стволами по откосу горы. Товарищи уползали от нападающего моря, помогая друг другу карабкаться, и Женя пробирался к Ване, рискуя сорваться в воду, под удар прыгающих деревьев.

Эти страшные плавающие тараны хорошо знакомы были Зырянову. Опытным воображением плотовщика он пробежал по штурмующему морю за тяжкий, обвальный горизонт насунувшегося неба, до искусственных карнизов южного побережья, и там увидел беззащитные откосы и мосты железной дороги под неотразимыми, бессчетными ударами всплывших лесных завалов…

Триста тридцать шесть рек и речек вокруг Байкала сливали в него бешеную воду с Хамар‑Дабана, и Прибайкальского хребта, и Саян, и Танну‑Ола, и Алтая и собирали воду с Бурят‑Монголии и Монголии – за тысячу километров, – а выход из Байкала был один: в Ангару, и сегодня к ней катились новые взгромоздившиеся волны во всю ширину моря и громили юго‑западное побережье.

И наверно, все, кто сегодня окажется поблизости от участка прорыва прибайкальской железной дороги, мгновенно будут мобилизованы…

И на скользкой крутизне Хамар‑Дабана, цепляясь за стебли трав, поднялся во весь рост комсомолец двадцатых годов, обязательный добровольный участник всех мобилизаций, где бы они его ни заставали. Он, как пожарный на дымок, не ожидая вызова, вскакивал и мчался туда, где дрались, где слышен шум аврала, – и там он торопился всех опередить.

Лоцманским, резковатым голосом Зырянов закричал:

– Товарищи!.. Нельзя терять ни одной минуты!.. Байкал разбивает железную дорогу!.. Туда!

 

Глава 21

«СКАЗАВШИ ВЕЩИЕ СЛОВА, РАССТАНЕМСЯ…»

 

Бригада Зырянова со всеми вместе защищала юго‑западный берег в головокружительной борьбе с Байкалом и восстанавливала насыпи, откосы и пути отчаянной работой в течение месяца.

Очень усталые и очень довольные, гордые, они подошли к ближайшей станции и сели ждать первых поездов с хозяйским чувством удовлетворения и заботы, потому что эта дорога уже стала своей.

Все уселись на своих мешках, кроме Вани. Он сразу нашел интересное для себя объявление на стене – от иркутской школы трактористов:

 

«…Ученики обеспечиваются полным содержанием и питанием бесплатно».

 

«Зырянов и будущим летом подыщет себе гиблое местечко, вроде Байкала», – подумал Сеня и равнодушно отвернулся, освобождая себя от беспричинной привязанности к Зырянову. Со скучающим видом слонялся, заглядывая во все помещения станции из беспокойного любопытства и еще потому, что заметил Николая Ивановича в толпе заждавшихся пассажиров.

Или ему показалось, что это Николай Иванович прошел с какой‑то занятной фигурой невысокого роста, почти бочкообразной в груди.

На станции скопился народ за весь месяц.

В станционном зале, во внутренней стене, были проделаны дыры в виде крошечных окошечек‑форточек на уровне Сениного живота – но на уровне лица человека, сидящего за ними.

Написал над форточкой короткое, но обидное письмо бюрократу и с ожесточением подумал: «Женя ведь мог попросить у Зырянова московский адрес».

За форточкой рокотал могучий бас. На полу, под стеной, сидели люди привалясь. Двое или трое прислушивались к любопытному разговору за форточкой. Бас к тому же пытался говорить шепотом, и это тем более привлекало внимание.

Сенины мысли заняты были более важным предметом. Он мечтал о том, чтобы Зырянов опять испытал не меньшие затруднения на своей гиблой практике будущим летом, а тогда явится выручать, конечно в последний момент, Сенина бригада Верных в полном составе, – как на Байкале чудесно выручили его научную загадку… Расшатанные Организмы!

– Нефтяную смолу, сказал, отыщем и допотопный ваш уклад, грозится, сдадим в некий музей, – урчал за форточкой, отвечая басу, другой голос, но тоже низкий и сильный.

И вдруг подумал с внезапно обострившимся слухом: «А ведь это Николай Иванович!»

– Музей – это кумирня, поганище музаверов – безбожников и злодеев. Разумейте! – рокотнул первый бас. – Иного времени такого долго ждать: само царство небесное валится в рот.

Зданьице станции задрожало от этих слов. Сеня восхитился:

– Ну и голосок!

И другие пассажиры одобрили:

– Как из барабана!

Сеня подписал письмо на стене. Он презирал анонимщиков. Весной можно было бы запросить Зырянова, куда он поедет, где будет его гиблая практика будущим летом. Как узнать его московский адрес? Вот вопрос.

– Бог знат, – хрипло пророкотал ответ за форточкой.

– Тебе известно, что бог закрестил сатане все выходы из геенны? – строго спросил тихий барабанный голос.

«Опечатал крестами подземное царство», – Сеня представил себе освобожденного, растроганного, благодарного и пристыженного сатану… К черту сатану. Сеню гораздо более интересовал Зырянов, растроганный, благодарный и опять пристыженный…

«Ребята, вы меня выручили опять из безвыходного положения!»

– Нам известно, – сказал Николай Иванович за форточкой.

– Человечьи руки музаверов выкопают ход незакрепленный, – мрачно рычал пророк.

«Музаверы, мне стыдно перед вами, я вас не понял на Байкале… Забудем, Василий Игнатьевич!..»

– Сатана выйдет в Мир и осмолит нас!..

«Ребята, теперь я вижу: без вашей помощи не будет сибирской нефти».

– Стало видней тебе?

– Вижу, Русскому жилу конец, батя! – прохрипел Николай Иванович (определенно это был он). – Сей Зырянин с Тарутиным, окаянным внучонком, ино другие с ними будут на Индигирке, яко в геенне, котлы с нефтью ставить и в той гееннской смоле нас, грешных, варить по указу государей Михаила и отца его Филарета; как Ивашко Ребров сказывал Аникею Тарутину: злыми смертьми надлежит ворам‑де, пришедшим заповедною окианскою дорогою…

«Что они выдумывают? – удивился Сеня. – Когда и где они успели надрызгаться?»

Он еще продолжал прислушиваться к своей мечте… «Но бригада Верных со мной, – скажет счастливый Зырянов, – и мы добудем сибирскую нефть!»

И вдруг последние слова Сениного мечтания связались с пьяным бредом за оконцем и осмыслили его.

– Кто этому делу помешает, предстанет богу живой! – шепнул батя, вызывая ощущение подземного раската. – Как Аникеюшко, сын Тарутина, спас от государева указа Русское жило, тому исполнится в послебудущем лете триста лет. А ныне тебе дается!

«Ого! Кто‑то из моих предков даже спас Русское жило!.. А в самом деле, вдруг у меня там знатная родня?.. Становится интересно. Сбегать посмотреть?.. – насмешливо думал. – Кого Николай Иванович величает батей?.. Найти заодно берестяной кусочек истории России… А ведь батя научает Николая Ивановича вредительству, как пить дать! Посмотреть на него…»

– …По наитию великие отвез дары‑дани Москве, а не буду данником… Буду мечом Исусовым! – Батя ворчал‑рычал, и тут Сеня чрезвычайно заинтересовался. Попытался сунуть голову в окошечко с опасностью для ушей. Его заметили, разговор прекратился, и собеседники исчезли.

Сеня стряхнул мечты. Василий Игнатьевич хотел сделать главное: он доказал, что есть нефть. А достанут без него. Он же сам сказал. Он показал, где достать. Доставать сибирскую нефть надо сибирским ребятам.

Ребята стояли на перроне. Сеня быстро заглядывал во все углы и толпы людей. Николая Ивановича и его бати не видно было. Зырянов разговаривал с Ваней.

– Василий Игнатьевич, вам приходилось встречать вредителей? – спросил Сеня.

– Что это ты заинтересовался вредителями? Не встречал. Шпионов встретил двоих, в прошлом году. Они охраняли русскую нефть от русских.

Ваня внимательно расспросил о подробностях. Сеня молчал, потом спросил:

– Теперь вы прямо в Москву?

– Нет. Сначала в Танхое обсудят результаты разведки.

– Трест?

– Трест и профессора, ученые‑геологи.

– А что они решат?

– Бурить скважину на кембрий!

– Незакрещенный ход в преисподнюю, – весело сказал Сеня.

– Почти что в преисподнюю, – Зырянов смеялся.

– Так говорить грех, – сказал Андрей.

– А зимой учиться будете? – спросил Женя.

– Да.

– Весной опять приедете на Байкал?

– На этот вопрос не отвечу. Здесь, на Байкале, я считаю, задача решена в научном плане, – сказал Василий с обычной для него самоуверенностью и убежденностью (впрочем, так авторитетно высказываются второкурсники во всем мире). – Может, представится более интересная практика.

– «Сказавши вещие слова, расстанемся», – мрачно заключил Сеня.

– Василий Игнатьевич! – воскликнул Женя. – Мы же не добыли нефти!

– Мы добыли указание, где ее найти, а это главное. Загадку байкальской нефти я разгадал: нефть содержится здесь в самых древних осадочных породах – кембрийских.

– В таком случае здесь для нас слишком пресно, – сказал Сеня. – Мы заглянем на восток, на соленое море. Даешь Великий или Тихий, на худой конец…

– Нет, – поправил Ваня кратко и точно: – Иркутск.

– Зачем? – с живостью спросил Женя.

– Мы не знаем, что такое Иркутск, но ваша бабушка, которая живет на Эргежее, родила нам двойню, – тотчас пояснил Сеня.

– Зачем это понадобилось твоей бабушке? – свирепо спросил Женя.

– Школа трактористов, – ответил Ваня.

– Я не хочу быть трактористом! – закричал <